Кейз покачал головой.

— Оставим это, Мел. Прошу тебя!

— Значит, я прав. Значит, одно к другому имеет отношение, так ведь?

Какой смысл возражать против очевидности, подумал Кейз.

— Да.

— Ты не хочешь рассказать мне? Но тебе же придётся рано или поздно поделиться с кем-то. — Голос Мела звучал просительно и вместе с тем настойчиво. — Ты не можешь вечно жить с этим — что бы оно ни было, — вечно носить это в себе. С кем же тебе лучше поделиться, как не со мной? Я пойму.

Ты не можешь носить это в себе… С кем же тебе лучше поделиться, как не со мной?

Кейзу казалось, что голос брата доносится к нему из какой-то дальней дали, словно с другой стороны глубокого, гулкого ущелья, и даже лицо брата словно бы отодвинулось куда-то далеко-далеко. И там, на той стороне ущелья, были ещё другие люди — Натали, Брайан, Тео, Перри Юнт, старые друзья Кейза, с которыми он уже давно потерял связь. Но только Мел, единственный из всех, тянулся к нему оттуда, из этой дали, пытался перекинуть мост через разделявшую их пропасть. Однако пропасть была очень уж широкая. Кейз долго, слишком долго был одинок.

И всё же…

Кейз спросил, и собственный голос показался ему чужим:

— Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе об этом здесь? Сейчас?

— А почему бы нет? — решительно сказал Мел.

И правда: почему бы нет? Что-то пробуждалось в душе Кейза — желание излить свою боль, даже если это ни к чему не приведёт, ничего, ничего не изменит… Но так ли это? Ведь для чего-то придумана же исповедь, катарсис, покаяние, отпущение грехов. Только в том-то и суть, что исповедь приносит избавление, искупление, а для Кейза искупления нет и не может быть — никогда. По крайней мере, так он чувствует… Но теперь ему уже хотелось узнать, что же скажет Мел.

Что-то поднималось со дна души Кейза, что-то глубоко запрятанное там.

— Никакой особой причины скрывать это у меня нет, — с расстановкой произнёс он. — Почему бы действительно не рассказать тебе? Это не займёт много времени.

Мел промолчал. Инстинкт подсказывал ему, что одно неверное слово может изменить настроение Кейза, спугнуть признание, которого Мел так долго ждал, которое он так стремился услышать. Мел думал: если только ему удастся узнать, что мучает Кейза, может быть, они вдвоём сумеют сладить с этим. И, судя по виду брата, нужно, чтобы это произошло как можно скорей.

— Ты читал протоколы, — сказал Кейз. Голос его звучал тускло. — Ты только что сам это сказал. Тебе известно почти всё, что случилось в тот день.

Мел молча кивнул.

— Только одного ты не знаешь, и никто не знает, кроме меня; об этом не говорилось на расследовании, а я думаю об атом день и ночь… — Кейз умолк.

Казалось, он больше ничего не скажет.

— Бога ради! Ради самого себя, ради Натали, ради меня — дальше!

— Да-да, сейчас, — сказал Кейз.

Он начал описывать то утро в Лисберге, полтора года назад, — обстановку в воздухе, когда он ушёл в туалет. Старшим по их группе был тогда Перри Юнт, а непосредственно на месте Кейза остался стажёр. «Сейчас, — подумал Кейз, — я признаюсь ему, как замешкался в туалете, как вернулся на место с опозданием и своей небрежностью и отсутствием чувства ответственности погубил людей, скажу, что вся трагедия Редфернов произошла исключительно по моей вине, а винили в ней других». Теперь, когда Кейз получил наконец возможность облегчить душу признанием, сделать то, к чему так давно стремился, он почувствовал вдруг, что ему становится легче.

Мел слушал.

Внезапно в конце коридора распахнулась дверь. Раздался голос руководителя полётов:

— Мистер Бейкерсфелд!

Руководитель полётов направлялся к ним, шаги его гулко звучали в коридоре.

— Мистер Бейкерсфелд, вас разыскивает лейтенант Ордвей. И пульт управления снежной командой. Просят вас связаться с ними. Привет, Кейз, — добавил он.

