Парк подкрался к спальне и приложил ухо к двери. Точно. Старик внутри рыдал, душераздирающе рыдал. Почему? Ему больно? Одиноко? Он рассержен? Что случилось такого ужасного, чтобы человек, всю жизнь прослуживший в армии, — полковник, ветеран (Парк в этом не сомневался) многих сражений — что может заставить солдата и героя громко рыдать посреди ночи?

Второй раз за день он стоял за дверью и слушал, как внутри кто-то плачет. Поросеночек шпионит. Так нехорошо поступать, никто не спорит. Это его не касается. Но, ради всего святого, там же не чужой человек, там рыдает его дед, его родной дед. Нужно что-то сделать. Может, позвать миссис Дейвенпорт? Или Фрэнка? А может… может, просто распахнуть эту тяжеленную дверь и узнать, все ли в порядке?

Его рука сжала ручку двери. Показалось? Или рыдания, правда, стали громче и безутешней? Мальчик отпрянул.

«Как бы я себя чувствовал, если бы кто-то застал меня рыдающим? А я только ребенок. А вдруг ему нужна помощь? Вдруг ему так больно, что он не может дотянуться до звонка или еще что-нибудь?»

Парк едва коснулся ручки. Дверь распахнулась.

У кровати стояла лампа, ее свет мягко ложился на подушку. На подушке никого не было. У Парка чуть сердце не выпрыгнуло из груди. Тут он его увидел. Старик стоял, опираясь всем телом на железные ходунки. Рыдания резко смолкли, а его голова начала поворачиваться из стороны в сторону, чтобы увидеть незваного гостя.

Парк открыл рот, но там все пересохло. Он хотел что-то сказать.

«С вами все в порядке? Что стряслось? Вам помочь?»

Хоть что-нибудь.

Хаааааааааа.

Дикий вой, именно вой, больше похожий на крик раненого животного, чем на человеческий крик.

Хаааааа.

Парк повернулся и бросился прочь от этого вопля.

10. Странствующий рыцарь

Ему было холодно. Так холодно, что уже никогда не согреться. Он хотел встать и достать из шкафа второе одеяло, но не мог заставить себя пошевелиться. Если он высунет голову из-под одеяла, то снова услышит этот вопль.

Он застыл.

Хаааа. Хаааа.

Так тихо, что непонятно, не кажется ли ему. Парк засунул голову под подушку и накрылся сверху одеялом.

Хаааа. Хаааа.

Он знал, что не должен был смотреть. Не должен был открывать дверь. Не должен был заглядывать. Но он заглянул. Он увидел то, что никто не может увидеть и жить дальше.

Холод снова сжал его сердце. Он свернулся клубком, но ничего не помогало. Он увидел, и теперь он проклят. Зачем, ну зачем он открыл эту дверь? Зачем пошел бродить ночью? Зачем спустился вниз? Зачем, Господи, зачем только он приехал в это ужасное место?

Мама не хотела, чтобы он ехал. Она пыталась его защитить, но ему не терпелось узнать. О некоторых вещах лучше не знать, но он был слишком глуп и упрям, чтобы понять это. Прикоснувшись к сверкающему на февральском солнце черному камню, он решил, что все будет прекрасно — что тайна скрывает сокровище, как Грааль, и мама просто ревнует. Ведь если он увидит его хоть раз, то станет богатым и благородным, освободится и улетит из ее тесной, маленькой, невзрачной жизни. А ведь она его любит. И совсем не собиралась его неволить, хотела просто защитить.

От ледяного страха Парк забыл, что мама не могла знать, насколько сильно дед болен, насколько он похож на ходячий труп. И даже, если бы вспомнил, было уже неважно. Мама мудра. Она знала, что прошлому лучше остаться запечатанным. Разве она не старалась его остановить? Ему стоит сказать ей спасибо.

Мальчик хотел заснуть, но мысли бежали одна за другой. Только это были не привычные картинки с приключениями и битвами, а клубок слов и страхов без четких очертаний — одно лишь мрачное согбенное привидение — хааааа.

Может, ему утром сказаться больным? Ему на самом деле плохо. Надо собраться. Что, если кто-нибудь видел его?

