— Однако написать целую пьесу в стиле шестнадцатого века, да еще стихами?.. Едва ли.

— Чаттертон же сумел совершить нечто подобное. А он был даже моложе Айрленда. Стало быть, это возможно.

— Сомнительно. Очень сомнительно.

— Пером он владеет. Ты ведь читал его статьи. Словом, мистер Айрленд далеко не так прост, как тебе кажется.

— Надо будет изложить твою теорию сестре.

— Нет, нет, — решительно заявил де Куинси. — Ни в коем случае не говори ничего Мэри.

— Я знаю, что ты имеешь в виду.

— Все равно, выслушай меня. Она сейчас слишком… слишком слаба. — Де Куинси смолк, подыскивая слова. — Как бы это ее не сломило.

— Не разбило бы ей сердце. Ты ведь это хотел сказать? Ерунда.

— Ей-богу, Чарльз, иной раз ты не видишь того, что творится под самым твоим носом.

— Не вижу того, чего нет.

— Но Мэри-то есть, и она живет рядом с тобою. Неужто ты не замечаешь, что она по нему сохнет? Откуда эта хворь? Эта нервозность? Мистер Айрленд смутил ее душу. И не имеет намерений что-либо предпринять, чтобы исправить дело.

Если Чарльза и удивили слова де Куинси, виду он не подал. За последние недели неожиданные вспышки раздражения, неотступная тревога у Мэри заметно усилились. Но Чарльз объяснял это ее крайним нервным напряжением из-за нарастающей дряхлости отца. Да, она всячески защищает Айрленда и даже выказывает ему расположение. Но чтобы питать к нему тайную страсть?

— Выходит, по-твоему, она — Офелия. Чахнет от любви.

— Почему тебе, Чарльз, во всем видятся драматические сюжеты? Мэри ведь не героиня пьесы. Она по-настоящему страдает. — Де Куинси помолчал. — Зато Айрленд выдает фальшивые чувства за чистую монету с тою же легкостью, с какой подделывает стихи.

— Вот почему я не могу изложить ей твою теорию.

— Да, лучше не надо.

Из «Биллитер-инн» де Куинси направился к себе на Бернерз-стрит. Он снял комнатку неподалеку от опустевшего дома, где жил по приезде в Лондон: он все еще надеялся отыскать Энн на людных улочках этого квартала. Однажды ему почудилось, что она сидит на углу Ньюман-стрит; он бегом бросился туда, но никого не нашел. Какие только картины не рисовались ему в воображении! Вот Энн горюет, одна-одинешенька; вот медленно входит в воды Темзы; вот она, поруганная, вся в синяках и ссадинах… О, если б муза вознеслась, пылая,[114] — и осветила б лондонскую тьму! Не успел он это подумать, как вдруг заметил вдалеке на Бернерз-стрит Уильяма Айрленда: тот входил в писчебумажную лавку. Было уже поздно, однако Айрленд открыл дверь, не постучавшись; де Куинси быстрым шагом прошел мимо магазинчика, искоса заглянув в окно на нижнем этаже. Стоявший за прилавком пожилой продавец вручал Айрленду какой-то сверток Больше де Куинси ничего не успел увидеть и направился дальше, к дому, где он теперь квартировал.

Хотя Том и предупреждал Чарльза о криводушии Айрленда, сам он по-прежнему был с Уильямом на дружеской ноге. По-своему де Куинси даже восхищался Айрлендом, считая его прекрасным актером, для которого весь мир — театр,[115] но с готовностью признавался, что не понимает приятеля до конца.

Де Куинси уже был на пороге своей комнаты, когда в парадную дверь постучали. На крыльце стоял Айрленд, сжимая в руке сверток в грубой оберточной бумаге.

— Я видел, вы проходили мимо, — сказал он. — А вот вы меня не заметили.

— Где же вы были?

— В лавке Аскью. Он всегда дает мне Цюрихский каталог. Милейший старичок.

— Прогну вас, заходите, господин драматург. У меня припасена бутылочка, она давно поджидает вашего прихода.

Комната де Куинси на нижнем этаже дома выходила прямо на Бернерз-стрит.

