Агриппа встрепенулся, отверг соблазн, толкнул дверь и вошел в комнату.

— Проходи, магистр, — прогудел голос, услыхать который Агриппа не ожидал в ближайшие несколько дней.

— Иерарх? Разве вы не в отлучке?

Впрочем, в интонации магистра не прозвучало должного удивления. Казалось ему теперь, что все это уже когда-то происходило — здесь же и так же в точности. И Агриппа знал, что случится дальше, но предопределенность лишила его желания бороться за жизнь.

Словно посторонний, священник смотрел на себя, отразившегося в зеркале, и на Эндомиона, который возвышался в кресле спиною к нему. Единовластный император дождливой планетки, о которой позабыл почти весь мир. И зря позабыл…

— Проходи, Агриппа, — не ответив на вопрос, сказал Иерарх. — Проходи.

Магистр обреченно шагнул в круг света, рожденного полыхающими углями камина. Лик Эндомиона, точно сошедшего с полотна художника средних веков прошлой эпохи, отливало сейчас медно-красным. И привиделась Агриппе жестокая маска древнего языческого бога.

Священник спрятал руки в обшлагах рукавов мантии и пристально взглянул в темные провалы на месте Эндомионовых глаз, тщетно стремясь угадать их выражение.

— Покорно слушаю, Иерарх, — чуть поклонившись, вымолвил он. — Я догадываюсь, о чем ты спросишь меня, но все же готов выслушать вопрос.

Эндомион усмехнулся.

— А ты дерзок, брат-единоверец! Так же дерзок, как и в былые времена… Ну что ж, Агриппа, я уповал на эффект неожиданности, но ты оказался более прозорливым, нежели я думал. В таком случае опустим эти игры и приступим к главному. Итак, ты предал меня…

Агриппа дернул бровями. Его птичье лицо потемнело от усиленно скрываемой ярости. А Иерарх меж тем невозмутимо продолжал:

— Да, предал. И не теперь, а четверть века назад, когда вы в нашем с тобой родном монастыре осмелились возродить к жизни ересиарха…

— Вот как ты заговорил об Основателе, Кан!

Эндомион сурово хлопнул ладонью о подлокотник своего трона, очевидно задетый непочтительным обращением по имени, от которого отказался уже очень давно, еще в день принятия сана:

— Да, Александр-Кристиан Харрис, воплощенный вами в юнце Зиле Элиноре, был величайшим ересиархом в истории человечества! Воля, которую он изъявил в своем завещании, была исполнена вами, а сама по себе она являлась богохульством!

— Не является ли богохульством черная магия, к которой прибегли вы — ты и твои сторонники, Кан? Вы впустили в этот мир исчадья ада…

— Я впустил в этот мир настоящих людей. Тех, которые должны править здесь, а не лишенных выбора биороботов из пробирок! — возразил Эндомион, и глазом не моргнув в ответ на обвинение. — И никакой черной магии применено не было, Агриппа. Слышать такие вещи твоей стороны смешно. Неужели ты так наивен, что веришь в это?

— Я верю в силу человеческого разума, человеческой воли и человеческой души, Кан. Вот и все, во что я верю…

Иерарх покачал головой и задумчиво проговорил:

— Недаром… недаром… Вот она — ересь во всей красе! Что ж, теперь я убежден в своем решении расформировать монастырь Хеала как гнездо преступного вольнодумия, вскрыть все его тайники и устранить заразу, которой попустительствовал ты, поощряя подначальственных тебе наставников и послушников в их греховных заблуждениях…

Магистр стиснул зубы. Ему тем невыносимей была речь Иерарха, чем больше он понимал, что ведает каждое следующее слово, которое только созревало в мыслях правителя Фауста и еще не сорвалось с языка. Сжатые в кулаки ладони священника взмокли, а пальцы заныли. Как хотелось, чтобы в руках сейчас оказался спасительный посох!..

Дверь громыхнула. Агриппа различил в полутьме у входа две черные фигуры монахов. Их наплечники напоминали зачатки или обрубки крыльев. Недоангелы…

Они стояли, вытянувшись струной, готовые броситься исполнять любой приказ Иерарха, и магистр заставил себя насмешливо улыбнуться:

— А это, Кан, те несчастные, волю которых ты купил, угрожая Пенитенциарием? Каюсь, Эндомион, виноват, послушники Хеала и впрямь никогда не подвергались такой сделке. Воля осталась при них, а в твоих глазах это, конечно же, великий грех. Об одном тебя прошу: когда из мальчиков вверенного мне монастыря ты примешься делать монстров на манер себя, будь последователен. Не калечь их сразу, одним ударом, подобно тому, как калечат вериги… Все же я в ответе за моих монахов…

Краем глаза Агриппа успел заметить, как дрогнула одна из фигур у двери при слове «вериги».

