Сыновья Фрикса заявили, что такой курс невыгоден. Они сказали, что обитатели Кавказского побережья в течение пятисот или около того миль к северу от Анфениоса недружелюбны, вероломны и бедны. Если «Арго» задержат противные ветры, а припасы иссякнут у этого негостеприимного берега, их будет невозможно пополнить. Более того, там, где кончается Кавказский хребет, начинается царство тавров. Даже с Медеей на борту было бы столь же опасно сунуть нос в их земли в поисках пищи или воды, сколь есть бобы из раскаленной докрасна ложки. Три брата из Синопа согласились с этой точкой зрения. Принял ее и Ясон, сказав:

— Давайте лучше снова взглянем в лицо опасностям, которые мы уже преодолели, чем искушать богов, стремясь навстречу новым бедам.

И они поплыли дальше вниз по реке, все время отставая от других судов эскадры, к которой присоединились, и вечером второго дня — ибо течение реки было очень сильным — достигли речного устья и крепости Фасис, откуда их никто не окликнул. Затем двинулись на юг следом за эскадрой колхов, но совсем недалеко. Как только сгустилась ночь, они подняли темный парус и поплыли на север, воспользовавшись юго-восточным бризом. И, поворачивая, хором испустили крик отчаяния, точно их корабль ударился о подводный камень, чтобы ввести в заблуждение тех, к кому до того присоединились.

На следующее утро лучи солнца показались над восточными вершинами и осветили море, в котором не было ни одного корабля, кроме «Арго». Ясон, который нес вахту вместе с Мелеагром, разбудил своих спящих товарищей и, ликуя, вытащил Руно из рундука под сиденьем кормчего. Он поднял свой сияющий трофей, чтобы все его увидели, и сказал:

— Взгляните, аргонавты, каким великолепным сокровищем мы завладели и какой малой крови оно нам стоило! Из-за него наши имена вечно будут прославляться в царских чертогах Греции, и в многолюдных лагерях варваров, и даже среди многомудрых египтян, гладкие и белостенные пирамиды которых пронзают вершинами небо над полноводным Нилом. Поскольку нам немало благоприятствовали бессмертные боги Зевс, Посейдон, Аполлон, Афина и Артемида, как по пути в Эа, так и во всех наших предприятиях там, мы можем с доверием ожидать, что они сделают гладким наш обратный путь. Теперь «Арго» им еще более дорог, чем когда-либо, как хранилище священнейшей из всех греческих реликвий, Руна Зевса Лафистийского.

Эргин, человек, которого поражения научили избегать хвастливых, предвещающих недоброе речей, незамедлительно поднялся и сказал, чтобы отвести беду:

— И впрямь, Ясон, великий подвиг для пастуха — взобраться на скалу, которая нависает над его домом в долине и вызволить похищенного ягненка из орлиного гнезда; но пока орлица парит, крича у него над головой, готовая по нему ударить, когда он с ягненком в мешке за спиной с трудом спускается по осыпающемуся обрыву — о, пусть он тогда не забывает об опасности и не воображает, будто он уже дома, близ кипящих в пламени очага закопченных горшочков! Убери прочь сияющее Руно, безумец Ясон, а не то как бы оно не вызвало ревности кого-нибудь из богов, и не будем смотреть на него, пока не услышим, как наш киль сладостно прошуршит по песчаному берегу Фтиотийских Пагас. Ибо я страшусь ревности, самое меньшее, одного божества, Великой Богини, которая давным-давно сорвала его с дубового образа, и ужасного имени которой ты еще не назвал. И поэтому пусть Орфей возглавит нашу смиренную молитву Богине или, еще лучше, пусть возглавит ее тонконогая Медея. Медея — возлюбленная жрица Богини, и, если бы не Медея, мы не добились бы милости взглянуть на Руно. Помните, мои благочестивые товарищи, что сейчас неудачливое время года, унылое время очищения, когда дома, в Греции, мы ходим грязные и бросаем наши искупительные жертвы в реку или в море, затыкая уши, чтобы не слышать их криков, подметаем в святилищах терновыми метлами и готовимся к радостному празднику Первых Плодов. Еще не настало время веселиться, глупый сын Эсона.

