— Подержите-ка этот бинт, — распорядился доктор Компаньо. — Прижмите покрепче, вот здесь. А теперь помогите мне наложить лубок. Мы используем для этой цели твёрдые обложки журналов и полотенце. Раздобудьте мне журнал побольше форматом и сорвите с него обложку.

Минуту спустя:

— Я приду, как только смогу. Можете передать вашему командиру, что, по-моему, ему надо бы сказать несколько слов пассажирам. Люди уже начинают приходить в себя после первого потрясения. Их не мешает подбодрить.

— Хорошо, сэр. — Сай Джордан поглядел на Гвен, которая по-прежнему лежала без сознания. Меланхоличное худощавое лицо его стало ещё более угрюмым и озабоченным. — А как она, доктор? Есть надежда?

— Надежда есть, сынок, но положение не из лёгких. Очень многое зависит от её жизнестойкости.

— Я всегда считал, что этого ей не занимать.

— Она была красива?

Изуродованное, окровавленное лицо, копна спутанных, грязных волос — составить себе представление о её внешности было трудно.

— Очень.

Компаньо молчал. Как бы ни обернулось дело, девушка, лежавшая на полу самолёта, уже не будет красивой… Разве что с помощью пластических операций.

— Я передам командиру ваше пожелание, сэр. — Сай Джордан, явно очень расстроенный, вернулся в пилотскую кабину.

Прошло несколько минут, и пассажиры услышали в репродукторе спокойный голос Вернона Димиреста:

— Леди и джентльмены, говорит капитан Димирест…

Сай Джордан включил радио на полную мощность, и каждое слово командира корабля звучало отчётливо, перекрывая вой ветра и гул двигателей.

— …Вы все знаете, что нас постигла беда… большая беда. Я не собираюсь преуменьшать её размеры и не стану пытаться с помощью шутки поднять ваш дух. Здесь, в кабине экипажа, мы не усматриваем ничего смешного в создавшемся положении и вы, очевидно, тоже. Все мы прошли через такое испытание, какого нам ещё не выпадало и, я надеюсь, больше не выпадет. Но мы прошли через него, оно позади. Теперь самолёт полностью управляем, мы повернули обратно и собираемся осуществить посадку в международном аэропорту имени Линкольна примерно через три четверти часа.

В обоих пассажирских салонах, где пассажиры туристского класса уже смешались с пассажирами первого, всё на мгновение затихло и замерло, все взгляды были прикованы к репродукторам; люди напряжённо слушали, боясь пропустить хоть слово.

— Вам известно, конечно, что самолёт повреждён. Но повреждение могло оказаться куда более значительным — это истинная правда.

В пилотской кабине Вернон Димирест с микрофоном в руке задумался на секунду: в какой мере может он позволить себе быть профессионально точным и… честным. Вернон не одобрял командиров кораблей, которые, заигрывая с пассажирами, в течение всего полёта бомбардировали свою пленную аудиторию всевозможными сообщениями. Сам он в полётах сводил обращения к пассажирам до минимума. Однако он чувствовал, что на этот раз ему следует изменить своему правилу, так как сейчас пассажиры должны знать истинное положение вещей.

— Не стану от вас скрывать, — сказал Димирест в микрофон, — что нам ещё предстоит разрешить несколько проблем. Посадка будет нелёгкой, и мы не знаем, как и в какой мере имеющиеся в самолёте повреждения могут ещё осложнить её. Я говорю вам об этом потому, что, как только я закончу сообщение, члены нашего экипажа начнут инструктировать вас — они скажут, как вы должны сидеть и как вести себя при посадке. Затем вам объяснят, как, если понадобится, быстрее выбраться из самолёта после приземления. В этом случае прошу вас действовать быстро, но сохранять спокойствие и неукоснительно выполнять указания любого члена экипажа.

