В начале июня Уолтер и Эдвин перевезли обе наши семьи на озеро, где мы провели спокойное лето. Врач разрешил мне вернуться к нормальной жизни, но предупредил, что я должна прекращать всякую работу, как только почувствую усталость. Борис и Таня жили в двух часах езды и часто приезжали на уик-энд. Уолтер и Эдвин тоже проводили конец недели на озере, и тогда дом и флигель для гостей были заполнены до отказа. Мне это даже нравилось. Я решила для себя, что сейчас не время что-либо менять. Моей дочери еще не исполнилось двух. Когда она подрастет и пойдет в школу, я что-нибудь придумаю: найду работу, разойдусь с Уолтером, как-нибудь изменю свою жизнь. До тех пор мне было необходимо чем-то занять себя, чтобы не оставалось времени для размышлений; поэтому мне было даже на руку, что в доме было полно народу.
Борис и Таня поженились осенью: на Тане был белый костюм такого покроя, что в нем было впору охранять с винтовкой арабо-израильскую границу, а не замуж выходить; Борис – умопомрачительно красивый, трогательно серьезный; и ни тени волнения или грусти ни у него, ни у нее, а ведь, как-никак, они прощались с прежней вольной жизнью и стояли на пороге новой. Мне же казалось, что их свадьба знаменует некую веху в моей жизни. С таким ощущением я вернулась в Нью-Йорк. Через два месяца Дэвид наткнулся на нас в парке.
Глава 11
В шестьдесят пятом году Уолтеру исполнилось пятьдесят два, мне – тридцать четыре. Мы были женаты тринадцать лет, и последние два года Дэвид снова был моим любовником. Сначала мы виделись редко, потом он стал приезжать все чаще, и мы встречались почти каждый месяц. В июне того года Уолтер решил, что пора познакомить меня с отцом.
– Я подумал, – сказал он однажды вечером тем небрежным тоном, к которому прибегал всегда, когда заводил серьезный разговор, – не съездить ли нам летом на побережье?
– Западное побережье? – От неожиданности я задала глупый вопрос: Западное побережье для меня – это Дэвид.
– Разумеется.
– Что это вдруг?
– Да так. – Он выбил трубку о край пепельницы. – Разве нужна особая причина?
– Нет, конечно. Я просто удивилась.
– Вообще-то, – он с преувеличенным вниманием вычищал трубку, – у меня действительно была одна мысль… – Не договорив, достал коробку с табаком, открыл ее, начал неторопливо заново набивать трубку.
– Что за мысль?
– Ты же знаешь, мне давно хочется съездить с вами в Кармел. Познакомить с отцом.
Я знала. Тринадцать лет он, как мог, избегал этого, а я не настаивала, потому что на Западе, в Сан-Франциско, жил Дэвид. Я знала, что Уолтер несколько раз бывал в Лос-Анджелесе по делам фирмы; однажды сказал, что, возможно, заедет к отцу. Я тогда спросила, не хочет ли он, чтобы я поехала с ним. «Пожалуй, лучше не надо, – от волнения он вел себя глупо и понимал это, – по-моему, сейчас не самый подходящий момент. Я хочу сказать, когда-нибудь мы поедем все вместе, возьмем Андреа – чтобы все как положено». Я не собиралась отвечать, но, должно быть, не сумела скрыть удивления, и он добавил: «Да и вообще, вряд ли я туда поеду. Брякнул, не подумав».
И потом мы еще восемь лет не вспоминали об его отце, если не считать, что каждый год в октябре Уолтер просил меня поздравить отца с днем рождения.
– Знаю, – ответила я. – Но почему именно сейчас?
– Ему восемьдесят восемь. – Будто год назад ему было намного меньше. – Вряд ли он долго протянет.
Тут мне нечего было возразить. Но у меня сложилось какое-то неосознанное предубеждение против поездки, страх нарушить хрупкое равновесие, не так давно установившееся между нами, и опасение разминуться с Дэвидом, если он надумает приехать в Нью-Йорк.
– Надолго?
– Я хотел взять отпуск. Примерно на месяц. Совсем не обязательно все время жить у него. Мы могли бы долететь до Лос-Анджелеса, взять напрокат машину и не торопясь поехать в Кармел, может, по дороге остановились бы на пару дней в Санта-Барбаре. Вдоль побережья удивительно красивая дорога… А потом пожили бы в Сан-Франциско или поехали бы в горы.
– А дети? – с сомнением спросила я. – Им будет тяжело путешествовать в машине.
– Я же не настаиваю, чтобы все было именно так, Руфь. Решим по ходу дела.
