— Я, кажется, люблю тебя, Милли. По-моему, я и вправду тебя люблю.

Она с глазами, полными слез, подняла к нему лицо и коснулась щеки Ричардсона поцелуем.

— Я знаю, Брайан, дорогой мой. Думаю, что я тоже тебя люблю. Но мне надо быть уверенной. Дай мне, пожалуйста, немного времени.

Лицо его исказилось подобием улыбки.

— Ну вот, — сказал он. — А я столько репетировал. И, кажется, все испортил.

“А может быть, я слишком долго тянул, — думал он. — Или не правильно себя повел. Или это мне возмездие за то, как все начиналось — полное равнодушие с моей стороны и только одна забота, как бы избежать глубокой привязанности к ней. Теперь как раз я сам этого хочу, но меня отложили про запас, как джокера”.[65]

Но, во всяком случае, утешил себя Ричардсон, неопределенности пришел конец, не будет больше душевных терзаний: он понял, что Милли для него важнее всего. Сейчас без нее одна лишь пустота…

— Пожалуйста, Брайан. — Милли немного успокоилась, к ней постепенно возвращалось обычное самообладание. Очень серьезно она продолжала; — Я польщена такой честью, милый, и думаю, что отвечу тебе “да”. Но я хочу быть полностью уверенной — ради нас обоих. Пожалуйста, милый, дай мне немного времени.

Он спросил с грубой бесцеремонностью:

— И сколько же?

Они сидели рядом на диване, склонив головы друг к другу, пальцы их тесно переплелись.

— Не знаю, дорогой, честно, сама не знаю и очень надеюсь, что ты не будешь настаивать на какой-то определенной дате. Я не вынесу, если надо мной будет висеть какой-то точный срок. Но я обещаю тебе, что скажу сразу, как только сама пойму.

“Да что же это со мной творится, — подумала Милли. — Что я, боюсь жизни, что ли? Зачем колебаться, почему не решить все прямо сейчас?” Но тот же рассудительный голос вновь настойчиво предостерег: “Не спеши!”

Брайан раскрыл объятия, и Милли прильнула к его груди. Губы их встретились, он стал осыпать ее жаркими поцелуями. Милли почувствовала, как в ней пробуждается желание, сердце бешено заколотилось. Она ощутила на своем теле его ласковые руки…

Ближе к ночи Брайан Ричардсон принес в гостиную кофе. Милли осталась на кухне нарезать салями для сандвичей. Она только что заметила, что оставшаяся после завтрака грязная посуда все еще лежала в мойке. “А действительно, — мелькнула у нее мысль, — не мешало бы и домой привнести кое-что из служебного обихода”.

Ричардсон подошел к портативному телевизору Милли, стоявшему на низком столике перед одним из просторных кресел. Включив аппарат, он позвал Милли:

— Не знаю, смогу ли это вынести, но, думается, лучше нам знать — пусть даже самое худшее.

В то время, когда Милли вошла с тарелкой сандвичей, Си-би-си[66] начала передавать программу новостей.

Как стало обычным в последнее время, первые сообщения касались ухудшения международной обстановки. В Лаосе начались мятежи, подстрекаемые Советами, и на американскую ноту протеста Кремль ответил с враждебной воинственностью. В европейских странах — сателлитах Советов отмечалась массированная концентрация войск. Москва и Пекин, подлатавшие свои взаимоотношения, обменялись новыми сердечными любезностями.

— Надвигается, — пробурчал Ричардсон. — С каждым днем все ближе и ближе.

Настала очередь дела Анри Дюваля.

Холеный диктор объявил: “Сегодня в Оттаве вокруг Анри Дюваля, человека без родины, ожидающего сейчас в Ванкувере депортации, разразился скандал в палате общин. В разгар стычки между правительством и оппозицией Арнольд Джини, депутат от Восточного Монреаля, был удален из зала до конца сегодняшнего заседания…”

Позади диктора на экране появилась фотография Анри Дюваля, за ней — снимок крупным планом увечного депутата. Как и опасались Ричардсон и Джеймс Хауден, эпизод с удалением Джини из зала и фраза Харви Уоррендера о “человеческих отбросах”, которая его вызвала, стали “гвоздем” всей истории. И как бы объективно ни подавалось сообщение, скиталец и калека неизбежно выглядели жертвами жестокосердного и неумолимого правительства.

