— Пока нет.

— Он все еще звезд, — вышептал Склага. — Он наш, он не наш. Оставлять их здесь — бездушие. Он может его влить в себя, но не хочет. Откуда у него это? Он — звезд, но какой-то… не такой. И все же, он все еще звезд.

— А этот? — спросил Тьюбющ.

Склага махнул зеленым щупиком.

— Он — это он, разве не ясно? Он, деградировавший от времени. На чуть-чуть, но все же. Его нет.

— Я есть!!! — заорал Цмипк, подпрыгивая к самому потолку-Полу.

— Ладно, ладно, — мягко жевнул Склага, — есть.

— Вот так вот, — вступился Цмипкс. — Мы все есть; всё есть.

— Мы — звезды!!! — закричали вокруг.

— Тьфу, — сказал Цмипкс.

— Звезды, — назидательно изрек Пол. — И мы войдем в Соль.

— Входите, входите, — мягко выструил Цмипкс. — А мы пойдем.

— Ну что анм с ними делать? — резко спросил Склага, вытягиваясь в рыжий столбик.

— Пусть улетают, — громко вымыслил Пол. — Пусть куда-нибудь летят… Побудут где-нибудь… Надо дать им задачу. Ему, точнее.

— Но второй не может перемещаться в свободном пространстве! Он и здесь-то еле-еле парит!

— Пусть летят на елтающей тарелке… как какие-нибудь жочемуки. Они ведь хотят стать жочемуками?

— Не все так просто, — многозначительно сказал Цмипкс.

— Пусть сделают себе тарелку… Или… Эй, шкурник, сделай им тарелку, да чтоб побольше усиков и моторчиков — пуская мир поприкалывается!

— Я сам, — воспротивился Цмипкс.

— А… Ты все еще можешь? Ты — звезд?

— Звезд, — признался Цмипкс.

— И не хочешь его влить?

— Пока — нет.

— Я есть!!! — закричал Цмипк, скрежеща своими грубыми щупиками.

— Помолчи, ты временной выродок, — Пол стекся и затем обратился хитрым говорящим оком: — Пусть летят на планету Солнышко, там живут недоразвитые солнышки, пусть покажутся им, расскажут про Соль, пофокусничают, попедитируют, может, он и образумится.

— Зачем этим… солнышкам Соль? — не согласился Склага.

— А что? Все равно, для них это ничто. Пусть наобещают им всего-всего, все равно, они — солнышки, а не звезды. А будут слишком переживать, мы их раздолбаем.

— Мы ж им не видны! Для них нас просто нет!

— Зато они нам видны.

— Верно, — согласился Склага. — Летите на Солнышко, несите по всему миру весть о Соли. Тебя, Цмипкс, вместе с другим тобою надо изолировать со Звезды. Иди в свой желанный низ, может быть, ты тогда вспомнишь про верх?

— Может быть, — сказал Цмипкс. — Или нет.

— Пока что ты — звезд, — мудро проворковал Склага. — Мы не будем тебе указывать, приказывать и… наказывать.

— А я буду вам рассказывать! — весело дернул Цмипкс.

— И я! И я! И я! — затрепыхался Цмипк.

— Кончили! — объявил Пол сразу же.

И реальность свернулась, а Звезда сияла везде. В белом небе искрилась благодать, ниспадающая сверху вниз: кто-то блаженствовал, а кто-то летал. Мир опьянялся самим собою, все существа делали им предписанное, Цмипкс с Цмипком радостно держались друг за друга.

21

Великая Звезда исчезала вдали манящей яркой точечкой, похожей на все другие. Летальная тарелка, оснащенная прожектором и усиками, крутясь вокруг своей оси, уносилась вперед. Внутри нее стоял самопревращенный в подобие стульчака Цмипкс, и сидел счастливый Цмипк. Они общались и жадно впитывали своим духом наступившее для них царство времени и пространства; их ждали новые деяния и цели, неведомые и привлекательные, словно только что образовавшаяся планета; им было, что теряьб, и ничего не хотелось

приобретать. Ведь только истинное падение открывает завесу и дает власть!

— Я не уверен ни в чем, — подумал Цмипк, — но меня влекут жочемуки… И меня вообще все влечет!

— И мне хочется истинной склизности, вязкости, сопротивления! — откликнулся Цмипкс. — Ты — всего лишь я, но как же приятно находиться где-нибудь именно с самим собой, а не с кем-нибудь еще!

— Да, и мне приятно… «Я» лучше, чем «ты», в любом случае; можно все придумать, но можно ничего и не придумывать.

