— В лес, слышишь?! Уходи в лес!!
Она не понимала, не слышала — оглушенная, раздавленная происходящим, больше похожим на страшный сон, чем на явь.
Сползала вниз, на насыпь, зацепившись за край оконной рамы и смотрела, как в соседнее Дроздов опускает охающую бабушку. Ее подхватили, потащили вниз с крутой насыпи, Лена тут же грохнулась и покатилась под откос, в траву. Упала на что-то мягкое и как в замедленных кадрах увидела, как взрываются вагоны слева и справа, как огонь слизывает людей, детей мужчин, женщин, как очередь из низко летящих самолетов фонтанчиками мелких камней и осколков косит задержавшихся на насыпи, пытающихся выбраться из вагонов.
Девочка лет пяти плакала, одной рукой зажимая рот, другой прижимая к груди куклу и оглядывалась в поисках матери.
Вжик и ребенок смолк, лег на насыпь.
Вжик, старик в пенсне словно споткнулся, полетел в траву, раскинув руки.
Вжик — легла женщина, придавливая мальчика.
Вжик, вскрикнув, рухнула дородная гражданка, пытающаяся перехватить тяжелый баул.
"Это все неправда", — подумала Лена, поднимаясь. Рука попала во что-то мокрое и теплое, вязкое. Девушка с удивлением посмотрела на нее — красная. Что это?
— Что?…
Женщина в знакомом цветастом платьице, черные косы разметало, и от затылка по спине вниз темное пятно.
— Что это, что?…
Кто говорит? А кто лежит? Это платье, косы?
— Надя? — растерянно тряхнуло за плечо. — Надя?
Она не слышит, спит?
— Надя?
А по спине мурашками холод и страх. Трясущиеся руки перевернули тело, и Лена увидела исковерканное лицо подруги, разорванную скулу, кровь, оголенную кость, мясо и остекленевший глаз, смотрящий на нее…
— Аааа!!! — девушка в ужасе закричала, попыталась отползти, но наткнулась на еще один труп и зажав уши завыла, зажмурившись, уже ничего не соображая.
Вжик, туф-туф, — просквозило рядом и ожгло предплечье. Лена смолкла, приходя в себя, открыла глаза и увидела мальчика, что звал мать, тянул за руку лежащее в траве тело. Самолет шел на него, но Лена даже не поняла, как почувствовала его — спиной? Рванула к мальчику. Перехватила и покатилась вниз, в сторону от смертоносной линии очереди.
По насыпи еще бегали люди, еще не все вылезли из вагонов. Лейтенанты, проводники, пассажиры помогали другим принимая детей и женщин на насыпи, подхватывали. Опускали на траву и начинался бег, безумный панический бег от смерти к жизни.
Мальчик вырвался из рук девушки и ринулся за пожилой женщиной:
— Баба!!!
— Игорек!! — истерично закричала она, подхватывая малыша, обняв. А самолеты делали разворот, и по серому от дыма и утренней дымки неба летела смерть навстречу выжившим.
— Уходите!! — вскочила Лена, замахала бабушке и внуку. Женщина сообразила, оглянувшись на приближающийся самолет и, неуклюже ринулась прочь с поля, крепко прижимая к себе ребенка. А Лена побежала к вагонам, помогать тем, кто не успел скрыться. Огонь пожирал состав, оставляя все меньше шансов выжить тем, кто застрял в вагонах.
Грохнуло. Земля пошатнулась, сбивая с ног. Со скрежетом и вспышкой полетел вниз горящий вагон, увлек за собой остальные, придавливая и погребая под собой не успевших убежать.
— Куда?!! — услышала, прикрывая от жара лицо. И тут же была перехвачена, увлечена вниз. Покатилась по траве в который раз.
— Ранена? — тряхнул ее Николай, заставляя открыть глаза, посмотреть на него. Испачканное сажей и кровью лицо, страшное в своем оскале, показалось ей в тот момент единственно близким и родным, единственно понятным. И вспомнилось:
— Надя!
Ринулась в сторону, к телу, и была придавлена, скручена сильными руками.
Вжик, вжик, вжик, — пронеслось мимо. Грохнуло где-то в стороне.
— Уходим! — процедил мужчина, убирая руки от девушки.
— Надя!
И хоть ползком — к ней. Дроздов, испачканный, потрепанный настолько, что еле узнать, склонился над Вильман и качнул головой, давая понять Николаю: мертва.
Мужчины подхватили Лену и без раздумий потащили в сторону, к лесу.
— Нет! Надя! Надя?!!…
— Погибла!
— Мертва!
— Нет!!