“Вот как описывает события в палате корреспондент Си-би-си Норман Дипинг…” — продолжал диктор, и Ричардсон выключил телевизор.

— Нет сил на все это смотреть, — сказал он. — Ты не возражаешь?

— Нет, конечно, — покачала головой Милли. Понимая всю значительность того, что она увидела в телепередаче, Милли сегодня вечером тем не менее не могла заставить себя проявлять к этому должный интерес. Самый важный для нее вопрос оставался пока нерешенным…

— Черт бы их всех побрал, — Брайан Ричардсон ткнул пальцем в сторону погасшего экрана телевизора. — Ты знаешь, какая у них аудитория? От побережья до побережья. Добавь к этому радио, местные телестудии, завтрашние газеты… — Он в полной безысходности пожал плечами.

— Я все понимаю, — ответила Милли. Она попыталась отвлечься от своих забот. — Жаль, что ничем не могу помочь.

Ричардсон поднялся из кресла и принялся расхаживать по гостиной.

— Ты уже помогла, Милли. Ведь это ты обнаружила… — он оставил фразу незаконченной.

Им обоим, догадалась Милли, одновременно вспомнилась фотокопия, секретная сделка между Джеймсом Хауденом и Харви Уоррендером. Она осторожно спросила:

— А тебе удалось?.. Он замотал головой:

— Да будь оно все проклято! Ни одной зацепки… Ничего…

— А знаешь, — медленно произнесла Милли, — в мистере Уоррендере есть все-таки что-то странное. Его манера говорить, все поведение — будто он в постоянном нервном напряжении. А то, как он боготворит своего сына, — ну, того, что погиб на войне…

Милли оборвала себя, испугавшись появившегося на лице Брайана Ричардсона выражения. На нее уставились вдруг остекленевшие глаза, челюсть его отвисла.

— Брайан, — несмело позвала она его.

— Милли, крошка, повтори, что ты сказала, — хриплым шепотом попросил он.

Она в полной растерянности послушно повторила:

— Мистер Уоррендер… Я сказала, что есть что-то очень странное в его отношении к сыну. Я слышала, он у себя дома даже какой-то храм устроил в его честь. Об этом все говорят.

— Ага, — кивнул Ричардсон. Он изо всех сил старался скрыть охватившее его возбуждение. — Ну да. Ладно, по-моему, ничего такого в этом нет.

Он начал обдумывать, как бы поскорее вырваться отсюда. Необходимо позвонить немедленно — но не от Милли. Кое-какие вещи.., шаги, которые ему, возможно, придется предпринять.., об этом Милли никогда не должна узнать.

Через двадцать минут он уже звонил из круглосуточно открытой аптеки.

— А мне плевать, сколько сейчас времени, — заявил Ричардсон абоненту на другом конце провода. — Я сказал, чтобы вы сию минуту были в центре, жду вас в “Джаспер лаундж”.

Бледный молодой человек в очках в черепаховой оправе, которого подняли из кровати, нервно вертел в руках рюмку.

— Но я действительно не уверен, что смогу это сделать, — опечаленно заявил он.

— Это еще почему? — требовательным тоном настаивал Брайан Ричардсон. — Вы же работаете в министерстве обороны. Вам стоит только попросить, и все дела.

— Все не так просто, — возразил молодой человек. — К тому же это секретные данные.

— Да какого черта! — запротестовал Ричардсон. — Сколько лет прошло — кого это теперь волнует?

— Вас, к примеру, — заявил молодой человек с некоторой даже отвагой. — Вот это-то меня и беспокоит.

— Даю слово, — горячо заверил его Ричардсон, — что как бы я ни воспользовался тем, что вы мне дадите, вас это никак не коснется. Да вас никто и не заподозрит!

— Да и найти будет трудновато. Эти старые досье свалены где-то в подвалах… Займет несколько дней, а то и недель.

— А это уже ваша проблема. Да и ждать неделями я не могу, — грубо отрезал Ричардсон. Он поманил официанта. — Повторим.

— Нет, спасибо, — отказался молодой человек. — Мне хватит.