Этот игрок посильнее — да только и его “все ходы у меня наперёд записаны”.

Под частью человечества он, конечно же, подразумевает себя.

И чего они так собачатся? С каждым днём всё больше и больше. И уже не понять, всерьёз — или пока в шутку. Может, от того, что мы уже неделю под землёй? Наверное. Вот и начинаем потихоньку надоедать друг другу. Но мне лично пока ещё никто не надоел. И Пищеру, кажется, тоже.

Следить за ними не интересно, и некоторое время я представляю, как мы тут сидим, едим, треплемся — и вдруг к нам в грот кто-то заходит. Не Двуликая, конечно — люди.

Не получается. Стена. Значит, никто не придёт. Потому что завал.

Представляю ответ... Нет, не из-за завала. Просто не придёт: сюда. Так получается. Хорошая штука эта “угадайка”. А завал уже почти и не представляется — словно и нет его. То есть он, конечно, пока есть — но будет недолго. Недолго ему уже осталось — и он стал словно ненастоящий, призрачный. Будто не из камней — а нарисован. Нарисован: кем? Не понять. Потому что нельзя задавать неопределённых вопросов.

И я думаю — когда уже записываю эти строки — что пишу я очень как-то неопределённо. И дело тут не в словах, которых мне не хватает. Мне не хватает по-настоящему совсем иного. Ведь даже если я буквально — слово в слово — запишу всё, что говорит Пищер и Егоров, или же, как думаю сам — получится белиберда. Как потом ни исправляй и ни переписывай. Потому что когда говорим, мы половину всего как-то подкрепляем жестами, интонацией — или используем слова друг друга, а то и цитаты из каких-то пословиц, песен, чужих фраз... И часто мы их не совсем так говорим, как они звучали — а по-другому, слегка переиначивая. Иногда оставляя только ритм фразы ( эти слова “ритм фразы” я нахожу после очень долгих раздумий и зачёркиваний ) — я не имею в виду, как Егоров переделывает все слова подряд — со смыслом и без, наобум, лишь бы не произнести правильно, а хочу сказать о другом: об интонации ( слово подсказывает Пищер ). Эти переделки/не/переделки ( решил записать так ), например, как писать? В кавычках? Но ведь это не цитата. Пищер говорит, что это называется перефраз. А как пишется перефраз? Никто не знает. Но как-то его выделять надо, иначе теряется смысл.

Егоров говорит, что мне просто не хватает слов. Дескать, лексикон беден. Но если я заменю слово “лексикон” на “словарь” — что изменится?.. Ничего. Дело всё-таки в интонации. Как в китайском языке — там точность понятия достигается не нагромождением в принципе одинаковых слов, но тоном произношения, что почти не передаваем на бумаге. А потому все попытки ввести там знаковое, то есть буквенное письмо, провалились: иероглифы, что по-разному обозначают почти равно звучащие слова, несут больший смысл. И передают истинное звучание фразы.

Мне не хватает знаков. И ещё. Иную фразу мы словно не договариваем: не ставим точки, так мы её произносим, переключаясь на что-то иное, и если я, записывая её, поставлю точку или как-то начну переставлять и изменять слова, чтоб получилось закончено, красиво — это будет уже совсем не то, что было сказано. Или как подумалось. То есть — ложь.

Не люблю врать. Придумывать — одно, а врать совсем другое.

Грязное, подлое. А когда придумываешь — в кайф всем. Потому что все это понимают, и получается как бы игра: на равных. Без обмана.

Запятые и тире, как мы их произносим, тоже разные бывают — словно разной длины. И иногда мы произносим запятую — ясно — но по правилам её ставить нельзя. Значит, правило лажовое, говорит Пищер. Но как же тогда писать — чтоб правильно передать мысль? Ритм фразы значит не меньше, чем она сама. А иногда и больше.

А другие фразы начинаются как бы не с начала — как их писать, может со средины строки? Иногда такая фраза, словно ответ на что-то; а иногда она будто раскрывает какую-то мысль, поясняет — или переворачивает то, что было до неё. А иногда будто отзывается — эхом — как в рифму, но не в рифму. В такт?.. «В размер»,— подсказывает Пищер. «В унисон»,— говорит Сталкер.

Егоров просто хмыкает.

