Выражение тревоги появилось на лице Ясона, когда он понял, как дорого он должен заплатить за свои необдуманные слова, а со слов Пелия ему стало ясно, как безнадежна задача возвратить Руно — тот рассказал ему о царе Ээте и о его вражде с греками.
Два года спустя после того, как Фрикс и Гелла бежали из Иолка, до правителя Кретея дошли вести, что Гелла утонула в Троянском проливе, а Фрикс преподнес Руно Ээту, сыну Гелиоса, царю Колхиды, который поручил охранять герою Прометею. Прослышав об этом, Кретей обсудил со своими вождями, следует ли ему посылать к Ээту, требуя вернуть Руно, ибо они считали, что удача миниев связана с Руном; но они решили не рисковать, чтобы не вызвать гнев Белой Богини, и поэтому Кретей ничего не предпринял. Однако несколько лет спустя Ээт услыхал, что его племянник Сизиф, с которым он был связан самыми торжественными клятвами дружбы, был низложен и порабощен, потому что отказался признать подчинение Триединой Богини ее бывшим сыновьям — Зевсу, Посейдону и Гадесу. Эти новости крайне возмутили его, ибо Сизиф был царем Асопии, западной части Коринфского царства, в то время как восточная часть, включая перешеек и город Эфира, принадлежала самому Ээту; он оставил свои земли на попечение своего друга Буна, а Сизиф считал себя единоличным правителем народа. Поэтому царь колхов поклялся перерезать первый же экипаж греческих моряков, который осмелится явиться в Колхиду, если только они не принесут ему новости об освобождении и восстановлении в правах его племянника Сизифа. Но мало того, что Сизиф не был освобожден, а прежняя вера в Коринфе — восстановлена, новый ахейский правитель сделал публичное заявление, где отрицал, что город был, как все думали, основан жрицей Богини-Девы Эфиры. Вместо этого он утверждал, что город был основан борцом по имени Коринф, приверженцем Зевса, у которого Эфира похитила славу, и что первоначальное название — Коринф, с тех самых пор применяемое ко всему царству, теперь должно быть возвращено и городу. Он конфисковал земли царя Ээта на том основании, что титул царя, дарованный ему Эфирой, недействителен; и Асопия перешла во владение его друга Креона, который женился на Главке, дочери Сизифа, причем против ее воли.
С того времени между Колхидой и Грецией прекратились всякие отношения, посредниками в торговле были троянцы. Это было очень неудобно для греков, ибо пошлина, которую троянцы взимали прежде, составляла только пятую часть цены груза, теперь же они продавали колхские товары капитанам греческих торговых судов в два, а то и в три раза дороже, чем платили за них сами.
Троя была сильной крепостью, выстроенной из громадных каменных блоков египетскими каменщиками, как Микены и другие греческие города, и хорошо охраняемой. Греки грозили послать войско и уничтожить город, если троянцы откажутся вести себя более разумно, но не чувствовали себя достаточно сильными, чтобы выполнить угрозу. Царь Ээт, как говорили, подписал соглашение с троянцами, в котором пообещал не торговать ни с каким другим западным народом, кроме них, при условии, что они станут платить ему хорошую цену за его товары и станут охранять проливы от карательной экспедиции, которая может быть послана в Колхиду из Греции.
Пелий поведал Ясону обо всех этих обстоятельствах, перемежая свое повествование с тяжелыми вздохами. Он надеялся, что Ясон, напуганный трудностями задачи, уйдет обратно на Пелион в общество своих приятелей-кентавров, и это настолько уронит его в глазах миниев, что он никогда больше не рискнет снова показаться на рыночной площади Иолка. Или того лучше — жгучий стыд вынудит его пуститься в плавание, дабы возвратить Руно, что, как считал Пелий, кончится бедой. Даже если он ускользнет от бдительных троянцев по пути туда, как он добьется от Ээта, чтобы тот отдал Руно, если у того все еще мощная армия и мощный флот? А если, что почти невероятно, Ясону удастся похитить Руно, внезапно и дерзко напав на Ээта, как он умудрится вторично пройти через Геллеспонт? Троянцы будут его поджидать и, осмотрев его груз, задержат его, пока не прибудет посланный в погоню колхский флот; и его убьют. Ибо нет иного пути из Черного моря, кроме дороги через Босфор и Геллеспонт.