— Я вовсе не драматург, Том. Всего лишь посредник; медиум, если угодно.

— Знаю, знаю. То, что в математике называется «средняя величина», без которой не может быть ни большей, ни меньшей величины.

— Стало быть, пьеса — это большая величина?

— Согласен, только бы не считать самого Шекспира за меньшую. Осторожно, ковер порван, не зацепитесь.

Комната де Куинси не отличалась богатым убранством: кровать, груды книг на ковре, вот почти и все. Окно выходило на очень оживленную улицу, откуда доносился низкий неумолчный гул большого города.

— Я частенько думал о вас: интересно, где же он обитает? — сказал Айрленд.

— Мне здесь нравится, — весело и беспечно отозвался де Куинси. — Чувствую себя настоящим лондонцем. Сейчас откроем бутылочку.

— Я-то живу здесь всю жизнь. Некоторые места очень люблю. Но пылкой страсти к Лондону не питаю.

— Отчего же? Он ведь вас создал.

— А может и уничтожить. — Уильям подошел к окну и посмотрел на подметальщика мостовых; тот уже убрал грязь и навоз со своего перекрестка и теперь подметал всю улицу. — Сегодня последнее представление пьесы.

— «Вортигерна»?

— Да. Шла всего шесть раз. Я думал, пойдет еще…

— Куда уж больше?

Айрленд резко обернулся к нему.

— Что вы хотите этим сказать?

Де Куинси на миг смешался.

— Любовь к Шекспиру надо взращивать долго. Этот автор не для современной публики.

— Однако же и у нас есть сторонники. Вот что я вырезал из «Ивнинг газетт».

Он вынул из кармана листок и громко прочитал:

Де Куинси расхохотался:

— Стишки прежалкие.

— Согласен. Даже я написал бы лучше. — Айрленд пристально глянул на приятеля. — Но по духу верные.

— Бесспорно.

Его ответ явно утешил Айрленда.

— Я вам, Том, расскажу такое, о чем мало кто знает. Могу я рассчитывать, что это останется между нами?

Де Куинси едва заметно кивнул.

— Среди огромного количества документов, которые мне передал мой благодетель, — продолжал Айрленд, — я нашел еще одного «Генриха».

— Что-что, простите?

— «Генриха Второго». Вот чудо-то, верно?

Де Куинси подошел к сундуку орехового дерева возле кровати и достал из него бутылку портвейна «Маконоки». По другую сторону кровати находилась стойка для умывальной раковины и кувшина. Открыв шкафчик под раковиной, Том вынул два бокала. Только теперь он заметил, что на раковине с краю отбита эмаль и металл уже потемнел.

— Вы показывали пьесу кому-нибудь?

— Отцу. А он передал ее мистеру Малоуну, и тот подтвердил, что она — подлинное творение Барда.

— Кто еще читал рукопись?

— Больше никто. Пока что. Мы ждем благоприятного момента. Когда «Вортигерн» будет оценен, как он того заслуживает. За что же мы выпьем?

Де Куинси разлил вино, они подняли бокалы.

— За «Генриха», — сказал Айрленд.

— За «Генриха». И пусть победит достойнейший.

— Что это значит?

— Ничего. Присловье такое.

— Мой отец выразил желание увидеть ее в печати. Но я сказал, что почитаю за благо выждать какое-то время. Если она появилась бы сразу следом за «Вортигерном»…

— Это показалось бы чересчур счастливым совпадением?

— Вот именно. В «Перикле» есть строка о необъятном море радости, захлестывающем героя.

— «Чтоб море этой радости великой моих не затопило берегов».[116] Верно?

— Вы ее даже наизусть знаете. Между прочим, некоторые утверждают, что «Перикл» написан не Шекспиром.

— Некоторые готовы утверждать любую чушь.

— Это я сейчас испытываю на себе. — Айрленд быстро допил портвейн. — Позволите?.. — Он опустился на кровать; де Куинси тем временем снова наполнил его бокал. — Поток посетителей вырос настолько, что отец стал печатать пригласительные билеты. Как он и предсказывал, наш маленький музей превратился в святилище. Да, я вам говорил? Однажды утром приехал даже принц Уэльский.