Сама покладистость. Ни намека на тихую враждебность: мол, стоит ему о чем-то помечтать, как мне обязательно надо все испортить. Да и я не испытывала ни раздражения, ни злости. С тех пор как возобновился мой роман с Дэвидом, я стала намного спокойнее и отношения с Уолтером заметно улучшились.
Я улыбнулась:
– Что ж, неплохая идея.
– Правда? – с неожиданной тревогой спросил он. – Может, ты просто хочешь сделать мне приятное?
– Нет, в самом деле.
Он поцеловал меня в лоб, нежно улыбнулся:
– Прекрасно. Я рад. Буду с нетерпением ждать отпуска. Хочу наконец похвастать тобой и детьми.
– Я думала, это касается только детей, – не удержалась я. Он не стал отрицать, задумчиво посмотрел на меня и ответил:
– Раньше – да. Теперь многое изменилось.
Я пыталась угадать, что за этим кроется.
– Прежде всего изменилась ты сама. Не знаю, понимаешь ли ты, что я имею в виду.
– Наверное, все дело в детях. – Я была немного озадачена.
– Нет, это произошло совсем недавно.
Мне хотелось спросить, когда именно, но я знала, что он ответит.
– Не буду спорить, раз перемена к лучшему.
– Вне всякого сомнения, – подтвердил Уолтер.
По существу, он дал мне понять, что ему не хотелось привозить к отцу жену, которая его презирала. Рождение детей отдалило меня от Уолтера, и роман с Дэвидом увеличил этот разрыв, но именно благодаря Дэвиду я научилась быть снисходительной. Ведь мы спорим лишь тогда, когда зависим от того, кого стремимся убедить. С возвращением Дэвида Уолтер перестал быть объектом моего постоянного недовольства и отодвинулся куда-то на задний план. И это явно пошло нам обоим на пользу.
Иногда мы спали вместе. Даже супружеские обязанности для меня стали менее обременительны. Мне больше не нужно было представлять себе, что он – Дэвид. Да их и невозможно было спутать, Уолтер вел себя в постели как маленький мальчик, который слишком робок и не решается взять обещанную награду. Даже его сухощавое тело было скорее телом подростка, а не мужчины. А большое, сильное тело Дэвида подчиняло меня властно, почти грубо, и мы оба целиком отдавались охватывавшей нас страсти.
Итак, я начала улыбаться Уолтеру. И перестала спорить с ним по пустякам. Мне не хотелось больше доводить его и себя до исступления, чтобы создать иллюзию жизни. Я не уходила из дома по вечерам, кроме тех дней, когда приезжал Дэвид. Я не предъявляла Уолтеру претензий и не изводила себя мыслями о будущем: мне вполне хватало настоящего.
И тогда Уолтер захотел познакомить меня с отцом. Рудольф Штамм мне не понравился. Я удивилась этому и поняла, что была к Уолтеру более несправедлива, чем привыкла думать. Я ожидала, что старик понравится мне хотя бы из-за своего презрения к сыну, о котором я догадывалась: Уолтер кое-что рассказывал мне, но еще больше скрывал. Мне казалось, пренебрежение к Уолтеру должно сблизить нас со старым Штаммом. Но оно лишь оттолкнуло меня от старика: я относилась к Уолтеру уже намного мягче.
Дом стоял на скале и словно нависал над океаном. Современный. Надежный. Поблизости не было других домов, и это придавало ему надменный вид властелина. Красное дерево и стекло. Снаружи он выглядел вполне обычным, и, пожалуй, только фонтан у дорожки отлитая из белого чугуна фигура мальчика, плюющего в бассейн с золотыми рыбками, – мог дать представление о безумном разгуле фантазии, царившем внутри.
Накануне вечером мы позвонили и предупредили о своем приезде. После путешествия по замечательно красивой, но полной опасных поворотов дороге у меня от усталости разболелась голова. Дети тоже утомились. Сьюзен в дороге спала и явно еще не проснулась, хотя самостоятельно выкарабкалась из машины и протопала к дому. Уолтер позвонил. Дверь открыла женщина – крупная, седая и страшно неприветливая, хотя она и сообщила, что рада нас видеть. Ее звали Ванда, она начала служить у мистера Штамма еще в Нью-Йорке, за несколько лет до смерти его второй жены. Уолтер поздоровался с ней как со старой знакомой, но она его, по-моему, не узнала. Она попросила нас не шуметь, потому что Он спит; но когда мы вошли в гостиную, старик пытался выбраться из гамака, подвешенного у стеклянной стены с видом на океан.