Философия. Есть такие люди, Зевс, между двумя станами стоящие, между невежественной толпой и философами: и нарядом, и взглядом, и поступью — нам подобны и одинаково с нами выглядят. Они притязают на звание моих воинов и нашим именем величаются, учениками, собеседниками, собратьями нашими себя называя. Поведение же их всяческой скверной, невежеством, наглостью, беспутством наполнено и немалое наносит нам оскорбление. Вот от их-то обид, отец, и бежала я.
5. Зевс. Это ужасно, дочь моя. Но что же тебя всего больше обидело?
Философия. Обида немалая, отец, посуди сам! Помнишь: воззрев на жизнь, полную неправды и беззакония, с невежеством и надменностью сдружившуюся и возмущаемую ими, ты сжалился над родом людским, мятущимся в неведении, и ниспослал меня, распорядившись позаботиться о том, чтобы люди прекратили взаимные обиды и насилия, оставили жизнь, подобную звериной, и, обратив свои взоры к истине, стали более мирно строить свое общежитие. И сказал ты, посылая меня на землю: "Что люди делают и в каком они пребывают невежестве, это ты, дочка, и сама видишь; я же, — ибо я жалею их все-таки и думаю, что ты одна только способна уврачевать происходящее, — я из всех нас, небожителей, тебя избрал и посылаю исцелить людей".
6. Зевс. Помню, помню. Многое в таком роде я говорил тогда. Нет, ты о дальнейшем сейчас расскажи: как они в самом начале тебя, к ним слетевшую, приняли и что такое ты ныне от них вытерпела.
Философия. Я не сразу направилась к эллинам, отец, но, поскольку мне казалось более трудным в моем деле варваров воспитать и обучить, это я и сочла нужным раньше совершить. Итак, я оставила сначала в покое страну эллинов в уверенности, что она легче других мне подчинится, приняв узду и тяжесть ярма, и двинулась прежде всего к индусам, самому многочисленному народу из живущих на земле. Без труда я убедила их сойти со своих слонов и завязать знакомство со мной, так что сейчас есть целое племя — брахманы, граничащие с нехреями и оксидраками — они все поголовно мне преданы, живут по нашим заветам, уважаемые всеми соседями, и умирают совсем особенной смертью.
7. Зевс. Ты имеешь в виду голых мудрецов, гимнософистов? Как же, слышал о них много разных рассказов. И о том слышал, что всходят они на огромный костер и, усевшись спокойно, сгорают, не изменившись нисколько в лице, не меняя положения тела. Впрочем, это — не великий подвиг. Вот и в Олимпии недавно, я видел, произошло нечто подобное. Вероятно, ты и сама тогда была там при сожжении этого старика.
Философия. Я даже и не ходила, отец, в Олимпию из страха перед проклятыми этими людьми, о которых говорила: я видела, как множество их туда направлялось, чтобы обрушиться с бранью на собравшихся и наполнить своим лаем покои позади твоего храма. Поэтому я не видела, как умер этот человек.
8. Итак, сразу после брахманов я спустилась в Эфиопию, потом — в Египет, вошла в общение с местными жрецами и пророками, наставила их в делах божественных и поднялась в Вавилон посвятить халдеев и магов; оттуда далее, в Скифию, после — во Фракию, где со мной вели беседы Евмолп и Орфей, которых я и отправила к эллинам моими предтечами: одного, Евмолпа, чтобы он посвятил греков в таинства, — поскольку он усвоил всю нашу божественную науку; другого — чтобы он заворожил их своими песнями и воздействовал на них силой музыки. Тотчас вслед за ними отправилась и я сама.
9. Вначале, тотчас после моего прибытия, греки, правда, не проявили ко мне большого радушия, но и не отказали совершенно в приеме. Понемногу в беседах с ними я привлекла на свою сторону из всех их семь человек друзей и учеников, да кроме того еще одного с Самоса, одного из Эфеса и из Абдеры одного, в общем очень немногих.
