Впрочем, мне уже не было так паскудно. Я расстегнул ворот. Вокруг мало-помалу прояснялось, в хмари уже угадывалось скорое появление солнца. Да, скоро оно разгонит тучи, уймет ливень, город начнет отогреваться, а потом и накаляться, и всякая шваль оживет, выползет из своих нор. Глядишь, и подвернется работа бедному, но частному сыщику.

Я подъехал к газетному киоску через дорогу от моей конторы. Хозяйка его, по имени Фредди, обзавелась знаком «Стоянка служебного транспорта», чтобы не примазывались посторонние, и потому я в силу дружеских отношений всегда мог припарковаться. Разве что изредка место мое занимал полицейский патруль — в двух кварталах отсюда изумительно пекли пончики.

Фредди сильно за пятьдесят или уже под шестьдесят, росту в ней метра полтора, а весу — много больше восьмидесяти. Она крепка телом и духом, как мало кто в Нью-Йорке. У нее самый богатый выбор газет и журналов, и пакистанцы, контролировавшие всю торговлю периодикой в городе, ничего не смогли с ней сделать. Весьма и весьма примечательная особа.

Она уже тащила к обочине запрещающий знак, и я вылез из машины помочь ей.

— Ну что, красавец, как поживаешь? — спросила она по завершении операции.

— Ничего, спасибо. Побили вчера немножко.

— Ну да? Где же твой обидчик? В морге небось?

— Очень может быть.

— Чего ж ты крошишь людей налево-направо? Разве мама тебе в детстве не говорила, что это нехорошо?

— Что мне тебе сказать, прелесть моя? — С этими словами я вытянул из кипы газет «Дейли ньюс» и бросил ее на прилавок. Фредди, иная мои привычки, поставила рядом упаковку грейпфрутоного сока, а я добавил к этому бутылку V-8, надеясь, что она поможет мне продержаться утро. Я выгреб из кармана мелочь, а Фредди сказала:

— Ох, уж эти мне крутые ребята.

— Да. Мы такие. Попозже я еще загляну, разобью тебе сердце окончательно.

Она рассмеялась. Не удивилась нисколько. Все женщины смеются, когда говоришь им что-нибудь приятное, ну а такая мужественная особа, как Фредди, смеется громче остальных. Вот и все. Я сам засмеялся тому, что пришло мне в голову, и направился через дорогу в контору.

Вчера было первое число, и я решил привести в порядок свои расстроенные финансовые дела. По окончании этого приятного занятия призрак разорения встал передо мной во весь рост; в наличии имелось: пачка оплаченных счетов, 38 долларов 54 цента на счету в банке и десятка в бумажнике. Вот какие дела. Требовался трезвый взгляд на ситуацию, и потому я полез в ящик стола за бутылкой «Джилби». Разумеется, это литературный штамп: частный сыщик, достающий из ящика початую бутылку джина, но без этого не обойтись — и без джина, и без штампа.

Я налил джину в упаковку сока, покрутил ее, чтобы ингредиенты перемешались, и несколькими глотками осушил. Мне немного полегчало, и мысль о том, что оборотных средств у меня меньше, чем у мальчишки из нашего дома, подрабатывающего в «Макдональдсе» после школы, перестала меня терзать. Я вылил в ту же упаковку полбутылки V-8, добавил хорошую порцию джина, уселся, задрав ноги на стол, надеясь, что мне удастся, расслабившись и потягивая мой коктейль, почитать газетку.

Обычно, принимая в расчет то, что у меня бессонница, а приходил на службу попозже, но сегодня предстояло платить по счетам. Многие на моем месте нарушили бы свое расписание, сказав, что и завтра, мол, успеется, и выспались бы как следует, но я уже давно понял: стоит хоть раз дать себе поблажку, и все поползет к черту, накроет тебя как лавиной. В ту минуту я был доволен собой: несмотря на все передряги накануне, я сумел сползти с кровати, выбраться в город, заняться всеми счетами, от души шарахнуть джину — и все это до полудня. Теперь мне хотелось только сидеть, перелистывая газету, прикладываясь к своему картонному бокалу, и чтобы никто не мешал мне погружаться в сладостную дрему, тем более, что за окном становилось все жарче. Разумеется, судьба рассудила по-иному.