— Я избавлю тебя от ответственности, магистр.

Эндомион кивнул монахам. Один из них — тот, что вздрогнул, — швырнул Агриппе посох и тут же атаковал. Сам Иерарх покинул центр зала, а кресло по мановению его руки опустилось под пол.

— Вирт? — вырвалось у Агриппы, некогда взрастившего монаха, который теперь должен был стать его палачом.

Вместо ответа бывший послушник, отброшенный посохом магистра, снова кинулся в бой, и к нему присоединился второй служитель Эндомиона. А тот стоял у подоконника и наблюдал за ходом сражения.

Агриппа ощутил, что странная способность его к предвидению вдруг улетучилась. Он был уже тысячу раз повержен — с того мига, как осознал, что бывший его послушник, младенцем взятый на воспитание, алчет смерти собственного учителя. С каждым шагом все ближе к цели были Вирт и его замаскированный напарник, и магистр пятился, отбиваясь и отступая к стене.

Снаружи под окнами нарастал какой-то странный шум, но Эндомион был слишком поглощен созерцанием схватки. Теснимый противниками, Агриппа приближался к нему. Иерарх сжал в ладони закрепленный под мантией плазменник — дар дипломата Максимилиана Антареса. Еще, еще немного, и…

Доселе невнятный шум во дворе перерос в гул и грохот. Тут вскрикнул Агриппа. Отступать ему было уже некуда: он ощутил спиной холод мраморной облицовки стены.

Вся величественная невозмутимость Иерарха Эндомиона слетела с него жалкой маской, а под нею оказалось хищно скалящееся лицо, в черных глазницах которого полыхали зрачки.

— Смерть ему! — дрожа от возбуждения, со вспенившейся в углах рта слюной, выкрикнул Иерарх.

И когда монахи с остервенением кинулись выполнять приказ, он рванул из-под одежды подарок Антареса. Да, он выстрелит точно в тот момент, когда Вирт нанесет последний удар! Уже мертвый, но еще видящий и все понимающий, Агриппа сможет осознать, кто лишил его остатка бытия.

— Бейтесь! — вдруг крикнул Вирт Агриппе.

Из наконечника его посоха выскочила почти не заметная глазу стальная спица, и коротким ударом назад молодой монах всадил ее в горло своему хозяину. Самодержавному императору дождливой планеты. Иерарху Кану Эндомиону.

И время снова понеслось, когда ничего не понявший Агриппа пропустил удар второго служителя. Острие насадки посоха с хрустом проломило его горло. Магистр захрипел и, скользя по стене, осел на пол. Монах в растерянности дернул свое оружие к себе и отступил, а Вирт, несколько мгновений спустя осознавший гибель учителя, истошно закричал и одним ударом прикончил напарника.

В зал ворвались прочие сторонники покойного Иерарха. Труп Вирта покатился к ногам Агриппы, и их мертвые глаза встретились напоследок. А потом с ревом вынесли двери монахи, поднятые братьями-лекарями Граумом и Елалисом.

На Фаусте началось восстание…

Фауст, земля Каворат, август 1002 года

Прикормленная Элинором пичуга из монастыря Хеала давно уже повадилась летать в город на Ничьей земле. Вертя маленькой головкой, она по обыкновению живо разглядывала странные низенькие постройки и серых людей, снующих туда-сюда по улочкам.

Сегодня все было не так. Далеко отсюда, в соседнем большом поселении — и там уже успела побывать пернатая путешественница — одни двуногие зачем-то нападали на других двуногих. Многие так и оставались лежать на промоченной дождями земле. А потом выжившие собрались и пошли в сторону большого поля, с которого, как в прежние времена не раз в испуге видела пичуга, часто поднимались в небо страшные летательные аппараты людей. Поглядев на толпу с ветки корявого дерева, птичка взъерошила перья, почесала коготками возле клюва и, пискнув, полетела прочь. Она обогнала и вскоре оставила далеко позади себя эту странную шумную процессию.