Пелий считал, что Ясон в ловушке. Тем не менее Ясон и виду не подал, что испугался, и сказал ему:
— Дорогой дядюшка, давай оставим все мрачные мысли и отправимся вместе в дом моих родителей, которых я не видал с тех пор, как был ребенком двух лет отроду. Я мечтаю обнять их и получить их благословение.
И вот, пока жарилось жертвенное мясо, медленно поворачиваемое на вертелах и распространяющее приятный запах и шипение над кострами на рыночной площади, Пелий повел Ясона к скромному дому его родителей, которых тот почтительно приветствовал. Алкимеда возликовала, увидев свое единственное дитя, и пылко прижала его к груди; но Эсон, внезапно приподнявшись и сев на ложе, где он дремал под грудой одеял, побледнел, упал обратно и отвернулся лицом к стене. Пока Ясон пребывал среди кентавров, Эсон думал о нем с отцовской нежностью и надеждой; но теперь, когда сын дерзко спустился с горы и открыл себя Пелию, Эсона стали одолевать страхи, за что он почти ненавидел сына. Он боялся, что Пелий призовет его к ответу за то, что он так и не признался тому в обмане — в мнимых похоронах; страшился, что царь ухватится за первый же повод, чтобы предать смерти обоих — Ясона и Эсона. Так что Эсон пробормотал что-то неразборчиво через плечо и не обращал больше внимания ни на красноречивые заверения в благорасположении, которыми сыпал Пелий, ни на его поздравления по случаю возвращения Ясона из мертвых. Пелий в глаза хвалил Ясона за его силу, красоту и храбрость, Алкимеда радовалась, забывая, что такие похвалы приносят неудачу, забывая, что кругом всегда роятся злые духи в виде синих мух, мотыльков или москитов и чуть что — летят с новостями к ревнивым Олимпийским богам или к повелителям Преисподней; а Эсон продолжал стонать.
Пелий оставил Ясона у родителей и вернулся на рыночную площадь. Там, когда его главный вестник трижды протрубил в раковину, призывая к молчанию, царь громко приказал народу возрадоваться вместе с ним, ибо Ясон, наследник престола минийской Фтиотиды, нежданно-негаданно вернулся к ним.
— И, как оказалось, он — храбрейший и благочестивейший юноша, — сказал Пелий, — после того, как был воспитан честным Хироном, кентавром, который все эти годы скрывал его — не знаю почему — под чужим именем и ложной родословной. В самом деле этот Ясон столь храбр и благочестив, что он отказывается тихо и мирно поселиться среди нас. Сперва он должен совершить великие дела, как он утверждает, проявить глубокое уважение к Отцу Зевсу, властителю над богами, возвратив утраченное Руно образу Овна на горе Лафист. И да проявят все боги и богини, — сказал он, — благосклонность к его царственным намерениям. И пусть ни один из князей миниев, храбростью равный Ясону, не останется в стороне от столь славного предприятия!
Пелий надеялся вовлечь двадцать-тридцать аристократов миниев, врагов ахейцев, в гибельную затею своего выскочки-племянника.
Народ, захмелевший от меда и пива, отозвался на речь Пелия восторженным и продолжительным ревом, а когда все увидели Ясона, снова вернувшегося на рыночную площадь, чтобы получить свою долю жареного мяса, люди сбежались поприветствовать его возгласами восхищения. Те, на ком были гирлянды из зимних цветов и ягод, увенчали его гирляндами, а прочие лобызали его руки в пьяном экстазе или гладили плечи.
Ясон ничего не сказал в ответ, он побрел прочь, словно ничего не понимающая жертва, которую ведут на заклание, увешанный гирляндами, а между тем жадные богомольцы чмокали губами и громко восклицали:
— Ах, какой прекрасный зверь! Какой лакомый кусочек для богов и для нас!
Пелий пребывал в столь восторженном настроении, что закатил для Ясона пир во дворце на пять дней и пять ночей.