— Тута, — ткнул носком сапога Гневомир, внимательно следя за манипуляциями девушки. — Горцы там и гургулы, по уреме — рывничи, дале холмогоры.

— А лютичи и роски?

— Вота.

— Это что получается? Роски да лютичи у Вышаты, считай, уже всех притеснили?

— Ну-у-у, — почесал затылок Гневомир.

— Вот тебе и `ну! До вас-то недалеко осталось.

— Тута аще тьма аймаков: улеги, вегры, слехи, агры, холмогоры опять же.

Халена старательно вычертила каждое племя и выпрямилась, вздохнув — не радовала картинка:

— В прошлый раз они здесь же располагались?

— Энто когда лютичи пожаловали? Ну.

— Да не `ну', а прискорбно! Племен, говоришь, много? А толку? В прошлый раз достали, вздумается вновь — без труда возьмут.

— Ну, уж! Тогда их любавичи пропустили и нас не упредили, а нонче Любодар свято клялся упредить. Брат он Мирославу, родный.

— Где ж он тогда был?

— Так тогда отец Мирослава — Гневред веред учинил да боги его за то наказали — помер в повалуше яки пес смердящий, как жил бесславно, так и к Моране в терем попал. А с Любодаром у нас сговор и с Маликом — князем поляничей. Любодар аще со Светогором сговорился, тот княжит у венедов, а тот с беличами. Ежели чего — упредят нас.

— А их кто упредит?

— Это как получится.

— Плохо получится. О-очень! Вас всех взять за пару месяцев можно, только память о племенах останется. Вы же каждый за себя — значит, сами по себе, значит слабые, незащищенные. Пусти на вас со стороны степняков и со стороны Вышаты, да с Белыни войско покрепче — и привет!

— Какой такой привет? — вытянулось лицо у Гневомира.

— Полный! Всем! Если роски с лютичами сговорились — не к добру это. Им только и осталось степняков ваших подговорить, и тогда возьмут вас всех легко, без особого напряжения, и ума много для того не надо.

— Роски от скудости да недоумия с лютичами сговариваются, а степнякам недосуг. Чего им здеся? Сроду не захаживали, — скривился презрительно Миролюб.

— А если?

— Любавичи да поляничи подмогнут.

— А если не помогут? Не успеют или передумают? Если на них самих нападут?

— Мы подмогнем.

— А другим?

— Сами пущай! — вставил Гневомир.

— Вот-вот, — недовольно качнула головой Халена. — А много ли их?

— Ну, с тьму будет.

— Это сколько? — озадачилась девушка, но по лицам поняла — доходчивей не объяснят, и рукой махнула. — Неважно. Важно, что поляжет ваша тьма просто так, а могла с умом, если все вместе будете. У вас вон один городок человек семьсот, не больше.

— Чего один-то? Вехи вона за лесом и Кудесня за купальней.

— Да? — удивилась девушка. — Не знала. Сколько же там воинов?

— С полтьмы в кажном будет.

— А сколько лютичей?

— Кто ж их считать будет? — переглянулись парни и замерли — на крыльце князь стоял и сверху на них поглядывал. Халена на парней посмотрела: что примолкли? И тоже Мирослава увидела. Нахмурилась, соображая — давно ли стоит? Не принял ли разговор за крамолу или выведывание? Ишь, хмурится не добро, знать, серчает, опять Халена не туда своим носом полезла.

— Пойду я, — тихо молвил Миролюб и зашагал со двора.

Гневомир в спину сотоварища глянул, потом на князя, поклонился:

— Здрав будь, княже. Ну, тожа пойду, дела… — и потопал.

`Что за привычка у них, чуть что — сразу в сторону. Побратимы тоже мне! — вздохнула Халена и ногой карту затерла.

Мирослав плечами повел, спустился молча, по лицу не поймешь — что думает.

И зашагал по улице.

К вечеру, когда темнеть начало, все городище у святилища собралось. Девушки стайкой сбились у кострищ, переглядывались, рдея румянцем, те, кто посмелей, молодцев оглядывал, себе под стать выискивая.

Звенел их смех над поляной, зазывал. Дружники поодаль стояли, не дичась, молодкам подмигивали, улыбались. Грудь колесом, плечи саженные, рубахи новые — женихались. Пожилые да малые у столов вертелись — уставляли снедью: грибы, лепешки, караваи, кувшины с простоквашей да саломатой, пироги, овощи, мяса вдоволь.

