По мере того как приближался день отъезда искателей грааля, Артур становился все более напряженным. Человек, который обычно крепко, как ребенок, спал по ночам, теперь крутился и вертелся, сбивал одеяла и просыпался совершенно разбитым.

– Есть много других, более важных дел, которые требуют внимания вашего величества, – заметил однажды утром Мордред. – Например, вы можете разрешить кораблям саксов заходить в британские порты. Это наполнит наши рынки новыми полезными товарами и улучшит отношения с племенами на континенте.

– Полагаю, – натянуто проговорил Артур, – это одна из твоих идей, как сделать союзнические племена частью моего королевства?

– Что ж, может быть. Но торговля через Канал когда-нибудь непременно начнется. Так лучше воспользоваться ее плодами раньше, чем позже. То же относится и к местным вождям. Они непременно там появятся. Стоит начать их назначение сейчас, они останутся вам подвластными. И через меня…

– Думаю, у тебя уже есть кое-кто на примете? – быстро спросил Артур.

Мордред медленно вышагивал по комнате. Он уже собирался отвечать, когда встретился со мной взглядом. Я покачала головой, давая понять, что день был неподходящий для того, чтобы убеждать в своей правоте короля. Но он или не заметил мой жест, или решил не обращать на него внимания.

– Для Винчестера и прилегающих к нему земель великолепно подойдет Синрик.

Имя сына врага хлестнуло по итак уже натянутым нервам Артура, и он проревел в ответ:

– Никогда! Никогда я не допущу, чтобы это случилось. Не сниму запрета с кораблей. И не включу саксов в Круглый Стол. – Его челюсти окаменели, и он говорил сквозь зубы. – Сколько раз тебе повторять? Я не верю твоим драгоценным саксам. И никогда не поверю. Это все, Мордред. С вопросом покончено!

Мордред остановился как вкопанный, глаза закрыла ледяная завеса. Несколько долгих минут он пристально смотрел на Артура, словно не в силах поверить в то, что услышал. Отец, твердый и непреклонный, выдержал его взгляд. Как два пика горы, разделенные ущельем, подумала я. Не желают и не способны сблизиться. Но каждый загораживает другому горизонт. Жутко, и, видимо, навсегда.

Я увидела, в какое безвыходное положение мы попали, и готова была молить небо прийти на помощь. Ох уж это упрямство, неумение сопереживать и нежелание понять другого! Отцы только и стараются удержать власть, сыновья бьются, чтобы вырваться из тени собственного детства и завоевать уважение родителей. Но вместо того, чтобы заключить друг друга в объятия и согреть родственной теплотой и признанием, они готовятся к отпору, боясь показать свою незащищенность.

– Уму не постижимо! – вспылила я и, глядя на мужчин, вскочила на ноги. – Полное безумие, и я не хочу принимать в нем участия.

Краем глаза я заметила, с каким удивлением оба посмотрели на меня, и выскочила из комнаты. В ярости и отчаянии бросилась я в конюшню, собираясь ускакать на Этейн в поля. Но вместо этого натолкнулась на Ланселота, и явился жнец моей собственной судьбы.

Сарай был чистым и хорошо ухоженным, пахло свежим сеном и здоровыми лошадями. Воробьи щебетали на балках, то и дело появлялись и исчезали в солнечных лучах, проникавших внутрь сквозь открытые ворота. Одна из живущих здесь кошек подняла голову и сощурилась, когда я проходила мимо нее к кобыле.

Но внезапно я остановилась, будто натолкнувшись на что-то: посередине пустого стойла возвышался Ланс, окруженный седельными сумками, постельными принадлежностями, с плащом на руке и с мешком для корма.

– Что ты здесь делаешь? – спросила я, сразу же забыв о Мордреде и Артуре.

– Готовлюсь к поискам Грааля.

Он сказал это так, будто сообщил о самых обычных вещах, но меня его слова застали совершенно врасплох. Памятуя о его прошлых сомнениях по поводу испытания, решение показалось мне странным, и холодок страха пробежал по моей спине.

– Больше похоже на сборы на войну. – Я хотела, чтобы слова прозвучали легко и, подходя к нему, небрежно произнесла их, потом примостилась на краю яслей. Но несмотря на попытку пошутить, внутри расползалось ужасное предчувствие.

Ланс ответил усмешкой и продолжал сборы. А я сидела, боясь открыть рот, чтобы не обнаружилось что-нибудь действительно пугающее.