— Позвольте мне заверить вас, что на земле сейчас делают всё возможное, чтобы нам помочь. — Димирест вспомнил про полосу три-ноль и подумал: «Хорошо, если б так». Про то, что у них заело стабилизатор, он решил промолчать — не было смысла вдаваться в различные технические подробности аварии, которые для большинства пассажиров всё равно останутся непонятными. И он продолжал — теперь уже с лёгким оттенком юмора в голосе: — Но отчасти вам сегодня всё-таки повезло, ибо у нас в кабине не один опытный пилот, а целых два — капитан Энсон Хэррис и ваш покорный слуга. Мы — два старых воздушных волка, за плечами у нас больше лётных часов и лет, чем нам хотелось бы в этом признаться, — разве что сегодня, когда наш совместный опыт может всем нам весьма и весьма пригодиться. Мы будем всемерно помогать друг другу. Вместе с нами летит второй пилот Сай Джордан, который часть времени уделит вам. Прошу и вас, в свою очередь, помогать нам. В этом случае обещаю, что мы благополучно закончим полёт.

Димирест выключил микрофон.

Не отрывая глаз от приборов, Энсон Хэррис пробормотал:

— Очень это у вас здорово получилось. Вам бы политикой заняться.

— Никто не станет за меня голосовать, — угрюмо сказал Димирест. — Люди не любят прямого, откровенного разговора и боятся правды. — Не без горечи вспомнил Димирест заседание Совета уполномоченных, где он яростно выступал против продажи страховок в аэропорту. Откровенный разговор привёл его тогда к поражению. Интересно, что скажут члены Совета и его достопочтенный шурин теперь, когда стало известно, что этот маньяк Д. О. Герреро застраховал свою жизнь с намерением взорвать самолёт. Очень может быть, думал Димирест, что их и этим не проймёшь, и только вместо обычного: «Такого не может случиться» ему заявят: «Это случай из ряда вон выходящий, такие вещи не повторяются». Ну, ладно, лишь бы благополучно посадить самолёт, а там уж, будьте спокойны, он задаст им жару с этими их страховками, какую бы чушь они ни пороли. И на сей раз к нему прислушаются. То, что произошло Сегодня — чем бы это ни кончилось, — несомненно, привлечёт к себе внимание прессы — уж он об этом позаботится. Он выложит репортёрам всё напрямик — и насчёт этих страховок, и насчёт Совета уполномоченных, и, уж конечно, насчёт его драгоценного родственничка Мела Бейкерсфелда. Пресс-бюро «Транс-Америки» постарается, конечно, опровергнуть его сообщение «во имя общих интересов». Ладно, пусть только попробуют!

Снова прозвучали сигналы радиосвязи.

— «Транс-Америка», рейс два, говорит Кливленд. Аэропорт Линкольна сообщает — полоса три-ноль временно закрыта. Делаются попытки убрать помеху до вашего прибытия. Если не удастся, примут вас на два-пять.

Димирест подтвердил приём. Лицо Энсона Хэрриса помрачнело. Полоса два-пять была на две тысячи футов короче, да ещё и уже и — по последней метеосводке — под скверным поперечным ветром. Посадка на два-пять сильно увеличивала опасность аварии.

Выражение лица Вернона Димиреста, принявшего радиограмму, яснее слов говорило о том, что он по этому поводу думал.

Буря не утихала, продолжало жестоко болтать. Энсон Хэррис старался по возможности выровнять самолёт.

Димирест повернулся ко второму пилоту:

— Сай, ступайте снова к пассажирам, займитесь ими. Проследите, чтобы девушки продемонстрировали всё, что может потребоваться при посадке, и постарайтесь, чтобы все это усвоили. Потом отберите несколько пассажиров понадёжнее. Объясните им, где расположены аварийные выходы и как ими пользоваться. Если мы выскочим за пределы полосы — а при посадке на два-пять, несомненно, так оно и будет, — всё полетит кувырком. В этом случае мы все, конечно, поспешим на помощь пассажирам, но можем и не успеть.

— Есть, сэр. — Сай Джордан снова, уже в который раз, встал со своего кресла.

Димирест предпочёл бы сам пойти в пассажирский салон поглядеть, что с Гвен, но сейчас ни он, ни Хэррис не могли покинуть кабину.

Не успел Сай Джордан уйти, как появился доктор Компаньо. Джордан уже оттащил в сторону сорванную с петель дверь, и теперь ничто не преграждало доступ в кабину.

Милтон Компаньо коротко представился Вернону Димиресту.

— Капитан, — сказал он, — я готов сделать доклад о пострадавших, как вы просили.

— Будем вам очень признательны, доктор. Если бы не вы…

Но доктор Компаньо нетерпеливо отмахнулся.