Дивилась Халена на столпотворенье, за спиной Гневомир да Миролюб стояли, свысока на всех поглядывали, ни на шаг от девушки не отходили. Побратим ей рубаху принес с красивой зеленой вышивкой по рукавам и вороту, ладно ей она пришлась, а Миролюба презент отдать пришлось — очень красивая, с затейливым рисунком — словно разноцветье по подолу разбросано. Только в ту рубаху, как минимум три Халены вошло б.

Недовольный остался Миролюб, хмурился, на Гневомира поглядывая, а тот сиял, гордость не скрывая — его рубаху вздела, знать, его крепче ценит!

У трех валунов — богов мирян стояли Ханга и Мирослав. Лица торжественные, серьезные, бровью округ не вели, ждали, когда гомон смолкнет. Повисла тишина. Купала в зеленой, как трава, рубахе передал князю факел, тот и запалил четыре разложенных по сторонам от истуканов кострища. Вспыхнул огонь мгновенно — постарались, дрова сухие натаскали.

К Ханге Устинья подошла, корзину с поклоном подала. Та в ответ склонилась и пошла от костра к костру по часовой стрелке да в каждый кидала: в первый — цветы, во второй — ягоды да грибы, в третий — зерна, в четвертый — молоко вылила.

— Что она делает? — тихо спросила Халена у Гневомира, с удивлением наблюдая за старухой.

— Дары Солнцевороту приносит, — шепотом ответил тот, чуть склоняясь к девушке, — чтоб год урожайный был да стынь не одолевала, чтоб морось не набегала да весна поранее пришла.

— И что, помогает?

— Как же, боги ведают, что их чтят, и обид не чинят. В один год осенний костер затух, так морось замучила, почитай, все городище перехворало, а нынче гляди — все ладно, знатный год будет, не серчает Солнцеворот, дары принял, ишь как справно огонь пышет.

Поляна светом до краев залилась. Полыхали костры жарко. Высоко огонь в небо искры кидал, отсвечивает сполохами на лицах мирян, играет красным заревом на силуэте Ханги. Села ведунья посередине, меж кострищ на низкую лавку, за спиной истуканы каменные серыми тенями высятся. На одном, самом высоком, венок из цветов. На том, что справа — джид навешан. К тому, что слева, копье приставлено, лики вырезаны причудливые, не поймешь: то ли сердятся божки, то ли выселятся; то ли женский образ, то ли мужской.

Потянулись к кострам миряне, подходили, кланялись в пояс, кидали в огонь, кто с шепотками да мольбой, кто отходил после, к столу двигался, а кто-то к Ханге приближался, уже ей в пояс, как кострищу, поклон клал, на колено вставал. Ведунья ладонь к темени прикладывала, говорила что-то и отпускала. Одни словно светлее лицами становились, на других будто хмарь нападала, и никто меж собой не говорил, молча все, и в очередь, с почтеньем к старице и с уважением к другим. Однако Халена заметила, что в большинстве своем девчата к Ханге в очередь стоят, молодки да пара молодцев всего-то.

— Зачем им Ханга? — спросила она у Гневомира.

— Знамо зачем, — хмыкнул тот насмешливо. — Суженного девчата ворожат, что им еще-то надобно, одно на уме — молодца привабить, да чтоб справный попался, и ликом, и статью видный, да хорошо б еще и подворье не самое худое было, родня б здрава была, маманя не серчала, отец не злобился, любому не супротивничал. Дитяти чтоб крепкие народились. Все, почитай.

— Да, что ж еще? — улыбнулась Халена. — А Ханга знает, что их ждет или предполагает?

— Ведунья она, ей все ведомо и воля богов, и мысли смертных, — серьезно ответил Гневомир.

Халена посмотрела на отрешенный лик ведуньи и поверила, сердце трепыхнулось в надежде, забилось сильней: может, знает женщина кто она? И он — тот синеглазый.

Неудобно было в ряд с девицами вставать, вроде дружница она, а княжьим воинам ерундой заниматься не по чину, насмех еще поднимут, но увидев Славко, решилась. Ему можно, почему ж ей тогда нельзя? В конце концов, ее пол никто не отменял — девка она, а узнать свое прошлое не зазорно, а вот не знать — стыдно.

Халена решительно шагнула к кострищам, за спиной Славко пристроилась.