— Мир свеж, — подумал Цмипкс, гланув в иллюминатор, за которым зависла ослепительно-пятнистая тьма. — Я — всего лишь недоразумение в нем. И мне надо стать его частью, неважно, как он создан. Мне все равно, что такое Соль, важно лишь, что я ее не

хочу. Я не хочу никаких влияний, хочу увидеть основу, еще не успевшую преобразоваться!

— И я! И я! — поддакнул ему Цмипк.

— Заткнись. Здесь только я есть я.

— И я!

Цмипкс вычленил в своем стульчаке длинный упругий отросток и саданул Цмипка пониже центра.

— Ох… — засмеялся Цмипк, воспаряя над синим ковром того отсека, где они сейчас находились. — А я б ластился! Я б нежился!

Он свернулся в клубочек и начал перетекаться в сторону Цмипкса.

— Э! — взвился Цмипкс. — Впрочем, может, ты и прав… Хочешь блюбви?

— А что здесь еще делать? Что?

— Я… Я не хочу самого себя, я хочу кого-то совершенно, совершенно другого…

— И я! И я!

— Заткнись.

Цмипк обиженно расставил свои оранжевые сейчас щупики и стал ими поигрывать.

— Нет… — вдург подумал Цмипкс. — Я хочу себя. Я не хочу себя! Я хочу и не хочу одновременно!

Он превратился в гладкий столбик на ножках и приблизился к Цмипку.

— Смотри сюда, на истинную слизь, которая заволакивает мой дух, которая лишает меня благодати и величия, которая сочится сквозь мои алчущие поры, которая бьет ключом желания из глубины моего устремленного вниз существа! Смотри на этот выступающийвязкий сок, заполнивший меня всего, на капельный экстаз похоти, жаждущий новых откровений, на этот влажный субстрат страсти, выделяемый истинным мною, на нежную жидкость, влекомую сладкой волей, на эту слизь… Смотри, и дрожи от этого зева восторженныхзабвений, от этого крова вечных утех! Возьмись, коснись, растворись в этой истине клокочащего чуда, в этом дыме плоти, в этом саду скользских глубин! Иди ко мне, мой падший я же, — хоть ты не яж, ты ж — я ж!!

— Я озарен жерлом этих первоначальных половых чудес! — откликнулся устремляющийся, перистый Цмипк. — Ты — словно красная перепонка, готовая обхватить меня всего; ты — как жар жизни, зовущий к гибели, как некий комок низшей прелести, как веселая красота! Ты ждешь меня, ждешь, зовешь?…

— Люблю, люблю, я раскрыт! — восторженно воскликнул Цмипкс. — Падай в мой гниющий прелый спелый центр; рухнем со мной на наше жирное, трепещущее, хриплое дно; влетим в самое нутро розово-черной, сочащейся сладостью, пещерки; выстрелим тяжелой серой влагой вверх и вперед! Дай же обволочь тебя, врыть в почву волнительных удовольствий, раскрутить твои тайные краники, сорвать твои секретные пломбы, приклеить к тебе себя!.. Хочу пожрать тебя, ощутить, объять, побить, убить!!

— Ты решил меня смыть? — спросил Цмипк. — Задавить?

— Я хочу тебя накрыть! Своротить! — проурчал Цмипкс. — Зажечь! И — задушить!

— Я ближн сейчас ко всяческим восхитительным говешкам, чем ты, поэтому я могу устроить тебе истинное подобие гаденького акта, став конкретной извилиной, или твердым кончиком с рожей и кожей, которое можно ковырять, нюхать, втирать. Ведь стоит мнечуть больше одермиться, и я стану уже почти совершенно иным — приятным и вожделенно-жестким. Мы же этого хотим, такова же наша цель?…

— Моя цель, — важно уточнил Цмипкс, похотливо побулькивая.

— Я и говорю: моя, — выпискнул Цмипк.

— Ладно, ладно, — миролюбиво кончил Цмипкс. — Ну, давай-ка, что ли.

— Ты согласен? — предвкусительно зажегся Цмипк.

— Я всегда делаю то, что мне хочется. Никогда с собой не спорю. Вседа в ладах с собственным существом. Вечно потворствую личным позывам. Поэтому, давай-ка, чтобы время просто так не шло.

— Я — дитя его, — молвил Цмипк.

— А я — его царь. Давай-ка.

И Цмипк, радостно заурчав, превратился в голубую, ноздреватую, овальную котлетку, пышущую искренним жаром конкретной страсти; он вспрыгнул на какой-то выступ, потом стекся с него бурлящей желтой смолянистой жидкостью и начал твердеть, приобретая