Десятки людей, стоя в воде по пояс, а то и по грудь, рубили молодые деревья. Старики, приехавшие с нами, тоже взяли свои топоры и принялись рубить подлесок и молодняк. А мы собирали сваленные стволы и ветви. Собирали и сплавляли их к барже. Потом втаскивали да борт. Как только баржа наполнялась, маленький пароходик тащил ее па противоположный берег, где река прорвала дамбу. Вроде бы образовывался перерыв, но присесть было некуда, а отдыхать, стоя в воде по шею, — удовольствие невеликое. Поэтому все продолжали работать. Когда беспрестанно движешься, все теплее. И так до вечера, до захода солнца. Потом на той же барже, до нитки промокшие, мы возвратились на свой полуостров, где дедушка сторожил наши вещи.

Дедушка уже вскипятил чай и приготовил кое-какую еду. Расстелил одеяла, прихваченные из дома. Наскоро поев-попив, переодевшись и обсохнув, мы тут же вповалку заснули. С непривычки устали страшно.

С рассветом нас разбудил гудок пароходика. Пароходик был крошечный, а гудок у него громкий, басовитый, хриплый. Не проснуться от такого трубного рева было невозможно. Мертвый и то встанет.

Проснувшись, с удивлением заметили, что вокруг нас скользкими веревками лежат убитые змеи. Оказывается, дедушка всю ночь бил их палкой. Наводнение сгрудило в кучу не только людей, но и всякую степную живность. Змей, ящериц, лягушек было полным-полно. Ночами они тянулись к людям, к теплу, к костру. Вот дедушка и хранил наш покой от них.

Наспех позавтракали. Есть почему-то не хотелось. Прихватили с собой немного хлеба, чтобы пожевать по дороге. И началась та же работа, что и вчера. Опять старики валили лес, мы подтягивали его к барже и грузили на борт. Пароходик сновал от берега к берегу. И опять с утра до заката. Потом — домой на полуостров. Ужин — хлеб с чаем. И спать.

И так каждый день…

Все эти дни (я даже не помню, сколько их было) слились в один бесконечный, непрерывный, однообразный день. Ночей словно и не существовало. Только сомкнешь веки — уже гудок парохода.

Мне в это время не вспоминались наставления, что, мол, поэт должен изучать жизнь. Я ее не изучал, я ею жил. Она была тяжелой, суровой, изматывающе однообразной, и слагать стихи про нее не хотелось. Да и некогда слагать-то. Тут бы лишь до постели добраться.

Однажды с баржей, вернувшейся с того берега, прибыл дедушка. Он еще издали стал махать мне рукой. Приглядевшись, я увидел, что в руке у него конверт.

Тулек, это тебе, внучек. Его принес из аула человек, который привозит нам еду. Ну-ка, читай. Может, что важное.

Я бросил через борт охапку ветвей. Мокрые руки тщательно вытер о волосы и бережно взял конверт. Взглянул на адрес: письмо из редакции.

— Это из «Кызыл Каракалпакстан», — объяснил я дедушке.

Конверт был пухлый. «Может, напечатали мое стихотворение и решили порадовать меня, прислав номер газеты?» — эта мысль была первой. Но, наученный горьким опытом, я сам не верил в такую счастливую возможность. Не верил, но все же надеялся. А вдруг…

Открыл конверт. Вынул письмо.

Письмо из редакции.«Уважаемый Тулепберген Каипбергенов! Мы получаем все, что Вы адресуете нам. Но пока среди Ваших стихов не нашли ни одного пригодного для публикации в нашей газете. Поэтому мы нашли уместным пересказать Вам от имени редакции одну притчу.

Прочтите ее внимательно. Перечитайте снова и снова.

«Жил-был на свете некий отъявленный вор. Но вот однажды он решил покончить раз и навсегда со своим презренным промыслом и дал сам себе страшную клятву: «Пусть лопнут мои глаза, если они еще хоть раз позарятся на чужое добро. Пусть отсохнет моя рука, если она еще хоть раз потянется к чужому добру!»

