— Мы отнюдь не испытываем жалости к этому человеку, который в свое оправдание не может даже сослаться на душевную болезнь. Нет, мы поступаем так единственно из верности Жоресу, — Жоресу — решительному противнику смертной казни, чья великая тень все еще охраняет его убийцу.
Что и говорить, необычный это процесс. Мало того что гражданские истцы воздерживались от обвинений, так теперь еще их адвокат защищает убийцу от палача!
А присяжные все так же бесстрастны.
Двадцать восьмое марта 1919 года. Последний день суда над убийцей Жореса. Личность подсудимого настолько не привлекает к себе внимания, что почти никто и не запомнил его фамилии. В публике его называют «убийца», «обвиняемый» или «негодяй», но никто не говорит «Рауль Виллен».
Только друзья зовут его по имени. Друзья или приверженцы. Ибо надо сказать, что в приверженцах у Внллена недостатка нет.
Разумеется, до сих пор они не спешили показываться на глаза. Тридцать первого июля 1914 года все единодушно осудили преступление Рауля Виллена — даже те из крайне правых деятелей, кто больше других был настроен против лидера социалистов и кто, быть может, вложил оружие в руку убийцы Слишком серьезным и чреватым тяжкими последствиями событием была гибель Жореса перед самой войной. Опасались мятежей, народного восстания, а быть может, и гражданской войны. Поэтому даже в ультранационалистских кругах не решились открыто выражать свою радость. Ограничивались тем, что за семейной трапезой опрокидывали рюмочку по случаю исчезновения «герра Жореса»…
Но теперь дело обстоит иначе. Социалисты разъединены. Они плохо перенесли испытание войной. Создается впечатление, что победа подтвердила правоту Друзей Рауля Виллена: пацифизм Жореса погиб в траншеях. После победы прошло всего пять месяцев, Франция еще во власти воинственного опьянения. умы заражены националистической истерией, и вот уже кое-кто не боится громко, во всеуслышание заявить, что трагическая гибель Жореса была благодеянием для страны.
Эта атмосфера роковым образом повлияла на ход процесса. Гражданские истцы, вместо того чтобы предъявить обвинение в убийстве и призвать убийцу к ответу, все время занимали оборонительные позиции. Что же касается адвокатов Рауля Виллена, то вначале они попытались объявить обвиняемого не отвечающим за свои действия, а затем без зазрения совести превратили совершенное им в акт патриотизма'
Но вот слово берет прокурор. На местах для прессы заметно некоторое оживление. Чего может добиваться обвинение, если накануне гражданская сторона заранее отказалась присоединить свой голос к требованию смертного приговора? Дюко де ла Айль, адвокат, представляющий интересы социалистической партии и семьи Жореса, высказался вполне определенно: Жан Жорес был непримиримым противником смертной казни. Казнить его убийцу значило бы оскорбить его память!.. Однако не потребовалось много времени, чтобы понять: Рауль Виллен нисколько не нуждается в посмертном покровительстве своей жертвы. Пунктуальный, несколько меланхоличный прокурор Беген вовсе не собирается требовать смертного приговора. Напротив, он сразу же обращает внимание присяжных на то обстоятельство, что Рауль Виллен к началу процесса уже отсидел в тюрьме пятьдесят шесть месяцев. Он просит их не забывать об этом в ту минуту, когда они будут выносить свой вердикт, и напоминает, что в любом случае срок предварительного заключения засчитывается при определении меры наказания для обвиняемого.
Затем прокурор меняет тон и предупреждает:
— Преступление Виллена потрясает до глубины души. Если возможно какое-то снисхождение к виновному, то только в случае, если он не может нести ответственности за совершаемые действия.
И вот Беген ставит себе целью доказать, что Виллен несет полную ответственность за содеянное и вовсе не является тем неуравновешенным субъектом, каким его пытались представить присяжным. В доказательство прокурору достаточно привести письмо обвиняемого Барделю, одному из свидетелей, на которого, как думал Виллен, он может положиться. В этом письме Виллен дает указания будущему свидетелю: друг должен будет заявить, что он, Виллен, был немного не в себе, что он большой патриот, но бесконечно далек от политики.
