— А-а-а-а!!!

Эфэ полетел к крепости ровной, нетрясской иноходью.

— Ой, — перестав орать, сказал артист. — Вот это скакун!

— А я что говорил? Не конь — чудо! Значит, теперь слушай, что будем делать дальше…

Вальбрас когда-то был вдохновенным охотником за богатством тех, кого Ам-Маа Распростертая уже прибрала в серебряный океан и кому эти побрякушки были теперь совсем без надобности. Одним словом, Вальбрас занимался расхищением богатых склепов. Сколотив небольшую шайку, он помышлял в Целении, а в иные времена выбирался с ребятами в провинциальные городишки Ралувина.

Но все рухнуло в одночасье после того, как дернула их нелегкая забраться и разграбить королевскую гробницу, где находили приют все предки ныне здравствующей месинары Ананты. Династийный склеп отличался роскошью убранства и, кроме этого обстоятельства, ничем не удивил бы дерзкого, видавшего виды Вальбраса сотоварищи. Но в упокойной галерее открылось еще кое-что, стоящее свободы всей шайке.

Когда об осквернении родового склепа узнала ее величество месинара, она тотчас пригласила к себе лучшего в стране сыскаря. Это был Ольсар, и он нашел охотников за сокровищами мертвецов так быстро, что конвой их хватал совершенно растерянными от неожиданности.

Громкого суда над расхитителями не было. Месинара предпочла закончить все быстро и без лишнего шума. Она никогда не поощряла пытки и предпочитала обрекать виновников на неволю, а не на смертную казнь. За все правление династии исторические летописи упоминали от силы два самых суровых приговора, вынесенные отъявленным головорезам. Ананта не просто числилась правительницей, ей был подконтролен каждый чиновник и политический деятель страны, она знала все о действиях месината и запросто могла наказать за злоупотребление властью. Честные люди любили ее, склонные к продажности — ненавидели, но никто не смел возроптать пред ее немыслимым величием и властью.

Потому Вальбраса и его подельников не казнили, но посадили в одиночные камеры подземной темницы в крепости, где все они по очереди, кроме стойкого Вальбраса, на протяжении восьми лет заключения лишались рассудка.

Как любой бессрочный арестант, главарь бывшей шайки расхитителей гробниц выскребал на камнях стены черточки, обозначавшие дни. В его камере не было окна, и время он отмерял только по приходу тюремщиков, которые разносили еду. На исходе был восьмой год заточения Вальбраса.

А с ума он не сошел по одной простой причине: у него была цель. Привыкшему копать землю нетрудно заниматься тем же самым и в каменном мешке, тем более, в подземелье ему помехой были только камни фундамента, с которыми опытный Вальбрас справился в два счета.

В прежние времена ему не была присуща мстительность, но теперь, когда восемь лучших лет его жизни канули в безвременье, а каждый день из этого срока тянулся, похожий один на другой, Вальбрас изменил своим взглядам. Он так и не смог понять, почему их подвергли столь страшной расплате, и не считал себя так уж виноватым перед месинарой. А у человека, который ощущает себя невиновным, очень сильно чувство незаслуженной обиды. И поэтому ему очень хотелось повстречаться при случае с сыскарем Ольсаром и поговорить без свидетелей. Нет, убивать его Вальбрас не собирался, но помучить морально был не прочь.

Сегодняшний день для Вальбраса ничем не отличался от других, и только желудок, привычный к не меняющемуся распорядку дня, подсказывал: что-то долго сегодня тянут с кормежкой!

Бывший разоритель могил постучал в стену, спрашивая соседа слева, не было ли у того тележки со жратвой. Сосед не пожалел времени, чтобы лишними ударами сообщить, мол, да, не было, а заодно присовокупить к этому свои мысли об этом, о тюремщиках и о политической обстановке в этой проклятой стране. Продолжать диалог Вальбрас поленился. Он почесал завшивленную бороду и задумался. Что могло произойти? Может, Цалларий напал на Целению и захватил ее, а всех здешних заключенных месинор Ваццуки, славный своей жестокостью правитель, приказал уморить голодом?

