Ифиноя ускользнула от его внимания, укрывшись в сложенном парусе, они тогда шли только на веслах, притаилась там, пока «Арго» не отошел далеко и вопли с берега не зазвучали менее пронзительно. Тут она случайно чихнула, что было добрым предзнаменованием для всех, кроме нее. Геркулес поднял весло и, не мешкая, схватил девушку. Она отправилась за борт, словно рыба, которую выбрасывает из сети рыбак из-за того, что попалась не той формы или цвета. Плывя к берегу, она крикнула Гиласу:

— Гилас, милый, помни меня!

Геркулес схватил якорный камень и вскинул на ладони, готовясь в нее швырнуть, но Гилас завопил ему в самое ухо, и он бросил камень — так девушка избежала смерти. Ласковый рокот лиры нес корабль вперед в ритмическом движении, я за кормой вздымался белопенный хвост.

Здесь можно поведать о том, что случилось с женщинами Лемноса в результате посещения кораблем «Арго» их гостеприимного острова. Пятьдесят женщин родили дочерей, и не меньше, чем сто пятьдесят, — сыновей. Из этих сыновей шестьдесят девять отличались крепким сложением, цепким взглядом и переменчивым нравом, что выдавало в них сыновей Геркулеса; пятнадцать мальчишек зачал Большой Анкей, который также породил трех дочерей; двенадцать сыновей и пятеро дочерей были от Идаса! и так далее в порядке убывания — до Маленького Анкея, который зачал одну дочь.

Ясон зачал с Гипсипилой двух сыновей по имени Эвней и Неброфон, Эвней, старший из них, стал, в конце концов, править Лемносом, женился на Лалаге, дочери Маленького Анкея, и прославился своими ухоженными виноградниками. Однако «Арго» так и не причалил больше к берегам Мирины, и Ясон забыл Гипсипилу, как забывал других женщин; но Гилас, будучи впечатлительным юношей, Ифиною не забыл.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Орфей поет о творении

Повеял южный бриз. Ясон пожелал проплыть вдоль южного берега Лемноса, а затем направиться на восток к Геллеспонту, но Тифий отказался рисковать вести «Арго» на каменистые склоны мыса Ирена — ибо хотя и можно вести парусное судно под углом к ветру, он боялся рифов близ подветренного берега, кроме того, большая часть команды была с похмелья и не могла грести. Вместо этого он предложил следующую стоянку сделать на Самофракии.

Ясон слышал прежде название «Самофраки», но не знал, город это или остров. Аргус сказал ему.

— Это остров, величиной меньше, чем половина Лемноса, лежащий примерно в пяти часах пути на северо-востоке. Жители его, как и лемносцы, пеласги по происхождению.

— Давайте их посетим, — сказал Ясон.

Они ожидали, что доберутся до Самофракии после полудня; но бриз ослаб задолго до того, как Лемнос пропал из виду. Высоко над горизонтом на юго-западе все еще виднелась гора Скопия, когда им пришлось взяться за весла. Солнце нещадно палило, и они не могли вкладывать в удары всю свою силу. К вечеру они даже не увидели Самофракию, был мертвый штиль, а они устали грести. Поднялся морской туман и закрыл горизонт, создав преграду даже острому взору Линкея.

Аргонавты поужинали в молчании. Большинство из них думало о женщинах, оставленных на берегу и с укором называло себя дураками за то, что отказалось остаться хотя бы еще на несколько дней на этом райском острове. Идас, который всегда первым нарушал молчание, воскликнул:

— К рыбам эту убогую жратву! Никто, кроме Орфея, не виноват, что мы гнем спины на этих твердых скамьях в густом тумане вместо того, чтобы раскинуться на коврах из крашеных овечьих шкур перед пламенем, трещащим в очаге, где кипят черные булькающие горшочки. Орфей заманил нас на борт своей музыкой. Мы были счастливы, как цари, на Лемносе. Почему он опять завлек нас на эти невозможные и неблагодарные поиски?

Кастор урезонил Идаса:

— Считай, тебе повезло, что Орфей так поступил, Идас. Ты никогда ни в чем не проявлял умеренности, сколько я знаю тебя. Еще несколько дней на Лемносе — и ты стал бы трупом, пресытившись вином, пищей и женщинами. Что касается меня, я больше всего на свете желаю снова попасть под неодолимое очарование этой дивной лиры, слушая которую я испытываю куда более сильное блаженство, чем от кубка ароматного лемносского вина, филея нежной лемносской говядины или от пухлого белого тела здоровой, одержимой страстью лемносской девицы.

