Но здесь опять-таки необходимо оговорить, что только разумная жизнь в пустыне привлекает на себя благословение Божие и все те величайшие блага, какие ей принадлежат неотъемлемо. Кто себя достаточно подготовил предварительною жизнию – в монастыре ли, или в миру: умалением страстей, образованием сердца в молитве, а главное смирением и полным сознанием своего греховного растления, своего безсилия в деле спасения и чувством нужды в Божией помощи.

И вот в конце концов выходит, что восхваляя пустынножительство, каково оно есть в своем истинном виде, по существу своему и по своей внутренней деятельности, мы должны признать, что оно есть удел далеко не многих людей, но только избранников Божиих, каковые есть во всяком роде и роде, именно тех, кои, по своим сердечным склонностям, душевному расположению и по природным качествам, имеют к этому роду жизни неудержимое влечение, но и им необходимо, повторим снова вышесказанное, многое обучение духовное, предварительное, которое, конечно, всего лучше и удобнее исполняется в монастырской жизни, которая обыкновенно всем своим строем и течением приготовляет к пустынной жизни.

Всякий, кто бы пожелал узнать сии условия, пусть прочитает в книге у святого Лествичника главу о безмолвии, и, по сличении своего внутреннего состояния с тем, что там сказано, смотрит – можно ли ему пойти в пустыню?

Видим в писаниях святых отцов, что они с особою заботливостью предостерегали и всячески усиливались удержать всякого, особенно из молодых монахов и послушников, от преждевременного поступления в пустыню, в которой сокрыто целое море недоведомых таинств, и всякий неискусный здесь неизбежно заблуждается.

Но где бы человек ни жил – в пустыне ли, в монастыре, или в миру, для спасения его необходимо ему иметь некоторые главные по всему неизбежные добродетели, служащие основанием для всех прочих. Это, прежде всего, сознание своей крайней немощи и совершенного безсилия в творении добрых дел, по причине растления грехом всего своего существа, каково оно есть в своем настоящем состоянии, не обновленное Христовою благодатию. Видится, что весь неуспех наш в духовной жизни зависит именно от несознания сего общего достояния нашего. И причина сему – высокое о себе мнение, гордость, – более всего ненавистные Богу. От этого все зло в нашей жизни. Эту добродетель, то есть зрение своих грехов можно назвать коренною на основании свидетельства святых отцов.

Святой Максим Исповедник говорит: «основание всякой добродетели есть познание человеческой немощи». Петр Дамаскин учит: «ничего нет лучше, как познать свою немощность и неведение, и ничего нет хуже, как не сознавать этого». Златоуст: «тот только и знает себя наилучшим образом, кто думает о себе, что он ничто».

От сего сознания естественно происходит чувство нужды в высшей помощи, побуждающее возносить молитву к Всемогущему Создателю, Который никогда не оставит разумное создание Свое, когда оное прибегает к Нему, пораженное болезнию греха. А молитва должна быть неотменно сопряжена с верою в Бога, – иначе для чего и молиться, если не веровать, что будем услышаны; получая же по вере просимое, человек начинает любить Господа, как любвеобильного Отца, сущую Благость и безконечное Милосердие. Но как в доме нужны двери, нужна и печка, пол и потолок, окна и крыша, так и в деле спасения необходимо нужна прежде всего молитва, непосредственно соединяющая нас с Господом Иисусом Христом, а чрез Него с Богом Отцом и Святым Духом; нужны и прочие добродетели: смирение и неразличное с ним печальное, сетующее о грехах своих болезненное сердце. О необходимости сего святой Лествичник говорит: «какие бы мы великие не проходили подвиги, но если при этом не имеем болезнующего сердца, то все они суетны и безполезны».

Нужна любовь ко всем – искренняя и нелицемерная, так же целомудрие – чистота души и тела. Без этого, по слову святого апостола, никто не узрит Господа (Евр.12,14). Нужна нестяжательность, то есть безпристрастие к вещам. Это даст нам свободу в шествии по пути добра, облегчая нашу душу от тяжести вещества. Но всего выше молитва. На всех сих добродетелях она покоится как глава, и без них состояться не может, а она соединяет нас с Богом, где и находится конец всем нашим духовным стремлениям.

Глава 39.

О вере в Бога, приобретаемой пустынником в опытах его жизни

Вопрос: хотя, конечно, пустынник должен иметь все добродетели и еще в большей мере противу монастырских монахов, не говоря уже о мирянах, но какая именно есть та добродетель, собственно ему принадлежащая, по роду его жизни на земле?

Ответ: вера в Бога, или вернее в Промысел Божий, бдительно пекущийся о всех тварях, равно и о всех нуждах пустынника – духовных и телесных, что он явственно усматривает в самом действии и во всем течении своей жизни и без чего ему никак нельзя было бы прожить в пустыне ни единого дня. И эта уверенность его в Промысел Божий есть такая крепкая и несокрушимая, как тысяча гор, одна против другой стоящая высотою до небес. Она приобретается действительным опытом всей его жизни, когда он ежечасно видит над собою руку Божию, носящую его посреди многочисленных опасностей, среди коих обретается его житие. Видел он своими очесы, как миновались многажды смертные опасности, бывшие ему на пути. Как при переходе чрез быстрые и глубокие реки, держимый Божиею силою, оставался невредим. Заблуждаясь почасти в дебрях, лесах и горах, при неимении пищи и воды, оставался жив и благополучен. Как звери, окружившие его хижину, в продолжении полутора суток хотя не дали ему возможности выйти на свободу и был он аки в плену и темничном заточении, но не смели причинить ему ни малейшего вреда, потому что не было на это Божия изволения.

Как медведь, лежавший на тропе, по которой шел пустынник, хотел было не пустить его, ставши на задние ноги и разинувши пасть, чтобы этим устрашить его и воротить назад, но лишь только пустынник оградил его крестным знамением, зверь как стрела бросился в сторону и исчез, как бы гонимый огнем.

Как однажды пустынник, идя косогором, увлечен был крутизною и обрывом места на низ и внезапно попал в логовище громадного змия и обнял его руками своими, упавши на него. Змий же, испугавшись, бросился бежать с быстротою стрелы, ужасным свистом и шипением наполняя воздух.

Другой пустынник подвергся подобному же приключению, сорвавшись со скалы в берлогу медведицы, кормившей своих детенышей. Та не испугалась, но начала рвать пустынника на клочки… Тот же, видя неизбежную смерть, обратился в скорейшее бегство, зверь за ним, а сей прыгнул со скалы и упал в речку, вода охранила его, и он остался невредимым, не разбившись о камни, только сильно был перепуган нечаянным приключением. Хотя речки на Кавказе вообще неглубокие, но гонимому зверем пустыннику, конечно, промышлением Божиим, пришлось упасть именно в глубокую яму, наполненную водою: не случись этого, то разбился бы о камни.

Еще в другой раз молодой послушник возвращался из станицы в пустыню к своему старцу. Дорогою заблудился, что так часто бывает со всеми нами, зашел в дебри – балку и лесную чащу, и здесь встретил его барс; сей же, по неопытности своей, подумал, что это собака; удивляется красоте зверя, как он расписан и пушистому хвосту его; тот же стоит и смотрит на него, – и сей также. Долго стояли оба, друг на друга смотря; наконец зверь, как бы услышавши запрещение Божие, тихо и спокойно пошел своею дорогою.