А под ногами тела других убитых, мертвые глаза в небо, раскинутые руки, неестественно подогнутые ноги, и… части тел: нога в боретке и когда-то белом носочке, кисть руки с ободком кольца на безымянном пальце…
Лену скрутило, сжало как пружину. Дошло, доковыляло — не сон. Это все на самом деле, и красное на руке — настоящая кровь, и Нади — нет, и лежащие на этом поле — убиты, мертвы. Больше не встанут, больше никуда не поедут и не приедут.
Взгляд в небо в беге как на привязи — за руку Николая, и дым, гарь смешанная с утренним туманом разрывается черными крыльями с белым пятном, в котором фашистская свастика, с насмешкой реет над головами и добивает оставшихся в живых, тех кто еще только стремиться к спасительному лесу.
Бег. Спотыкаясь на онемевших ногах, неся ничего не чувствующее тело.
Бег в никуда, не понимая зачем, почему, отчего и от кого.
Бег не в панике — в прострации.
Люди слева и справа стремятся так же как и они в лес, а за спинами грохочет и стрекочет: бум, буф, вжик, вжик. Белые лица, безумные глаза, всклокоченные волосы. Бу-уффф. Ааа-дуффф.
Под откос, вниз. В кусты с разбега, врезаясь в зелень, как в воду с вышки, плашмя, отбивая грудь и живот. Ду-дуфф, — за спиной, и низкий въедливый, визгливый звук, оглушающий, давящий. Буф-ф!
Подъем, бег. Мелькание ветвей, деревьев, листьев под ногами, коряги, сучья, кусты, грибы, чьи-то сапоги, галифе.
Сердце уже не выпрыгивает — оно будто умерло там, у поезда, у тела подруги, рядом с убитым ребенком осталось.
Звук атакующих самолетов все дальше и глуше, не слышно взрывов и вжиканья пуль, никого рядом только лес от края и до края. И сумасшедший бег, словно от себя самой, от той беды, того момента, когда разбомбили поезд, из прошлого в еще более глубокое прошлое — солнечное, беспечное, где еще идет состав в Брест, еще шутит Саша, еще смеется Надя, еще улыбается Николай, а Лена еще переживает о предстоящей встрече с отцом. Все это еще есть, еще будет, еще вернется. Только бы догнать, только бы вновь оказаться на перроне ЖД, успеть к моменту отправления, чтобы еще раз обнять сестру Надю, чуть крепче, чем тогда, чуть больше ласковых слов сказать, и не пенять подруге за легкомыслие и увлеченность молодым лейтенантом, а любоваться ее жизнерадостностью, беспечным весельем.
Надя.
Наденька.
Надюшка…
Слезы застят дорогу, и не вериться, что ее нет рядом, что не она дышит Лене в затылок, подгоняя вперед.
Что она скажет ее маме? Как посмотрит в глаза ее родне? Как сядет за парту, за которой они сидели вместе с начальной школы? Как пройдет по улице, по которой много лет шагали вместе?
Как же теперь попасть в Брест? Как же найти тетю Зосиму, отца?
Тетю… Отца…
Надя…
Горло перехватило, дыхание сбилось и девушка, захрипев, рухнула на листья и траву. Уткнулась во влажные от росы растения и накрыла голову руками, пытаясь сдержать крик, слезы. А они рвутся, сметая оковы воли.
Как жить дальше? Жить, зная, что не уберегла подругу. Зная, что выжила, когда она умерла. Ей так и останется пятнадцать. Навсегда. Навсегда! И никаких планов, никаких лейтенантов, будущего в большой семье, никаких детей и индустриального техникума. Ничего!
Почему она? Почему Лена жива, а Надя погибла? Как можно погибнуть, уйти насовсем в пятнадцать лет? Ведь она ничего еще не успела, ничего не видела, не узнала! Жизнь только, только началась!
— Лена! — Николай развернул ее к себе, встряхнул, пытаясь привести в чувство. — Нужно идти, слышишь?!
Ее затрясло. Мелкая противная дрожь била, корежа тело, зубы клацали в попытке высказаться, взгляд туманился от слез.
— Ну, все, все, успокойся, — прижал ее к себе лейтенант. Она вцепилась в него так же крепко, как он в нее, заплакала тихо. Губы тряслись, пытаясь сказать хоть слово.
— Надо идти, — хрипло просвистело над ухом. Дроздов. Присел на корточки рядом и начал вещать, вглядываясь ей в лицо. — Ты понимаешь, что произошло? Ты понимаешь, кто мы?… Нам срочно нужно попасть в ближайшую часть.