По полю уже мчались санитарные машины. Эта кровавая бойня усугубилась еще тем, что воздушный налет явился для большинства ополченцев полной неожиданностью. Словно до этого момента все играли в какую-то игру, и вдруг кто-то коварнейшим образом поменял ее правила. Мерседес с трудом удалось справиться с потрясением, чтобы заставить себя двигаться.

С других участков линии фронта тоже стали прибывать санитарные машины. Убитых сложили в ряд, чтобы позже увезти. Они являли собой страшное зрелище: оторванные конечности, раздавленные грудные клетки, пробитые черепа. Те несчастные, что оказались в эпицентре взрыва, теперь превратились в изуродованные обрубки, лишенные рук, ног, голов.

Погибших было больше десятка, да еще человек двадцать – двадцать пять получили ранения, причем многие – смертельные.

Одним из последних нашли тело Федерики Оссорио. Она лежала возле сооруженной из мешков с песком баррикады. Ее широко раскрытые глаза удивленно уставились в бледное ночное небо, словно разглядывали там какую-то любопытную, незнакомую картину.

Долгое зимнее затишье, казалось, закончилось навсегда. Вслед за воздушным налетом противник открыл интенсивный пулеметный огонь, гулко заухала, очевидно, получившая подкрепление артиллерия националистов. С воем пролетавшие над головами ополченцев снаряды начали рваться в Гранадосе, и вскоре над городком потянулись клубы черного дыма.

Ближе к вечеру к ним прибавились еще и минометы. Сначала их огонь велся наобум, но вскоре снаряды стали ложиться все более точно. Мины падали с душераздирающим свистом и, оглушительно взрываясь, вздымали вверх комья грязи и наполняли воздух диким визгом шрапнели. То, что укрепления республиканцев были беспорядочно разбросаны вдоль линии фронта, создавало противнику определенные трудности в ведении прицельного огня. Но все равно ополченцы вынуждены были передвигаться, лишь ползая на животе, и, едва заслышав пронзительный свист, в ужасе вжимались в землю. То и дело с разных сторон раздавались истошные крики раненых. С ног сбившиеся санитары не успевали оказывать помощь пострадавшим.

У республиканцев тоже имелись десятки ящиков с минами, но, по чьей-то халатности или недоумию, ни одного миномета. Хуже того, у них не было даже пулемета, чтобы хоть как-то отбивать вражескую атаку.

За все месяцы пребывания на фронте Мерседес впервые оказалась под непрерывным огнем. Неожиданно она поняла, что является лишь вместилищем нежнейших, чрезвычайно ранимых и совершенно незащищенных органов. Она старалась не думать о той страшной боли, которую может причинить ей врезавшийся в ее тело кусок металла, но о том, что она способна испытывать страдания, постоянно напоминала нестерпимо зудящая от укусов кишащих на ней насекомых кожа. Все вокруг было пропитано резким аммиачным запахом взрывчатых веществ, им воняла даже та скудная пища, которую они, молчаливые и испуганные, ели на ужин.

Артиллерийские удары продолжались всю ночь. Не закончились они и на следующее утро, когда возобновилась угроза кошмара новой воздушной атаки. Деморализованные и измотанные, они делали все возможное, чтобы как-то собраться и перегруппироваться, но все равно их глаза то и дело тревожно вглядывались в небо в поисках вражеских самолетов.

Нервы Мерседес были на пределе, руки тряслись, пальцы отказывались слушаться. Состояние ее товарищей было не лучше. Внезапная перемена от беспробудной тоски к ужасу кровавой бойни совершенно выбила их из колеи. На этих, не нюхавших пороха, не закаленных в сражениях молодых добровольцев жестокая реальность войны оказала ошеломляющее воздействие.

Бомбардировка и минометный обстрел буквально подавили их. Многих тошнило, другие сидели и беспомощно плакали. Большинство же впали в состояние такой апатии, что даже не обращали внимания на ругань и пинки своих командиров. Кровь погибших, казалось, была везде: на одежде оставшихся в живых, на их снаряжении, на их руках и лицах.

Прошел слух, что полевой госпиталь в Гранадосе был до отказа забит тяжелоранеными. И еще поговаривали, что анархистский штаб спешно покинул город. Это вызывало всеобщее смятение до тех пор, пока на передовую не примчался на мотоцикле представитель анархистов, объявивший, что на самом деле их штаб лишь переехал в ближайшую деревню.

