В двух шагах от основного места действия второй Кожаный помогал Стерлингу подняться. Увидев, что я уже справился с его дружками, он отбежал за стол, но я в два прыжка настиг его, по дороге успев схватить все еще гудящий телевизор. Когда Второй обернулся, чтобы встретить меня, я обрушил телевизор ему на голову. Он, правда, успел вскинуть руки, и телевизор рассыпался на куски, задевшие его по касательной. Подобрав кучу обломков, я еще раза два-три опустил их на его череп, и парень наконец свалился. Для верности я еще раз двинул его в ухо, отчего он задергался и завыл, как и двое остальных.

Удостоверившись, что больше они мне не опасны, я решил заняться их боссом вплотную.

— Так, — сказал я, тяжело дыша и утирая с лица нечто розовое — чужую кровь пополам с собственным потом. — Вы меня помните?

Я сверлил его взглядом. Обладательница красных каблучков сумела наконец освободиться от Стерлинга и от стула, поднялась — и оказалась той самой певичкой. Или тем самым певцом? Она принялась было слезливо возмущаться, но я ее прервал:

— Никто тебя не держит. Мне нужен только мистер Стерлинг. А тебе, по-моему, самое время пойти попудриться.

Красные каблучки тотчас простучали к двери. Я по-прежнему не отводил глаз от Стерлинга. Потом рявкнул:

— Стул подними! — Он повиновался. — Сядь! — Он поспешно выполнил и это распоряжение. — Ну, а теперь мы можем потолковать по душам. Чем плохо?

Он кивнул, а потом медленно повернул голову слева направо и обратно, явно надеясь увидеть что-либо более обнадеживающее, чем мой взгляд. Но ничего не встретил. Я взмок от предшествующей схватки, Стерлинга бросило в пот от страха. Глаза забегали, лицо посерело. Не знаю, достаточно ли он был напуган, чтобы выложить мне нужные сведения. Сейчас выясним.

— Итак, скажи мне, будь так добр... Где Мара?

— О Господи! — завопил он, и маленькие его глазки расширились. — Так это все — из-за этой... сучки? Я так и шал, что лучше бы мне ее век не видеть! С ней всегда влипнешь в беду.

— Это все неважно. Я желаю знать, где она.

— Понятия не имею. Она... она провела у меня несколько дней сразу по приезде в Нью-Йорк... Она рыдала, твердила, что ей нужно спрятаться от Карла, что он совсем спятил в последнее время... Она даже заставила меня позвонить ему.

Он на мгновение зажмурился, словно не знал, как облечь в слова всплывшее воспоминание.

— Меня... — произнес он словно бы с недоумением. — Заставила меня позвонить Карлу Миллеру! И уговаривать его, чтобы оставил ее в покое. Чуть ли не назавтра Миллер уже был здесь. Конечно, я дал маху. Карл переворачивает Нью-Йорк вверх дном, Мара слупила с меня несколько тысяч, а я с тех пор боюсь нос за дверь высунуть.

Он мало-помалу приходил в себя, осваивался в новой ситуации. Знаю я этот тип людей. Все знают, Стерлинг был делец — холодный, расчетливый, бесчувственный, — которому почти ничего не надо и не доставляет радости, кроме наличных. Чем больше, тем лучше. Я попросил подробностей. Теперь, когда он понял, что деньги тут ни при чем, он стал откровенней.

— Боялся ли я? Еще бы! Карл же — совершенно полоумный, все это знали. Впрочем, мы тогда все слегка спятили. Все спали с ней — ну, с Марой. Все, даже этот недоделанный Каррас. А Фред специально ездил домой, пил с Миллером, чтобы иметь предлог встретиться с Марой в укромном местечке. Два раза он проделывал этот трюк. Два раза!

Фред Джордж — особый случай. Мара, должно быть, настолько заинтересовалась им, что посвятила его в свои планы. Можно себе представить, что это были за планы. Очевидно, он как нельзя лучше годился для того, чтобы швырнуть его, фигурально выражаясь, в лицо Миллеру. Это отчасти объясняет, почему именно он получил пулю. Но Каррас? При чем тут Каррас? С какого он тут боку? Почему она продолжала спать с ним — вот вопрос, требовавший ответа, а не бесплодных умствований. Ответ я хотел получить от Стерлинга.

— Понимаете, Каррас с Миллером — закадычные дружки. Карл доверял ему всецело, больше, чем кому бы то ни было. Вот Мара и решила его использовать.

— Для чего использовать?

— Для того, чтобы прибрать к рукам его деньги.