Кто-то точно его видел. Теперь он никогда не сможет войти в ту комнату. Он никогда не увидит Паркинтона Уадделла Броутона Третьего. Его дед умер, а вместо него осталось это. Эти крысы убили его отца. А потом что-то или кто-то еще ужасней превратил деда в развалину. И каким-то образом (интересно, каким?) все случилось по его вине. Как только у него родилась такая мысль, Парк сразу понял, что это правда. Он их уничтожил. Вернее, Бог их уничтожил, но Он так сделал из-за Парка.

Он кинулся искать логическое объяснение. В конце концов, ведь он был совсем маленьким, когда отец погиб. Так не получается… и все же… Доказательством его вины было мамино поведение. Она хотела его любить, и она его любила, Парк это знал, но внутри ее всегда чувствовался холодок: она не могла простить ему то, что он сделал с отцом. А с дедушкой все произошло из-за того, что Парк сделал с отцом. Старика убило горе, тоска по своему первенцу. И все это каким-то образом было на совести Парка.

В чем он мог быть виноват? Как? Как? Это она виновата. Она одна из них: отца убили в ее стране, наконец. Это она виновата, не он. Или Фрэнк. Фрэнк остался дома, цел и невредим, и позволил брату уйти на войну. А потом еще и женился на одной из убийц брата. Так что Фрэнк вполне может быть виноват. Или Рэнди. Почему она не уговорила отца остаться дома? Никто не обязан служить во Вьетнаме два срока. Почему она отпустила его второй раз? Если отец воевал во Вьетнаме в тот год, когда родился Парк, его никак не могли убить в семьдесят третьем, только если она позволила ему туда вернуться. Может, виноват сам отец? Вдруг он хотел вернуться? Нет, невозможно. Во всем виноват лишь Парк.

Но я не хотел. Не хотел. Не хотел. Он заставил себя замолчать на случай, если прямо в эту минуту Бог захочет сказать ему: «Все в порядке. Все будет хорошо». Бог должен знать, что он не хотел делать того, что, кажется, наделал. Бог, пожалуйста, пошли мне знак, что все в порядке и Ты на меня не сердишься. Пусть, например, миссис Дейвенпорт сейчас зайдет узнать, все ли со мной в порядке.

Никто не пришел. Но посреди ночи вряд ли кто-то будет о чем-то спрашивать. Плохой пример. Надо придумать другой знак. Пусть утром зазвонит телефон, и мама спросит, как дела. Нет, не утром. В любое время. Нет. Не мама. Пусть кто-то, кто угодно скажет, что все в порядке. И тогда я буду знать, что все хорошо.

Наверно, он заснул, и, проснувшись, резко сел в кровати. Интересно, который час? Солнце было высоко, а рядом с кроватью стояла ухмыляющаяся Тхань.

— Ты спать в этом? — она ткнула пальцем ему в грудь. Он дернул одеяло на себя, чтобы оно закрыло его тонкие пижамные штаны, потом опустил взгляд на толстовку. На нем была толстовка Друзей Национального зоопарка с мартышкой и надписью FONZ.[38] Слава Богу, он не спал раздетым.

— Что ты тут забыла?

Она пожала плечами.

— Здесь можно где-нибудь побыть одному?

Она снова пожала плечами.

— Я идти тебя будить. Ты опоздать.

У Парка похолодело внизу живота.

— Где миссис Дейвенпорт?

— Не знать, — ответила она. — Может, у дедушки? («Мозет у дедуськи» — так она произнесла).

Так все было в порядке? Правда? Ничто не нарушало обычный порядок. Парк осмелился спросить:

— С ним все хорошо?

— Не знать. Мне не рассказывать. Может, не хорошо. Она звать Фрэнка прийти.

У мальчика все внутри оборвалось. Вдруг они узнают о прошлой ночи? Нет, не может быть.

— Ты когда встать?

— Когда ты уйдешь, — резко ответил Парк.

Господи, что же он наделал?

Тхань скривила рот в своей обычной дерзкой манере, повела маленьким бедром и важно вышла из комнаты. Он подождал, пока та спустится в гостиную, выскочил из кровати и с размаху захлопнул дверь. И тут же подумал, что не стоило так сильно хлопать, одна надежда, что внизу не так слышно. Если тяжелая дверь в спальню закрыта, то никто вообще не мог ничего услышать. Парк натянул джинсы. Дрожащими руками с трудом застегнул молнию и еле-еле справился с застежкой.