— Похоже ли это на письмо умалишенного? — спрашивает прокурор. — Разве не свидетельствует оно, напротив, о полнейшей ясности ума, о расчетливости — качествах, которые упоминаются и в заключении медицинской экспертизы? Но есть еще и другое письмо, адресованное брату. В нем Виллен не только не проявляет раскаяния, он похваляется тем, что убил Жореса. «Итак, я уничтожил главного зачинщика, — пишет он через неделю после убийства, — уничтожил главного противника закона о трехлетней военной службе, крикуна, заглушавшего призывы о помощи Эльзасу и Лотарингии, я покарал его, и это знаменует начало новых времен и для Франции, и для других стран».
И обращаясь к защитникам Виллена, прокурор Беген восклицает:
— Совсем недавно, метр Жеро, вы сказали: «Минута— и Жорес был мертв». Да, хватило одной минуты, но перед этим Виллен пятнадцать месяцев готовил Жоресу смертный приговор, и порыв, воплотившийся в том, что он сам называет минутой безумия или актом патриотического гнева, этот роковой, неистовый порыв был в свою очередь выражением давнего желания убить, которое он вынашивал в душе долгие месяцы. Вот преступление этого человека: он понимал, что делает, он сознательно совершил свое преступление и сознательно шел к нему.
В заключение Беген обращается к присяжным с просьбой «вынести обвинительный приговор, но проявить снисхождение» по причине особых обстоятельств, в которых было совершено преступление. Иными словами, по причине того, что преступление было совершено из патриотических побуждений.
Итак, даже прокурор, отлично выполнивший свою задачу, не смог избежать воздействия ультранационалистической атмосферы 1919 года… и никто не поднял голос протеста!
Защита использует это, чтобы склонить присяжных на свою сторону. Первым говорит метр Зеваэс. Старый друг Жореса, бывший депутат-социалист, громко и во всеуслышание заявляет: уж ему-то лучше, чем кому-либо другому, известно, что «незабвенный Жорес всегда выступал за сближение с Германией и возвращение Эльзаса и Лотарингии не было его главной заботой».
Зеваэс настаивает на том, что Рауль Виллен совершил «патриотическое» преступление, и просит не более не менее как оправдать его «во имя одержанной победы, во имя всех надежд, которые она позволяет, повелевает нам лелеять»
Затем берет слово метр Жеро. Он тоже старается доказать, что страсть, заставившая Виллена взяться за оружие, «хоть и ужасна в своем проявлении, но по природе своей благородна». Он пытается доказать, что у Виллена не было намерения убить, но что он поддался всеобщему возбуждению, царившему накануне войны, что его захлестнула волна ненависти, разжигаемой некоторыми газетами. Обращаясь к присяжным, он восклицает:
— Если я докажу вам, что мысль о престунлении созрела у Виллена между двадцать седьмым и тридцать первым июля, но никак не ранее, то неужели вы не ощутите к нему некоторой жалости, сопоставив тридцать лет безупречного поведения с тремя днями болезненного возбуждения и дурных мыслей?..
И метр Жеро в свою очередь взывает о прощении, напоминая о пятидесяти шести месяцах предварительного заключения, — прощении ради его близких, ради брата-летчика, проявившего героизм во время войны.
— Ибо заслуги одних, — говорит он, — должны сглаживать проступки и заблуждения других…
Время близится к семи часам вечера. Присяжные удаляются на совещание.
Все улаживается за каких-нибудь полчаса. Одиннадцатью голосами против одного присяжные объявляют Рауля Виллена невиновным. Судье Букару остается только произнести оправдательный приговор. Ужасная подробность: выплата судебных издержек возложена на гражданскую истицу, госпожу Жорес.
Невиновен!
Б том же марте месяце 1919 года в Париже состоялся другой процесс — на сей раз дело слушалось военным трибуналом — процесс по делу молодого анархиста Эмиля Коттена, по прозвищу Милу, 19 февраля этого же года несколько раз выстрелившего по «роллс-ройсу», в котором ехал Жорж Клемансо. Премьер-министр был лишь легко ранен. Что до Эмиля Коттена, то его не заставили пять лет дожидаться правосудия. Приговор — смертная казнь. Да, с промежутком в несколько дней: смертная казнь за выстрелы в «первого шпика Франции» и оправдательный приговор за убийство Жореса.