Глава 3

Только я приступил к юмористическому разделу, как послышался настойчивый стук в дверь. «Замечательно», — подумал я. Клиент. Вот уж не ко времени. Потом сам ухмыльнулся собственной лени и крикнул «Войдите!», одновременно сложив и отбросив газету. Пригладил волосы, подумал было, не подтянуть ли галстук, и решил, что это лишнее, а лучше вообще его снять. Но узел не желал развязываться, и я со вздохом оставил его в покое. В эту минуту в дверь протиснулся тучный мужчина. Он подошел к моему столу и замер с каким-то странным выражением лица.

Сыщики, как и все, кто постоянно имеет дело с людьми, с первого взгляда могут определить, зачем пожаловал к ним клиент, хотя тот еще рта раскрыть не успел. Дело не в том, что мы столь тонкие психологи, просто работа такая. Два-три раза придут к тебе обманутые жены или мужья — вот поневоле и начинаешь сразу узнавать их. Четверо-пятеро попросят помочь в решении такой-то и такой-то проблемы — и ты уже заранее знаешь, с чем явился шестой-седьмой. Но этого посетителя я с ходу расшифровать не смог: то ли мне предстояло что-то новенькое, то ли я перебрал. Он открыл рот, заговорил, и все стало понятно.

— Мистер Хейджи... — выдохнул он вместе с перегаром, и мое имя прозвучало на две октавы выше, чем я ожидал, оглядывая его габариты и бородатое отечное лицо. Это был, что называется, крупный мужчина. Крупный мужчина с копной всклокоченных, сальных волос — их блестящие пряди закрывали дужки черных очков в роговой оправе. Из широких рукавов белой рубашки навыпуск выглядывали, колыхаясь, дряблые мясистые бицепсы. Брюхо свисало ниже пряжки ремня и подрагивало, когда он переминался с ноги на ногу, шумно, трудно и часто дыша. Такая одышка не сулит ничего хорошего человеку, которому едва-едва за тридцать, — так я определил возраст вошедшего.

— Мистер Хейджи... — повторил он не с вопросительной, а с просительной интонацией. — Мистер Хейджи, найдите мою Мару. Пожалуйста, мистер Хейджи. — Он положил пухлые ладони на регистрационную книгу. — Я без нее не могу. Вы должны ее найти.

Я счел уместным и своевременным узнать, что за новый друг у меня объявился и откуда он взялся. По правде говоря, не очень-то хотелось, но внутренний голос шепнул, что следует исполнять свой профессиональный долг. Черт его знает, может, и следует, ему виднее.

— Что за Мара, дружище? И кто вы таком?

— Мара? — переспросил он, словно не в силах был вообразить себе человека, не слыхавшего про Мару. — Мара — это моя девушка. А они, ублюдки эти, ее увезли... Они все, пытались ее погубить... Ходили за ней как пришитые, навязывались... Поили, пичкали наркотиками... Тащили се наверх. Это они, они... Они вполне могли... — Он взглянул мне прямо в глаза, давая понять, что отвечает за свои слова: — Я их поубиваю всех.

Внезапно он замолчал. То ли потому, что высказал все, что хотел, то ли осекся на фразе, которую посчитал не подлежащей оглашению. А может быть, состояние его определялось понятием «слов нет». Его маленькие карие глазки подернулись влагой: слезы медленно потекли по щекам. Так же внезапно он пришел в себя, будто вернулся в комнату неведомо откуда, и полушепотом сказал:

— Пожалуйста, найдите мне мою Мару.

Оставив на переплете регистрационной книги два влажных отпечатка своих ладоней, он выпрямился. Я показал ему на пару мягких стульев у стола, он выбрал тот, что был слева, и уселся. Убедившись, что он очнулся, я повторил:

— Итак, я спрашивал у вас, кто такая Мара и кто вы такой?

— Меня зовут Карл Миллер. А Мара — моя девушка. Мы собирались обвенчаться. Да мы и были мужем и женой, пока она не исчезла.

— Что значит «исчезла»? Как исчезла? Когда исчезла? Где?

— На прошлой неделе. Я заехал за ней: мы собирались на концерт. В парк. Я люблю концерты. И она любит. Правда. А мать сказала: се нет, и где она — неизвестно. Мы прождали ее до ночи, но она... Она так и не пришла. Все вещи на месте, все, что я да... В общем, ничего не тронуто.