— Каким образом? — продолжал я, бросив через плечо быстрый взгляд на троицу кожаных. Судя по всему, они предпочитали оставаться на полу и не рыпаться. — Каким образом?

— Мара говорила, у Карла есть чем поживиться. Это и его коллекция оружия, и произведения искусства, и всякий там антиквариат... Покуда Мара занималась его банковским счетом, Каррас подумывал, как бы ему половчей освободить Миллера от всей этой рухляди.

— А вам-то откуда все это известно? — спросил я, ибо честный взгляд Стерлинга и то, что при найме на работу он руководствуется лишь деловыми соображениями, — далеко не гарантия его правдивости.

— Они меня пытались втянуть в свои дела: надеялись, что я помогу им сбагрить товар, — в глазах его, на мгновение встретившихся с моими, появился страх. — Да нет, нет! Подождите!.. Я отказался наотрез! Разговаривать даже не стал. Еще чего! Большое вам спасибо: сбывать украденное у Карла Миллера! У меня и без того неприятностей хватает. Так я им сказал, и это — чистая правда. Ни за что на свете не желаю я иметь с ними дело. Я, может, в свое время и из Плейнтона-то уехал, чтобы быть подальше от этой швали. Нет, я сказал, нет, и всё. Поверьте мне, так все и было.

— А что было потом? — спросил я. — Почему Каррас остался в Плейнтоне, бедствует и рекомендуется лучшим другом Миллера? Куда отправилась Мара от вас? Сейчас она где? И по какой причине меня вчера вечером измолотили в сортире вашего заведения, причем советовали, чтобы я это дело бросил?

Я ухватил его за рубашку и, приподняв со стула, дернул на себя так, что он распластался на столешнице. Раздался тонкий, пронзительный крик. Троица кожаных не высказывала особого желания прийти на помощь боссу. Тряся Стерлинга, как мы это делаем с детьми, которые вывели нас из терпения, я гаркнул:

— Выкладывай все, что знаешь! Все! Ну! Ну! — и отшвырнул его назад, на стул. Судя по звуку, он приложился о сиденье довольно крепко, едва не опрокинувшись снова. Голос его дрожал и звучал на октаву выше, чем раньше.

— Я ничего не знаю!.. Я правда ничего не знаю... Честное слово. Мара, наверно, нашла еще кого-нибудь, кто помог ей загнать Миллеровы пушки, а Карраса она, я думаю, оставила. Она это умеет — достаточно поглядеть на нее... И на него. Ему с ней ни за что не справиться. — Стерлинг выдавал мне не информацию, а собственные умозаключения, но звучали они убедительно. — Она его использовала и выкинула вон. Что тут непонятного? Она же — натуральная сучка! Ока проделывала это со всеми. Стоило ей запустить в человека свои коготки, как он тут же дурел и начинал творить такое... Такое, о чем и помыслить раньше не мог, что ему и во сне бы не приснилось... Вот однажды...

Он осекся и словно уплыл от меня куда-то, и по глазам его я понял: Стерлинг подпал под власть прошлого. Еще примерно минуту он молол какую-то чушь о мотеле в пригороде Плейнтона, куда приезжал с Марой и с видеокамерой, и с некоторыми сортами овощей, и с собакой, и еще с чем-то. Впрочем, как именно применялся этот набор — кому что и что куда — он не пояснил.

Потом Стерлинг вынырнул из пучины воспоминаний, лицо его было залито слезами. Поглядев на меня, он произнес:

— Я ничего не знаю о том, что происходит сейчас. Правда, не знаю. Клянусь чем хотите. Я тут ни при чем. Ей-богу. Я хотел только, чтобы меня это больше не касалось. Я купил этот клуб, он мне очень недешево обходится... Вы понимаете, о чем я? Честно, я ничего не знаю!..

Уже другим тоном, помягче, я задал ему еще несколько вопросов, хоть и понимал, что это пустая трата времени. Мне совсем не того хотелось. Мне хотелось избить Стерлинга. Или хотя бы немножко побить. Или хоть разик врезать ему по роже. Я этого не сделал. Не стоило. Как ни печально было признавать этот факт, как ни затрудняло это мою дальнейшую работу, но мне было пора выкатываться.

Все дело в том, что закону было решительно наплевать на то, что у меня были личные причины вломиться в «Голубой Страус» и устроить там мордобой. Законом не предусмотрены для частных сыщиков особые права. Ты задаешь гражданину вопрос, и в том случае если гражданин не захлопывает дверь у тебя перед носом, а отвечает, ты — даже если ни на секунду не поверил ему — говоришь «спасибо» и отваливаешь, И все.