Пищер говорит, что здесь можно писать, как хочешь. Всё, мол, важно. ( «Пиши, пиши,— изрекает Егоров,— в издательстве “Медакадемия” готовится очередной том книги Карпова... Гонорар авторов получают опекуны и лечащие диссертанты...»,— и Сталкер отзывается на это, и Сашка отвечает ему,— и они “заводятся” снова. )

Пищеру важно одно, а мне совсем иное. Но можно попробовать. Очень хочется расспросить его подробнее, как называются разные по звучанию фразы — но он сейчас занят, рисует съёмку — камералит, так это называется по-нашему — а это очень тонкая работа ( я знаю ) и недаром за неё у нас больше всего платят. У нас — у топографов, потому что я как раз окончил топографический техникум и сейчас у меня нечто среднее между последним отпуском и первыми каникулами. ( Извините, перепутал. Не специально. Но не буду исправлять — пусть останется, как вышло. Потому что про себя я так и сказал — в ритм фразы, и даже сам только потом, когда перечитывал, “въехал”, что оговорился, то есть описался... Ну вот: на бумаге вышло, как у Егорова. Значит, совсем подряд записывать мысли тоже нельзя: галиматья получается, и всё равно не успеваешь. Но “одумался” значит совсем иное. Всё — надоело сражаться, устал, голова болит от напряжения. Закрываю скобку: ) — вот так. Значит, на бумаге можно даже больше, чем на словах... Тогда попробуем дальше:

— Возвращаюсь к описанию завтрака < получается? >:

— Кажется, да. Нет: тире в начале новой строки значит прямую речь. Значит, в начале строки его нельзя ставить. А что можно, чтоб не получилось обмана-двусмысленности? < обмана двусмысленности — тоже хорошо. Интересно: как игрушка с двойным смыслом. В отличие от лжи, лажи. >

— О! Кажется, нашёл. Если фраза как бы раскрывает, или открывает что-то, то нужно ставить двоеточие. А если она интонационно начинается с тире — нужно писать со средины строки, или чуть ближе к началу: всё равно она звучит как бы не с начала. Будто что-то подразумевает пред собой,—

— Вот, как сейчас. Тут же и фраза, словно не оконченная: подразумевающая некое продолжение; и вместе эти две фразы образовали такую симпатичную пару, что только так их и можно написать. Чтоб передать истинную мою интонацию. А значит, так и нужно писать —

Но разговор за столом звучит так вяло и неинтересно, что нет смысла его описывать. Вообще. Потому что они переходят на личности, а затем на сашкину веру в Свечу. < Пишу с большой буквы: точно по правилам, как надо и писать слово Система, если мы говорим не о налобнике, а о Пещере: о нашей уникальной, единственной в своём роде Системе — Ильях, не желая произносить Имя в суе. И Свеча, что ставится Шагалу, так же уникальна: как явление, и каждая в отдельности. Потому что неповторимо-важна. А значит, следует писать с большой буквы. Пищер говорит, что астрономы точно также пишут Галактика и Вселенная, подразумевая конкретные наши галактику и вселенную,— а значит, тут я ничего нового не изобрёл, это правило уже есть, просто им почему-то кое-кто не желает пользоваться. А значит — сам пишет безграмотно. >

— Но Свеча и то, что следует в разговоре дальше, касается уже и меня, и Пищера.

— Вот,— говорит Сталкер,— чего все эти легенды стоят. Мамонт пьяный в жопу в темноте — ночью — бежит по лесу без света, головой в пень — шмяк! — аж каска вдребезги, и пожалуйста: готова легенда о Маленьком Чёрненьком. Да. Так-то ему стыдно сказать, что головой в пень — спьяну... А раз это над Системой происходит — ага, вот она: “подземная сила, что путь движения Мамонта исказила”. Я эту “силу” сам лично видел — как вас всех сейчас. Да. Потому что рядом в кустах сидел, срал... Или об этих ваших “чёрных” — мы же с Керосином сами их выдумали. Скучно было — ну, мы и сочинили, чтоб всех растормошить — будто стоим мы у Родника и вдруг на холме над нами — пять здоровенных чёрных теней: хлоп, и пропадают... И тут же все их видеть начали — даже средь ‘дебела дна’ < так, я думаю, следует записывать перефраз — потому что Сталкер явно специально именно так и произносит >.