Линкей, близнец Идаса, ненавидел Кастора и Поллукса, дед которых, ахеец Ойбал, насильственно женился на Горгофоне, минийке и их бабушке и тем самым лишил их большей части их мессенского наследия. Горгофона была первой в Греции вдовой, вышедшая замуж вторично, чем навлекла позор на их отца Афарея. Линкей фыркнул:

— Да, Кастор, ты прав. Но это — слова пресыщенного. Твой аппетит никогда не был ни велик, ни здоров. Сознайся, ты говорил бы совсем в ином тоне пару дней назад.

Поллукс принял вызов, сказав Линкею:

— Мой брат зато не стал таким зверем, как твой.

Все заговорили: кто выражал недовольство этой ссорой между братьями, кто пытался ее усугубить. И Геркулес прогремел:

— Если бы я командовал на этом корабле, я бы начал плавание сегодня утром с того, что влил бы в глотку всем и каждому из вас по шлему морской воды, чтобы промыть желудки. Но командует Ясон, а не я.

Затем Идмон, птицегадатель, сказал, повысив голос:

— Прочистить бы надо не желудок, а душу. Я от всей души желаю, чтобы следующей нашей остановкой стал Делос, священный остров Аполлона, а не пеласгийская Самофракия; с нами хватило бы работы аполлоновым жрецам.

— Да, — согласился фокиец Ифит, — было бы и впрямь недурно, если бы мы могли высадиться на Делос, и там сплясать хороводный танец, именуемый Журавль. Мы бы все плелись к центру и прочь, к центру и прочь, час за часом, пока монотонная музыка не очистила бы от любых желаний, кроме одного — все танцевать и танцевать к центру и прочь, к центру и прочь, пока мы не попадали бы без чувств.

— Ничего себе развлечение! — с презрением заметил Большой Анкей. — Прыгни-ка в воду, Ифит, и покажи нам. Аполлон тебя, несомненно, поддержит; Аполлон может почти все, — это заставило некоторых смеяться, но других рассердило, а еще больше их рассердило, когда Идас сказал:

— Идмон — аргивская лягушка, поэтому на ногах у него перепонки, он носит котурны, чтобы их спрятать, но танцевать лучше умеет в воде, чем на суше, если уж он их сбросит.

— Делос — такой священный остров, — сказал Идмон, перекрывая своим пронзительным голосом общий гам, точно серп режет высокую траву, — что там никому нельзя ни рождаться, ни умирать. Все, кому предстоит родить или умереть, переправляются для этого на близлежащий островок Ортигию.

— Теперь мне понятно, — сказал Гилас, — почему Геркулес никогда не брал меня на Делос. Он столь щедро сеет рождение и смерть везде, куда бы ни пошел, что Делос перестал бы быть Делосом.

Ко всеобщему облегчению, Геркулес доброжелательно принял эту остроту и повторил ее, грубо хохоча, как если бы она была его собственной.

Аскалаф из Орхомена говорил редко, но когда бы ни заговорил, все прислушивались к нему, ибо голос его звучал скрипуче, словно открывалась дверь с ржавыми петлями, через которую редко ходят. Теперь он встал на скамью и поднял руку, говоря:

— Орфей, фракиец Орфей, спой нам о Творении всего сущего. Мы — как дети в познании рядом с тобой, даже мудрейший из нас. Очисти наши души, Орфей, песней о Творении.

Последовало молчание, а за ним — медленный гул одобрения. Орфей настроил лиру, поставил ее между коленями и запел негромко, но чисто, перебирая струны.

Он пел, как Земля, Небо и Море были некогда одним и тем же, пока не прозвучала ниоткуда неодолимая музыка — и тогда они разделились, но все же остались единой вселенной. Эта таинственная музыка провозгласила рождение души Эвриномы, ибо таково было первоначальное имя Великой Триединой Богини, символ которой — Луна. Она была всеобщей богиней, и была одна. Да, одна, и вскоре почувствовала себя одинокой, стоя между ненаселенной землей, пустыми водами и мерно вращающимися созвездиями Небес. Она потерла свои холодные ладони, и, когда снова открыла их, выскользнул из них змей Офион, которого из любопытства допустила она до любви с собой. От ужасных содроганий этого любовного сближения потекли реки, поднялись горы, наполнились водой озера; оно пробудило все виды ползучих гадов, и рыб, и зверей родиться и населить землю. Немедленно устыдившись содеянного, Эвринома убила змея и отправила его дух в преисподнюю; но, дабы поступить справедливо, изгнала и свою тень с лицом цвета тутовых ягод, чтобы та жила в преисподней с духом змея. Змею она дала новое имя: «Смерть», а свою тень нарекла Гекатой. Из рассеянных зубов мертвого змея явилось в мир племя Посеянных людей, которые были пастухами овец, коров и коней, но не возделывали земли и не вели войн. Пищей им были молоко, мед, орехи и плоды — и ничего не знали они о металлах. Так завершилась первая Эра, которая была Веком Камня.