После этого прошло некоторое время, и вот расхаживает он как-то по базару и видит, что из кармана какого-то растяпы торчит десятирублевая бумажка. Смотрит бывший пор па эти деньги и чувствует, что соблазн одолевает его. Взять нельзя, поскольку поклялся больше не красть. Но и не взять нельзя, ведь сама в руки просится. Дважды подходил он к тому раззяве и дважды сдерживал себя. Приблизился в третий раз и видит, что бумажка высунулась еще больше, того гляди, совсем вывалится. Тут размахнулся бывший вор да как стукнет разиню по уху. Тот аж свалился. Потом вскочил и накинулся на бывшего вора: «За что ты бьешь меня?» А вор отвечает; «Если ты не подлец, то прячь подальше свои деньги и но вводи людей во грех. Из-за тебя я чуть было не нарушил клятву. Чуть было не стал калекой — чуть было не лопнули мои глаза и чуть не отсохла моя рука».

Уважаемый Тулепберген Каипбергенов! Неужели Вы тоже нарушите какую-то клятву, если начнете заниматься не сочинением стихов, а чем-нибудь другим?

С приветом, сотрудники редакции «Кызыл Каракалпакстан».

Наверное, по моему виду дедушка догадался, какой ответ я получил из газеты. Он спрыгнул в воду, встал рядом со мной и, обняв меня за плечо, сказал:

— Пойдем, Тулек. Вон люди работают, а ты задержался. Это неудобно. Пойдем, я помогу тебе.

Вода была мне по грудь, а ему по пояс. Он подошел к одной женщине, взял у нее топор и принялся быстро и сноровисто рубить кустарник и молодняк. Дедушка был человеком крепким, жилистым и привычным ко всякой работе. Несмотря на свой возраст, он так быстро управлялся с рубкой, что мы вдвоем с той женщиной еле поспевали за ним. Мы оттаскивали стволы и охапки веток к барже, но срубленных веток вокруг дедушки становилось все больше.

Улучив минутку, я незаметно вынул из-за пазухи конверт, скомкал его и кинул в воду. По мутным илистым волнам он быстро поплыл, легкий, будто пена, и скоро скрылся из виду.

В этот день я работал с азартом и даже с каким-то остервенением. То ли письмо меня разозлило, то ли дедушка раззадорил своей сноровкой, а я стыдился отставать от него. Азарт не проходил и вечером. Хоть и умаялся за день как никогда, но, забравшись в постель, все же долго не мог заснуть. Все вспоминал и само письмо это злосчастное и ехидную притчу.

Притча, рассказанная моим дедушкой. Однажды прародитель человеческий Адам-ата ехал со своими сыновьями, и выехали они на берег большой быстротечной реки. Решили переправиться на другой берег и поискать брода. Но тут один из сыновей Адама, не дожидаясь остальных, кинулся в воду. Потонул бедняга в тот же миг. Только черная шапка поплыла по волнам.

Адам-ата поглядел па то место, погрустил, попечалился и говорит:

— Если остались потомки у этого торопыги утопленника, то приведите их сюда и расселите по берегам этой реки.

А рекой той была наша Аму. Вот так-то, внучек мой дорогой…

…Я понял, что дедушка заметил, как я выбросил конверт, но решил сказать все, что он думает о моем поступке не прямо, а при помощи притчи. Засыпая, я думал, что если каждый станет бросать в Аму все, что ему мешает, если каждый станет топить в реке свои беды, тревоги, горести и боли, то река скоро обмелеет и вообще пересохнет.

Из советов моей матери. «Если верблюдица схватит зубами верблюжонка и потянет к себе, значит, она его любит».

«Если человек ударит правдой, как плетью, другого человека, значит, он его любит».

Из советов моего отца. «Холодный дом или теплый — это выяснится только зимой».

«Не стоит пререкаться с тем, кто заметил твою ошибку и сказал тебе об этом. Лучше не его бранить, а самому исправиться».