— Еще немного о приключениях науки у варваров. Проповедуя пифагореизм на новый лад, Эддингтон, британский варвар, пришел к заключению, что “основные законы и константы физики, вроде скорости света в вакууме и процента вложенного в рост Времени, вполне субъективны” и могут быть выведены априори. К таким константам, выведенным из преступных соображений, Эддингтон относит количество протонов во Вселенной. Это количество, в точности равное числу электронов, выражается, по Эддингтону, следующим числом.

Славный Агатий сошел с трибуны, достал из нагрудного кармашка кусочек мела и вывел на передней, широкой и могучей стенке трибуны красивыми цифрами следующую величину:

15 747 724 136 275 002 577 605 653 961 181 565 468 044

717 914 527 116 709 366 271 426 076 185 631 031 296

Затем славный Агатий снова взошел на трибуну и сказал:

— Ни больше и не меньше! Но попытка варваров ограничить количество электронов во Вселенной, а следовательно, и наши доходы этим ничтожным числом лишена всякого научного обоснования.

Бред варваров-идеалистов был, кажется, ясен всем.

Взревев: “В столовую! В ресторан! В Мак-Дональдс!”, зал ринулся выламывать двери.

— Мыслебогатство славного Агатия сокрушило меня, — сказал Сократ.

Сокрушило оно и меня, пригнуло, надавило еще раз, так что я упал на карачки перед сценой с призидиумом.

— Ишь, молится Самому Передовому учению, — услышал я далекий голос Межеумовича и начал подниматься.

Глава двадцать седьмая

Я стоял в очереди за хлебом. Очередь продвигалась вяло и до дверей хлебного супермаркета было еще далеко. Можно было, конечно, пристроится в соседнюю… Но там давали только “Материализм и эмпириокретинизм” Отца и Основателя всех времен, пространств и народов, словом, Учителя всей мыслящей материи. А у меня уже и так было три экземпляра, причем, один — зачитанный до дыр, а два других — вроде бы, контрольных.

Делать было нечего, а есть хотелось. Ну, я и стоял себе, почитывая интереснейший журнальчик “Ответы философии”, благо здесь, на улице еще не очень толкались, лишь тщательно бдили, чтобы кто-нибудь не втерся без очереди, а настоящая давка начиналась только в дверях. К тому же, ближе к дверям шел дождь, не очень, впрочем, сильный, но, судя по взволнованному настроению людей, нудный и противный. А там, где стоял я, пока еще светило солнце, правда, не понять — осеннее или весеннее. Но снега уже или еще не было точно!

— А борьба-то, кажется, идет не на жизнь, а на смерть, — сказал парень, стоящий за мной.

— Да уж, — ответил я на всякий случай, слегка оглянувшись, и добавил: — И в первую очередь это касается пространства и времени.

Тут обернулась впередистоящая старушка, зло зыркнула на меня подслеповатыми очками, перетянутыми синей изолентой и отштамповала:

— Пространство и время оказались на самом острие борьбы!

— В понимании сущности пространства и времени, — торопливо заговорил я, загораживаясь философским журналом, — между материалистической и идеалистической философией раскрылась, так сказать, полная противоположность.

Получилось у меня, видимо, не очень убедительно, потому что вокруг возбужденно загалдели, стараясь перекричать друг друга и тем самым выразить свою искреннейшую и полнейшую лояльность.

— Научное диалектико-материалистическое мировоззрение всегда, повторяю, всегда развивалось в непримиримой борьбе с лженаучным, идеалистическим! — кричал кто-то слева.

— Это в полной мере относится и к философской борьбе вокруг проблем пространства и времени! — надсажался кто-то справа.

Из параллельной очереди выкрикнули страстно и надрывно:

— В “Материализме и эмпириокретинизме” Отец и Основатель правильной, то есть, материалистически мыслящей материи, исключительно справедливо заметил, что коренное расхождение в этом вопросе двух основных философских линий вполне отчетливо сознается всеми сколь-нибудь последовательными мыслителями!

Поскольку я не был не только “сколь-нибудь последовательным мыслителем”, но даже “мыслителем” в самом жалком значении этого слова, то “коренного расхождения” не замечал. Конечно, я был материалистом по происхождению, можно даже сказать, по определению. Борьба двух линий в понимании пространства и времени, как втолковывали мне с детства, проходила через всю историю философии и в настоящее время, оказывается, достигла особой, невиданной доселе остроты. Мне даже до некоторой степени льстило, что я оказался в этом решающем времени, в этом отрезке истории человечества, когда материализм окончательно, раз и навсегда, победит идеализм, и я, наконец-то, узнаю все.

— Кончился! — раздалось от дверей. — Во истину, кончился!

Я подумал было, что кончился дождь у входа в супермаркет. Но нет, тот как моросил раньше, так и продолжал моросить, и, пожалуй, даже усилился.

“Хлеб кончился”, — с облегчением подумал я. Теперь можно было не стоять в бесконечной очереди, а спокойненько, в охотку прогуляться до очередного магазина, размять уже затекшие было ноги.

Очередь не расходилась, ведь информация могла оказаться и ложной, запущенной какими-нибудь любителями отхватить продукт, считай что, на дармовщину, без длительного стояния и обсуждения проблем пространства и времени.

Я переступил с ноги на ногу и углубился в статью, в которой доказывалось, что современная варварская философия с особым остервенением нападает на научные представления материализма о пространстве и времени, еще более открыто и нагло, чем до Великого Октябрьского Хроноклазма, проповедует мистико-религиозные откровения о сотворении мира потусторонней “божественной” силой, о его конечности в пространстве и времени, о том что пространство и время суть ощущения субъекта, и тому подобную чушь. Они, оказывается, не догадывались или не хотели понять, что пространство бесконечно именно в пространстве, а время бесконечно именно во времени.

Я оглянулся. За мной-то было не очень много народу. Так что, если очередь “перевернется”, то я буду, считай что, в первых рядах. Вот только что будут давать, что выкинут? Может, марципаны или телогрейки? Да в хозяйстве все сгодится…

И точно, за спиной раздался характерный шорох. Что-то там возникало, самоделалось. Я не торопился обернуться. Всегда успею. Вместо этого я начал размышлять о пространстве и времени, как это и полагалось благовоспитанному и лояльному материалисту. Мысли мои иногда перебивались урчанием в животе. Но урчало и у других, особенно у парня, что стоял за мной.

Я вспомнил цитату некоего философа-материалиста Межеумовича (пока я, правда, еще не знал, великий он диалектик или нет, но что известный — это-то уж было точно), который заявлял, что научное решение вопроса о сущности пространства и времени дает только диалектический материализм. Идеи Основателя Хроноклазма и Отца всех времен, пространств и народов являются путеводной звездой при рассмотрении всех без исключения научно-теоретических проблем, в том числе и вопроса о пространстве и времени. При этом, как ни странно, диалектический материализм опирается на все достижения естествознания, а в данном вопросе — на результаты физики и математики, также изучающих с естественнонаучной стороны пространство и время.