И еще он сообщил встревожившую всех новость.

– Почти наверняка сегодня ночью противник пойдет в наступление. Возможно, это случится на рассвете.

– Что ж, мы будем готовы встретить этих ублюдков, – мрачно пообещал Мануель и отправился организовывать оборону.

Минометный обстрел возобновился после полудня, не прекратясь и с наступлением пасмурного ветреного вечера. От грохота взрывов у Мерседес болели уши и раскалывалась голова. Летящие в темноте мины ослепительно сверкали зловещим красным светом. Ополченцы угрюмо жались к земле, зная, что, когда закончится артподготовка, враг двинется в наступление. Ожидание было невыносимым.

– Если начнется стрельба, все женщины должны находиться в укрытии, – грозно объявил Мануель. Он тяжело переживал смерть Федерики Оссорио. – Мне не нужны новые жертвы. Тебе ясно, Мерседес?

Она послушно кивнула. Другие женщины тоже не стали возражать. Однако на всякий случай Мерседес достала из спального мешка свой увесистый пистолет и три ручные гранаты.

Остальные бойцы принялись точить штыки и смазывать свои бесполезные мексиканские винтовки. Хосе Мария, сгорбившись, присел в окопе рядом с Мерседес.

– Я тебя защищу, – то и дело повторял молодой человек, хотя его трясло даже больше, чем ее, и она эгоистично желала, чтобы он оказался сейчас где-нибудь в другом месте, так как понимала, что, если вражеские солдаты ворвутся в их окоп, Хосе Мария будет скорее мешать ей, чем защищать. Но в конце концов она уснула на его плече, которое судорожно вздрагивало при каждом взрыве снаряда.

Наступление началось перед восходом солнца. Должно быть, противнику удалось незаметно проделать проходы в проволочном заграждении.

Мерседес разбудили взрывы гранат. От страха у нее бешено забилось сердце. Не соображая что к чему, она вцепилась в Хосе Марию. В течение нескольких минут до нее доносились беспорядочные крики и стрельба.

– Вот они! – завопил кто-то. На фоне мрачного предрассветного неба к ним приближались какие-то темные тени. Страх тисками сжал ее сердце, и, не в силах больше оставаться на месте, она, вопреки приказу Мануеля, цепляясь за мешки с песком, поползла на бруствер. Дрожащими, непослушными пальцами она выдернула чеки своих гранат и одну за другой швырнула их в сторону стремительно приближающихся черных силуэтов.

Сыпя проклятиями, Хосе Мария за ноги стащил ее обратно в окоп.

– Ради Бога, не высовывайся!

В быстрой последовательности раздались взрывы гранат. Сверху на них посыпалась земля, и сквозь звон в ушах Мерседес услышала чьи-то крики.

Лежа в укрытии, она обалдело спрашивала себя, удалось ли ей кого-нибудь убить.

Новые взрывы гранат зелеными и красными вспышками разорвали темноту ночи. Мерседес ждала, что в любую секунду на бруствере появятся ощетинившиеся штыками неприятельские солдаты. Она изо всех сил сжала рукоятку пистолета, моля Бога, чтобы не подвели патроны.

Затем сломя голову примчался Мануель и, схватив Хосе Марию за руку, рывком поднял его на ноги.

– Давай, вылезай отсюда! Всем приготовиться! На нашей стороне численное превосходство. Надо контратаковать! Шевелитесь же, черт вас побери!

Мужчины полезли через заграждение, и вскоре их грубые, нечленораздельные крики растаяли с другой стороны сложенных в штабель мешков с песком. Перестрелка усилилась.

Теперь в окопе остались только женщины. Мерседес услышала, как у нее за спиной кто-то из них протяжно завыл. Она молила Бога, чтобы, если ей суждено погибнуть, Он даровал ей быструю смерть. Без увечий. Без душераздирающих визгов и нечеловеческих мучений, которые она видела вчера.

Минут через десять стрельба начала носить спорадический характер, а затем почти совсем стихла. Только время от времени раздавались одиночные выстрелы, взрывы гранат прекратились вовсе. Где-то рядом слышался топот чьих-то бегущих ног, да кто-то звал санитаров.