10. Вслед за ними, сама не знаю как, выросло вокруг меня племя софистов — людей, не пытающихся проникнуть поглубже в мое учение, однако и не совершенно ему чуждых; это своего рода кентавры, существа составные, смешанные, заблудившиеся между пустословием и философией: они и к невежеству до конца не подходят, и в меня вглядываться зорко не могут; перед их подслеповатыми слезящимися глазами по временам появляется как будто лишь тень моя или призрак туманный и неясный; между тем они воображают, что им все уже известно в точности. Отсюда-то и разгорелась среди них бесполезная, ни на что не нужная, но, по их мнению, совершенно непобедимая ученость: все эти хитроумные, непонятные, неуместные ответы и заводящие в тупик, путанные, как лабиринт, вопросы.
11. Потом, натолкнувшись на противодействие и обличения со стороны моих друзей, эти мудрецы начали сердиться и, объединившись, восстали на них, а в конце концов повлекли их на судилище и предали палачам, подносящим цикуту. Конечно, уже тогда, пожалуй, следовало бежать немедленно, не подвергая себя дальнейшему общению с ними, но тут Антисфен, Диоген, а немного спустя Кратет и наш Менипп убедили меня остаться еще ненадолго, определив небольшой срок. Но лучше бы я их не послушалась! Не пришлось бы мне тогда позднее столько вытерпеть.
12. Зевс. Однако, Философия, ты так и не говоришь мне, чем же ты обижена, и только высказываешь свое недовольство.
Философия. Ну, хорошо, Зевс! Тогда слушай, какова она, эта обида.
Есть такая дрянная порода людей, большею частью рабов или мелких поденщиков, которым с детства не было досуга сойтись со мной поближе: занимались они, чем полагается заниматься рабу или поденщику — они или какое-нибудь ремесло изучали, подходящее для таких людей — сапожничали, плотничали, с прачечными имели дело или шерсть чесали, чтобы подходящей стала для женской работы, легкой для пряжи и чтобы скручивалась удобно, когда работницы основу натягивают или нить сучат. Занятые с детства подобными заботами, они, конечно, и имени-то моего не слыхали. Когда же они вступили в число взрослых мужей и увидели, с каким уважением относится толпа к моим друзьям, как терпеливо сносят люди их откровенные речи и радуются, находя в них для себя врачевателей, слушаются их советов и робеют пред их упреками, — мои друзья показались им настоящими властителями.
13. Однако изучить все, имеющее отношение к такого рода деятельности, было делом долгим, лучше сказать — совершенно невозможным. С другой стороны, занятия ремеслом были скудны, связаны с трудом и едва способны доставить самое необходимое. А кое-кому и самое положение раба казалось — да оно и в самом деле таково — тяжелым и невыносимым. И вот, порассудив, они ухватились за последнюю надежду, за последний якорь, что зовется у мореходов священным. Руководимые милейшим Отчаянием, они пустились в путь, пригласивши с собою в качестве спутников Дерзость, Невежество и Бесстыдство, которые всегда выступают их надежнейшими союзниками; а кроме того тщательно подготовили еще доселе неслыханные злословия, которые, впрочем, были у них всегда наготове, всегда на языке. С этой-то единственной поклажей — каков запас для направляющих свой путь к философии — они соответствующим образом и с большим искусством принялись изменять свой наряд и все свое обличье, проделав по отношению ко мне совершенно то же, что, по словам Эзопа, проделал некогда осел в Кумах, который, накинув на себя львиную шкуру и испуская пронзительный рев, выдавал себя за настоящего льва. И возможно, что находились люди, которые и в самом деле верили ему.
14. Подражать нам — я разумею наш внешний вид — очень легко, как тебе известно, и всякому доступно: небольших хлопот стоит накинуть на себя грубый плащ, приладить суму, взять дубинку в руки и поднять крик или, скорее, ослиный рев либо лай собачий, браня и порицая всех. Эти люди знали, что нисколько не пострадают за свои речи, ибо уважение, внушаемое самым видом философа, сулило им полную безопасность. И у этих рабов в руках оказывалась свобода помимо воли их господина, которого они просто прибили бы палкой, если бы он захотел вернуть их под свою власть. И пропитание они имели теперь не скудное, не то, что раньше — ячменная лепешка и ничего более; они кушали уже не рыбку соленую с каким-нибудь салатом, а всевозможные жаркуе, и вина пили самые тонкие, и деньги получали от всякого, от кого только хотели. Ибо они ходят из дома в дом и дань собирают, или, по собственному их выражению, "стригут овечек", зная, что большинство подаст им или из уважения к их философскому облику, или из боязни наслушаться грубостей.