Уложив вещи, он завязал клапана седельных сумок и подошел к яслям. Он встал боком к солнцу – половина лица оказалась на свету, другая в тени, на одной – выражение уверенности в себе, на другой – печального самокопания.

Он смотрел на меня, как в былые времена: с любовью и нежностью, и в глазах я читала беспокойство его души.

– Не уезжай, – слова помимо воли сорвались у меня с языка. – Ты нужен Артуру. И мне. Я без тебя пропаду… мы пропадем оба. Столько людей едут на поиски. Кто-нибудь наверняка найдет эту реликвию и привезет сюда, чтобы поделиться с остальными.

– Дело не в этом, Гвен. – Он медленно поднял руки и прикоснулся к моим щекам, большие пальцы стирали слезы, а я даже и не знала, что они текли у меня из глаз. Теперь Ланс говорил медленно и убежденно: – Лучшую часть жизни я провел, служа тебе и Артуру: вместе и по отдельности. Он король, за которым я следую с большой готовностью, а ты моя любовь, единственная женщина, которая так глубоко меня волнует. Для тебя я совершал великие подвиги, искал приключения, сражался с врагами Британии, делился с тобой радостями и печалями сердца. Этого уже не изменишь – оно во мне, как муха, застывшая в янтаре, – у меня не отнимешь. Но это дело с Граалем…

Голос Ланса осекся, и он отвернулся.

– Я просто должен это сделать. Я хочу найти Грааль раньше Галахада, хочу удержать его от страшной ошибки.

Он снова посмотрел на меня – взгляд беззвучно молил понять его, и я не опустила глаз. Я помнила, что передо мной любимый, от которого я отвернулась, чтобы воспитывать сына Артура. И снова вступил в силу основной закон Вселенной: заботься прежде всего о детях.

– Тогда поезжай с моим благословением, – прошептала я.

Он наклонился надо мной и нежно запечатлел поцелуй на моем челе.

Это было самым лучшим способом проститься, но что-то внутри у меня восстало. Дрожа от нахлынувшего чувства, я обвила его шею руками, прижалась к лицу. Наши губы встретились, потерлись друг о друга и раскрылись. Ланс взял меня за талию и поднял на ноги. Наши тела двигались в унисон, словно собирались слиться воедино.

Все вернулось: пыл страсти, удивление, что дремавшая так долго любовь может внезапно разгореться ярким огнем. За годы, прожитые бок о бок, мы целовались меньше полудюжины раз, но всегда приходили в восхитительный ужас от того, что поцелуй все так же таит в себе волшебную силу, обещая нам неизведанные миры, которые ждут не дождутся открытия. Мы прижимались друг к другу, дрожа, словно дети, застигнутые бурей.

Но внезапно Ланс отвернулся, а когда заговорил, по-прежнему стоял ко мне спиной:

– А теперь уходи, любимая, и позволь мне жить своей жизнью.

Слова прозвучали и как просьба, и как приказ. Машинально я протянула руку, чтобы дотронуться до него, но бретонец резко отпрянул, его плечи сотрясали глухие рыдания. Больше я не решилась навязываться и, повернувшись, на цыпочках вышла из сарая, оставив его в уединении среди свежескошенного сена.

Ждала ли я того поцелуя? Нет. Была ли настолько эгоистична, что навеки хотела заклеймить как своего, перед тем как он отправится в то странное путешествие? В свете того, что произошло, многие могут прийти именно к такому выводу. Я не имею обыкновения прятаться за спины богов, утверждая, как Тристан и Изольда, что все произошедшее было предначертано. Но на то объятие подвигло меня нечто большее, чем просто личное желание, – что-то близкое к самой природе существования утверждало себя через нас двоих. А когда мы расстались, я знала: никакие искания души, никакое философствование и поиски божественного не могут противостоять любви.

Как только стало известно, что Ланселот отправляется на поиски Грааля, многие из его друзей тоже решили подвергнуть себя испытанию. Персиваль и Галахад, Лионель и Борс уже готовы были тронуться в путь, а теперь в дорогу начали собираться Ламорак и Динадан. Даже Урр, Лавейн и Неровенс, которые числились в прошлом протеже Ланселота, объявили, что присоединяются к великому делу. Оружейники работали день и ночь – чинили кольчуги, острили клинки, укрепляли шлемы – однако Иронсид ворчал, что его новая кольчужная куртка так и не будет готова к отъезду. Только муж Нимю Пеллеас держался в стороне от всех сборов, хотя о причинах умалчивал.