В долгие часы раздумий, коих у арестантов по обыкновению в избытке, Вальбрас пришел к выводу, что маски, испокон веков носимые людьми всего мира, если не считать диких кочевников, на самом деле вовсе не нужны. Когда эта мысль пришла к нему впервые, он испугался ее крамольности и выкинул из головы. Но она вернулась.

«Маски, — размышлял Вальбрас, — мы снимаем, оставаясь в одиночестве. Они не защищают наши лица от холода, зато в жару доставляют огромные неудобства. Без масок мы, люди, все разные, ведь каждый рождается со своей особенной, ни на кого не похожей физиономией. А из-за масок мы почти не отличаемся друг от друга, красивые и страхолюды, молодые и старые, женщины и мужчины. Так для чего мне маска? Вот, в темнице, я прекрасно обхожусь без нее, как и все мои соседи. Более того: прикажи мне кто-нибудь сейчас надеть маску, я не смогу этого сделать из-за усов и бороды»…

Обеда все не было. Вальбрас подумал о своем подкопе длиной в десять шагов на глубину и на двадцать три — в сторону (в какую, он точно не знал). Эх, будь в его распоряжении хоть плохонький заступ, он был бы на свободе через пару дней!

И вот в самый разгар Вальбрасовых фантазий засов на двери его камеры лязгнул. Заключенный, вскочив на ноги, попятился. Его напугало то, что пришедший не громыхал на все помещение тележкой, как это всегда делают тюремщики, а подкрался тайно. Порядочные люди так по тюрьмам не ходят!

В проеме возникла крупная мужская фигура, закутанная плащом. Самое жуткое, что лицо незнакомца не белело маской, обычно видимой даже при тусклом свете, пробивающемся из коридора. Это могло значить только одно: маска на таинственной посетителе — красная.

Вальбрас застонал от бессилия.

— Ты на ходулях-то ходить обучен? — с недоверием спросил Митсар, наблюдая, как Айнор напяливает на себя второй балахон и надевает рогатую карнавальную маску поверх своей обыкновенной.

— Я всему обучен.

Затем телохранитель задрапировал белоснежного красавца Эфэ черным чехлом, который Митсар снял с одной из лошадей своей труппы. Конь злобно зафыркал и принялся бить копытом.

— Потерпи, мальчик, хозяйку твою спасти надобно, — утешил его Айнор. — Ты не бузи, нам всем сейчас несладко.

Конь упорно не понимал своего предназначения, а потому шарахнулся в сторону, когда Айнор помог карлику забраться в седло.

— Айнор! Это воплощенное порождение Дуэ меня скинет! — боясь пошелохнуться, сквозь плотно сжатые губы и зубы промычал Митсар.

— Не скинет. Эфэ умный.

Умный Эфэ тут же попытался во всем своем облачении встать на дыбы. Из-за холма, да еще и в густо заросшей кустами и травой канаве, их в любом случае не было бы видно из сторожевой башни, но вот сбросить беднягу Митсара конь мог вполне. Но все-таки карлик был хорошим акробатом и не раз срывал аплодисменты толпы за свои рискованные трюки. Он не только удержался в седле, но и сурово прикрикнул на Эфэ.

Айнор тем временем надел у дерева ходули и, ухватившись за привязанную к ветке веревку, поднял самого себя на ноги.

— Интересный способ… — оценил комедиант.

Балахон Айнора, раскрутившись до самой земли, закрыл ходули.

— Учись, старичок! — снисходительно проронил телохранитель.

— Да-а-а… — Митсар разглядывал приятеля в его новом — весьма зловещем вне карнавала — облачении. — Теперь я понимаю, отчего ты в чины не рвешься, за почестями и богатством не гоняешься…

Айнор крякнул от удовольствия:

— Да, не рвусь! А отчего ж, по-твоему?

Митсар окинул его зачарованным взглядом с ног до головы:

— Тебе и так всё отдадут… Жить-то хочется…

Телохранитель что-то прорычал и раздраженной махнул рукой в сторону крепости:

— Хватит болтать, дело делай, как договорились! Слова запомнил?

— Да что слова? Нешто я, великий актер, экспромтом не блесну?

— Ты блести, блести, да смотри, чтобы вороны не унесли, великий актер!