Мелу захотелось крикнуть, приказать ему замолчать, попросить, чтобы они все повременили, оставили его вдвоём с Кейзом ещё хоть немного. Но он знал, что теперь это уже ничего не даст. При первых же звуках голоса руководителя полётов Кейз умолк на середине слова — мгновенно, словно кто-то нажал кнопку и выключил звук.

Кейз так и не успел повиниться перед братом в том, что считал своим преступлением. Машинально отвечая на приветствие руководителя полётов, он думал с удивлением: зачем вообще он пошёл на этот разговор? Чего он надеялся достигнуть? Ведь ничего нельзя исправить и ничего нельзя забыть. Никакое признание — независимо от того, кому он его сделает, — не может убить память. Призрачная надежда искупить вину на миг забрезжила было перед ним, и он сделал попытку за неё ухватиться. Но всё это пустой самообман. Быть может, даже лучше, что их разговору помешали.

И снова Кейз почувствовал своё одиночество — он был закован в него, как в невидимую броню. Снова он был один на один с неотвязными мыслями, а у них была своя тайная камера пыток, куда никто, даже его брат, не имел доступа.

Оттуда, из этой камеры пыток — вечных, нескончаемых пыток, — путь к спасению был только один. И он уже избрал для себя этот путь и пойдёт по нему до конца.

— По-моему, ваше присутствие не помешало бы им там, Кейз, — сказал руководитель полётов.

Это был упрёк в самой мягкой форме. Кейз сегодня уже позволил себе одну передышку, а каждая его отлучка из радарной неизбежно повышала нагрузку, ложившуюся на остальных. Вместе с тем это служило напоминанием Мелу — быть может, даже бессознательным, — что ему, как управляющему аэропортом, надлежит находиться не здесь.

Кейз сдержанно поклонился и что-то пробормотал. Мел беспомощно смотрел вслед удалявшемуся брату. Он услышал от него достаточно, чтобы понять: необходимо во что бы то ни стало узнать больше. Когда и как можно будет теперь это сделать? — думал он. Минуту назад ему удалось прорвать замкнутость Кейза, его скрытность. Может ли повториться такое? Чувство безнадёжности охватило Мела.

Сегодня уж, во всяком случае, он ничего больше от Кейза не добьётся.

— Очень сожалею, мистер Бейкерсфелд. — Словно прочитав мысли Мела, руководитель полётов развёл руками. — Стараешься для общего блага. Это не всегда просто.

— Я понимаю. — Мел с трудом подавил вздох. Что поделаешь, остаётся только надеяться, что такой случай ещё представится, а пока что — за дело.

— Пожалуйста, повторите, кто меня искал? — попросил Мел.

Руководитель полётов повторил.

Мел не стал звонить по телефону, а спустился этажом ниже и зашёл к Дэнни Фэрроу. Тот по-прежнему сидел за пультом управления снежном командой.

Мелу пришлось решить вопрос о том, чью стоянку самолётов — какой из конкурирующих авиакомпаний — следует расчистить в первую очередь; затем он осведомился, как обстоит дело с блокированной полосой три-ноль. Там пока всё было без перемен, если не считать того, что прибыл Патрони и взял на себя руководство по освобождению взлётно-посадочной полосы три-ноль, всё ещё заблокированной «боингом-707» компании «Аэрео-Мехикан». Патрони только что доложил по радио, что предпринимает новую попытку убрать самолёт и надеется осуществить это в течение часа. Патрони пользовался репутацией первоклассного аварийного механика, и Мел решил, что задавать ему лишние вопросы ни к чему.

Занимаясь этими делами, Мел вспомнил, что его просили связаться с лейтенантом Ордвеем. Видимо, лейтенант находился где-то в здании аэровокзала, и Мел велел разыскать его и соединить их по радио. Через несколько секунд он услышал голос Ордвея. Мел думал, что лейтенант хочет сообщить ему что-то по поводу медоувудской делегации, но его предположение не оправдалось.

— Народ из Медоувуда всё продолжает прибывать, — сообщил Нед Ордвей в ответ на вопрос Мела. — Но они ведут себя смирно и пока что не спрашивали про вас. Я вам сообщу, если они потребуют свидания с вами.

Выяснилось, что лейтенант звонил по поводу какой-то женщины, которую задержал один из его полицейских. Женщина бесцельно бродила по центральному залу и плакала.