Ясон, устыдившись, вернул Руно в рундук, а Медея между тем поднялась со своего места на носу и, устремив взор вверх, подняла к небу раскрытые ладони и начала молитву:

— Мать, Нимфа и Дева, Триединая Богиня, Владычица Янтарной Луны, та, которая, правя в Небе, на Земле и в Море, снова делается тремя; о Триединая Госпожа Преисподней, Бримо, жрицей которой назначила меня, умирая, моя дорогая сестра Халкиопа; выслушай меня и прости!

Не по своей воле взошла я на этот корабль с крашеными кошенилью бортами, не по своей воле украла я у Змия Золотое Руно, которое он охранял для тебя, не по своей воле оказалась я непокорна своему отцу. Ты сама, Всемогущая, ввергла меня в это безумие; я не знаю почему.

Тебе я повинуюсь, только тебе, Танцующая на Черепах, я презираю племя выскочек-Олимпийцев. Скажи только слово, и мощью, которую ты мне даровала, я потоплю гордый «Арго» — экипаж, груз, говорящую ветвь и все остальное — в темных и безжизненных водах дна морского. Скажи только слово, и я всажу этот кинжал глубоко себе в грудь или в грудь светловолосого Ясона, столь безрассудную любовь к которому ты мне внушила. Скажи только слово, Царица с Птичьим Лицом!

Ты предупредила меня, повергнув в смятение мое сердце, что выбор, который я сделала, может принести мне мало мира; что великая любовь к Ясону, которая охватила меня, хотя она и бушует, как огонь в терновых зарослях, может быстро угаснуть, став белой золой, что Прометей может попытаться мне отомстить. Я ничего не требую даже по праву, я верно тебе служу, я благоговею перед тобой. Но отнеси, умоляю тебя, отнеси этот корабль и проклятое Руно назад, в Грецию и даруй мне милость стать царицей в Эфире, чтобы Ясон был моим царем, хотя бы столько лет, сколько я была тебе верна в прекрасной Эа.

Она умолкла, и все сидели, ожидая знака. Вскоре три мощных удара грома послышались в отдалении, раскатившись и разнесясь эхом среди гор в белых шапках. Медея снова села с долгим вздохом облегчения.

Кастор первым нарушил последовавшее долгое молчание. Он спросил Поллукса:

— Разве это не странно, брат, что нашему отцу Зевсу именно сейчас понадобилось греметь?

Медея презрительно ответила на ломаном греческом:

— Богиня катила гром над вершинами Крита и Кавказа, пока Зевс был еще младенцем в Диктейской пещере — как жадно приникал он к сосцам старой свиньи, своей кормилицы, которую привели к нему Дактили! И она, несомненно, будет катить гром над теми же горами, когда люди забудут и само его имя.

Никто не дерзнул ей противоречить.

Они плыли мимо северных лесистых болот Колхиды, и в полдень добрались до широкой бухты, позади которой виднелись высокие горы. В середине была узкая и глубокая пропасть с обрывами с обеих сторон, а далеко позади они увидали заснеженную гору с вершиной в форме седла, которая слыла местом пребывания Пожирающей людей Богини Апсилеев. Беленый город Анфениос (названный позднее Диоскуридой) был виден с юга на расстоянии нескольких миль. То было самое святое место на всем Кавказе. Пожирающая людей Богиня приказала, чтобы никто под страхом смерти не смел идти с оружием через широкие цветущие луга между горой и морем, и даже поднять камень, чтобы запустить его в ласку; и по этой причине не менее чем семьдесят племен сделали эту землю общим местом встреч для меновой торговли, разрешения споров и заключения договоров.

Ясон поставил «Арго» на дивной песчаной косе, но не сошел на берег и никому не разрешил сходить за исключением четверых сыновей Фрикса, которым велел никоим образом не позволить апсилеям догадаться, что «Арго» — греческий корабль. Они в молчании спустили лестницу и сошли по ней, неся с собой труп Ифита. Вернувшись вечером, они сообщили, что сперва явились к градоправительнице и попросили ее позволения выполнить колхские погребальные обряды над товарищем, который, как они сказали, был убит при падении гнилого дерева, когда их корабль стоял на якоре в заводи на Фасисе. Градоправительница отказала им в этом, о чем они заранее знали, ибо у апсилеев принято хранить прах в урнах, а колхские кладбища-рощи им ненавистны. Они разыграли представление, после чего Меланион сказал: