Заинтересовавшись самим свечением ореолов и особенно их таинственной продавливающей силой, Кантрель решил заняться более глубоким изучением изумрудников, о которых в книгах содержались лишь краткие упоминания и которые до того времени ускользали от серьезных исследований натуралистов.

Однажды вечером, рассматривая один из ореолов в надетую на глаз лупу часовщика, в то время как Фелисите своим старческим голосом не без успеха напевала «Шотландские колокола» восьми изумрудникам извлеченного из карты механизма, Кантрель обнаружил два почти невидимых световых конуса, вращающихся в противоположных направлениях и соединенных своими основаниями, причем нижняя вершина находилась на голове одного из насекомых, а верхняя — в воздухе. Нижний конус был синего, а верхний — желтого цвета.

Образованный двумя соприкасающимися и вращающимися в разные стороны кольцами ореол, получивший свой сочный зеленый цвет от соединения желтого и синего, тонкий и четко видимый, оставался неподвижным ввиду вращения колец в противоположных направлениях и резко выделялся на фоне слабо светящихся конусов, совершенно невидимых невооруженным глазом.

Кантрель вскрыл мертвого изумрудника и нашел в его голове два микроскопических конуса из сухого твердого вещества, расположенных вертикально основаниями друг на друге. Их вершины упирались в верхний и нижний своды чуть большей по размерам сферы, в верхней части которой метр проделал скальпелем боковое отверстие.

У Кантреля родилась идея, и он подал в определенное место сильный электрический ток, от чего, как он и предполагал, белые конусы завертелись в разные стороны. Одновременно с этим средней интенсивности ореол образовался прямо над конусами двух светящихся конусообразных фигур, увиденных с помощью лупы.

Загадка, таким образом, была раскрыта. Под влиянием какого-то мгновенного чувства удовлетворения, выражающегося в тончайших нервных сигналах, изумрудники приводили во вращение белые конусы, а те в свою очередь сразу же излучали собственное изображение, значительно усиливая его. Основания мнимых конусов касались друг друга благодаря некой блестящей воздушной субстанции, отходившей от них, тогда как основания настоящих конусов были отделены некоторым пространством.

Кантрель решил, что появление ореолов свидетельствовало не только, как это бывает у мурлыкающих котов, об умиротворенном состоянии, но должно было, как у светлячков, иметь любовный смысл и означать брачный призыв.

На этом, однако, анатомические исследования Кантреля не прекратились. Острие каждого из действительных конусов проходило сквозь отверстие сферы и оканчивалось в центре небольшого свободного внешнего белого диска, параллельного плоскости ореола и окруженного кольцом из нервных нитей, отходящих от главного нерва и вызывающих посредством магнитного воздействия вращательное движение, напоминающее работу электрических двигателей. Как только диск приходил во вращение, он передавал его конусу, с которым был соединен воедино.

Стараясь ничего не сместить, Кантрель нанес стальной иглой царапину на нижний конус, и, как он и предполагал, над мертвым изумрудником точной увеличенной копией царапины засветилась синяя полоска. Такой же эксперимент, проведенный с верхним конусом, привел к аналогичному результату, только полоска светилась желтым цветом.

Тогда Кантрель принялся царапать конусы как попало, получая от каждой царапины тонкие полоски света в пространстве, отображавшие синим или желтым цветом, в зависимости от царапаемого конуса, все начертанные им линии, соответственно увеличивая их.

В подтверждение его смелых предположений эти световые полоски помогли ему понять, каким образом конусы в результате трения всей их поверхности о воздух сферы при вращении вырабатывают своих четко различимых световых двойников, гаснущих, как только вращение прекращается. Увязав контраст двух производимых цветов с определенной разницей химического состава, Кантрель нанес тонкой кисточкой по капельке специального раствора на каждый конус и действительно получил две разные реакции.

Каждый изумрудник, независимо от того, как его поставить — прямо или косо, боком или обратной стороной, нес свой ореол все время одинаково, как венец, украшавший его макушку, а два двойных конуса вращались, как казалось, вокруг единой абсолютно ровной длинной оси.

Пытаясь найти объяснение такому постоянству направления светящейся фигуры, Кантрель заметил незначительную разницу в тоне между половинками сферы, состоящими, как оказалось, из неодинакового белого вещества. Он отделил их друг от друга скальпелем, извлек конусы и нервы, получив таким образом две полусферы с малюсеньким отверстием в вершине, на одной из которых все так же зияло окошко, проделанное им для предыдущих наблюдений.

Помещая по очереди каждую полусферу в световые конусы, излучаемые живым изумрудником под звуки «Шотландских колоколов», Кантрель увидел в лупу, что верхняя полусфера, обладающая особенной прозрачностью, схожей, впрочем, с уже опробованными им другими материалами, никак не нарушила световую фигуру, лучи которой проходили сквозь нее, как луч солнца через стекло. Что же касается нижней полусферы, то она всюду вносила беспорядок, оказавшись непреодолимым препятствием для атомов света, не просто встречающих на своем пути непроницаемую преграду, но еще и отталкиваемых ею. Теперь стало понятно, как нижняя полусфера, играющая в голове насекомого роль отражателя и обладающая благодаря особой вогнутости заметным увеличивающим действием, все время отбрасывала далеко вперед изображение сверкающей фигуры.

С помощью увеличительного стекла удалось понять причину — недоступную вооруженному глазу — появления ямок на коже: от сильного вращения верхний воздушный конус впивался своим острием в какую-либо пору и раскатывал ее так, что появлялась впадина. Сначала Кантрель удивился тому, что простое, физически неощутимое свечение может так действовать на кожу, но затем вспомнил, как в Америке, чему имелись достоверные свидетельства, соломинка, приведенная страшным ураганом во вращение, сама собой глубоко впилась в деревянный телеграфный столб. Итак, быстрое вращение могло позволить легкому и хрупкому телу пробить более твердое, чем у него, вещество, и это явление в данном случае поражало еще больше, потому что от прикосновения к коже вращающегося светового конуса она пропускала свет, как и многие другие материалы.

Установив, что ямки никогда не кровоточат по причине крайней легкости воздействия на кожу, Кантрель обратил внимание на одну из особенностей знаменитых порошков алхимика Парацельса, которым он восторгался, оставляя, впрочем, в стороне проявления шарлатанства, как одним из величайших умов шестнадцатого века.

Учение о плацетах, столь близкое, несмотря на свою грубую метафизическую основу, современным научным идеям о вакцинах и опотерапии, воспринималось Кантрелем как гениальное предвосхищение будущего.

Парацельс рассматривал каждую часть человеческого тела как мыслящую индивидуальность, обладающую наблюдательной душой, позволяющей ей знать саму себя лучше, чем кому-либо другому, и в случае болезни определять, какое лекарство может ее излечить, и для этих бесценных откровений нужны были лишь умело поставленные вопросы проницательного врача, только этим и ограничивающего свою роль.

Развивая эту мысль, алхимик создал специальные белые порошки под названием «прошение», обладающие различными, определенными им свойствами.

Каждый такой порошок, выполняющий разведочную функцию, воздействовал на тот или иной нужный орган, который при этом вырабатывал неизвестное вещество, а оно и являлось ответом на заданный вопрос в виде требуемого ^s лекарства.

Название порошка, означающее на латыни в строгом смысле слова «Угодно будет», само по себе отражало метафизический смысл изобретения. Вот так, в качестве покорного просителя, Парацельс с уверенностью обращался к органам человеческого тела, считая их таинственными силами, желающими быть задобренными.