– Смотри-ка, я вижу, что ты пижонишь, чтобы сбить со следу фликов, – что на обычном языке означает: ты переоделся франтом, чтобы полицейские инспектора тебя не узнали.

– Ах! – вырвалось у Дютийеля, – ты меня узнал!

Его это встревожило, и он решил ускорить свой отъезд в Египет. Однако в тот же самый день он влюбился в хорошенькую блондинку, которую встретил два раза на улице Лепик с интервалом в четверть часа. Этого было достаточно, чтобы он тотчас же забыл свою коллекцию марок, Египет и пирамиды. Что же до блондинки, то она поглядела на него с большим интересом. Ничто не способно пробудить любопытство в современной женщине вернее, чем бриджи и очки в черепаховой оправе. Человек, одетый подобным образом, смахивает на киношника и вызывает мечты о коктейлях и калифорнийских ночах. К несчастью, красавица, как сообщил Дютийелю Жан Поль, была замужем за ревнивым грубияном. Недоверчивый муж, который сам себе ни в чем не отказывал, регулярно оставлял свою жену одну между десятью вечера и четырьмя утра, но прежде чем покинуть дом, закрывал ее в спальне на два оборота ключа, предварительно удостоверившись, что все ставни заперты на висячие замки. Даже днем он не переставал следить за женой, и случалось, что он следовал за ней во время ее прогулок по Монмартру.

– Все одно и то же, старик! Этот жулик не хочет, чтобы лезли в его пирог, хотя сам всегда готов урвать кусок от чужого.

Но слова Жан Поля нисколько не охладили Дютийеля. На следующий день, встретив красавицу на улице Толозе, он последовал за ней в молочную лавку и, пока она ждала, когда ее обслужат, сказал ей, что любит ее со всем уважением, что знает и о мерзком муже, о двери, запертой на ключ, и о ставнях, но что несмотря на все это будет у нее в спальне в тот же вечер. Блондинка покраснела, бидон для молока дрогнул в ее руках, слезы признательности выступили у нее на глазах, однако она едва слышно прошептала: "Увы, сударь, это невозможно!".

Вечером этого восхитительного дня, около десяти, Дютийель притаился на улице Норвэн и следил за толстенной оградой, за которой скрывался маленький домик. Снаружи от него можно было видеть лишь флюгер и дымоход. Тут в стене отворилась дверь, из которой вышел человек. Тщательно заперев ее на ключ, он направился к улице Жюно. Дютийель подождал, пока ревнивец окончательно исчезнет из виду на спуске с холма, досчитал до десяти и устремился в стену. Уверенным шагом он преодолел все препятствия и наконец проник в комнату прекрасной затворницы, которая встретила его с небывалым энтузиазмом и задержала у себя до очень позднего времени.

На следующий день у Дютийеля жутко разболелалсь голова, но он не настолько дорожил своим здоровьем, чтобы из-за него пропустить очередное свидание. Порывшись в ящиках, он обнаружил на дне одного из них какие-то порошки и проглотил один утром и один – после обеда. К вечеру головная боль несколько стихла, а предвкушение наслаждения и вовсе заставило забыть о ней. Красавица ждала его с нетерпением, вполне понятным после его недавних любовных подвигов, и они были вместе, пока не пробило три часа. Уходя сквозь стены, Дютийель почувствовал непривычное стеснение в ногах и плечах, но не придал ему значения. Лишь проходя сквозь стену ограды, он четко ощутил ее сопротивление. Ему казалось, что он движется сквозь толщу чего-то жидкого, что становилось все более вязким и уплотнялось с каждым мгновением. С трудом протиснувшись всем телом внутрь стены, он заметил, что не может двигаться дальше и с ужасом вспомнил о двух порошках, которые принял накануне. Эти порошки, которые он принял за аспирин, на самом деле были теми, которые в прошлом году прописал ему врач. Эффект от лекарства наложился на активный отдых, и все вместе и привело к этому результату.

Дютийель словно застыл внутри стены. Он находится там до сих пор, стиснутый со всех сторн камнями. Ночные прохожие, спускающиеся по улице Норвэн в час, когда стихает шум Парижа, слышал приглушенный голос, словно выходящий из-под земли, но им кажется, что это ветер жалобно свистит на монмартрских перекрестках. Это Дютийель, он же Гару-Гару, оплакивает конец своей великой карьеры и сожалеет о слишком стремительно проходящей любви. Порою зимними ночами Жан-Поль берет с собой гитару и отправляется на пустынную улицу Норвэн, чтобы утешить песней бедного пленника, и ноты, падая с кончиков его замерзших пальцев, проникают в сердце камня подобно каплям лунного света.