Для истребления этого зла, для отвращения этой опасности, требуется, прежде всего, чтобы любовь христианская господствовала в наших душах, чтобы, настроенные в духе Божественного Учителя, мы подражали примеру Его, служили ближним нашим всеми данными нам силами, — чтобы, как святому Павлу, нам являлись в видениях страждущие и погибающие и чтобы, как он, мы были внимательны к голосу их, взывающему о помощи.

То ли мы видим на самом деле? Не случалось ли нам иногда, глядя на генеральную карту всех стран и народов и замечая на ней ограниченное пространство, какое занимает христианское народонаселение, почувствовать в душе глубокую печаль? Правда, много великого и геройского совершено христианскими миссионерами в Сибири, на Кавказе, в Японии, Китае, Тибете, Сирии и Африке. Но разве могут удовлетворить нас эти успехи? Можем ли мы удовольствоваться ими? Не так же ли и ныне языческий мир обращает к христианству свои взоры и говорит ему: «Приди и помоги нам?»

Еще большая часть земного шара погружена во мрак. В меньшей из частей мира — Европе, видим цивилизацию, со всем ее блеском, науками, удобствами путей сообщения, мягкостью нравов, утонченностью образа жизни, наслаждениями всякого рода. А там, в большей части Азии и Африки, дикое варварство, необузданный деспотизм, народы, постепенно вымирающие от невежества, грубости, от голода, периодически посещающего, например, Индию и Персию. Не надлежало ли бы ожидать, что такое безмерное неравенство должно, год от года, исчезать; что народы, освещаемые и согреваемые европейским христианским образованием, соединятся в общих усилиях — дать и остальным народам немного образования, немного правосудия, немного человечности? И, кроме того, до сих пор, некоторые образованные народы пользовались своим умственным превосходством и своей силой лишь для того, чтобы притеснять и унижать слабейших и извлекать из них для себя выгоду; политика сильных, по отношению к слабым, была, в продолжение целых веков, лишь длинной цепью несправедливостей и угнетений, как, например, в Турции; и потому самое естественное чувство справедливости должно бы внушить им долг воздаяния и умиротворения. Мы хотели бы этого; но знаете ли, каким делом озабочены теперь христианские народы? Они наблюдают один за другим, подстерегают друг друга, пополняют свои арсеналы, и неизвестно еще- не ринутся ли опять завтра же друг против друга для взаимного истребления? Да, люди эти, которых вы встречали во всех частях света, которые разделяли одни и те же благородные труды, занимались одними и теми же возвышенными изысканиями в области науки, восхищались одними и теми же красотами искусства и природы, потрясались одними и теми же чувствами, — более того, склоняли голову перед одним и тем же Богом, призывали одного и того же Искупителя, — люди эти, в день международной борьбы, встречались, как враги, истребляли друг друга, как звери. Еще не зажили раны этих народов, — и они как будто готовятся к новой войне, на новом поле битвы, на котором должен пасть, может быть, ваш единственный сын. Вот до чего мы дошли, вот как образованные народы исполняют свое назначение, по отношению к остальному миру!

О, если бы хотя пастыри понимали свое призвание! Если бы они слышали голос страждущих и отзывались на него! Конечно, немало трудятся и они в наше время; но есть ли тут что-либо похожее на энергический великодушный порыв? Перед лицом этих двух третей наших ближних, коснеющих еще в язычестве, при виде разливающегося потока неверия и заблуждения, не чувствуем ли мы с содроганием угрызения совести? Не слышим ли и мы голоса, который потряс душу святого Павла? Когда вы проходите через наши большие города и видите эту беззаботную и легкомысленную толпу, когда мимоходом наталкиваетесь на низость и порок, то в изящном, то в грубом виде, — когда в глубине столь многих душ гнездится бесстыдное безбожие и на дне стольких огорчений таится отчаяние: находите ли вы, что пастыри Церкви могут оставаться спокойными и сказать: «Мы исполнили свое назначение, совершили дело, которое Бог вручил нам?» И как не скорбеть душой, когда подумаем о всех пустых спорах и междоусобных препирательствах, поглощающих наши живые силы, наши способности и наше время? Для такой борьбы пища всегда найдется; первого встретившегося обстоятельства достаточно будет, чтобы раздуть пламя спора и отвлечь от своих прямых обязанностей тех, кому бы следовало делать свое ближайшее дело. Скажут, что необходимо защищать истину от нападений. Конечно, было бы преступлением, под предлогом любви к ближнему, проповедовать холодность к истинам откровения, которых мы должны быть блюстителями и проповедниками. Притом делясь с другими истиной, мы тем лучше всего выражаем и доказываем любовь свою к ним; а оставить истину в пренебрежении значило бы истощить самые источники любви к ближнему.

Да, будем защищать истину или, лучше и вернее — засвидетельствуем ее сами своей преданностью и уважением к ней. Будем сами, первые, — глубоко и искренне веровать в нее, доверимся ее могуществу более, чем доказательствам, которыми мы стараемся поддержать ее; исследуем глубину ее богатства, будем служителями и поклонниками святыни — более, чем ее стражами; будем чаще находиться внутри святилища, а не около внешней его ограды. Будем не столько защитниками Евангелия, сколько исполнителями и свидетелями его; позаботимся прежде о том, чтобы самим быть верными истине, и потом уже о том, чтобы торжествовать над нашими противниками. Иная победа в полемике не более, как обман, мало удовлетворяющий рассудку и оставляющий совесть в смущении. Доставлять торжество истине, при посредстве наших страстей, наших вспышек и насмешек друг над другом, спускаться на почву личностей, наслаждаться злобной радостью, доставляемой уничижением наших пререкателей, — значит предаваться занятию бесплодному, бросать семена в песок и, еще хуже, — унижать значение того дела, которому мы желаем успеха, возводить клевету на него. Нет сомнения, что без борьбы нам не обойтись; но дело в том, в каком духе мы будем к ней относиться, и будет ли наша любовь к Богу, к ближнему и даже к врагам нашим достаточно сильна, чтобы изгнать из наших сердец всякие личные стремления. Св. Павел защищал христианскую истину с величайшей ревностью, с неотразимой силой. Но посмотрите, как он избегает напрасных словопрений и спешит туда, где он более нужен и где можно привлечь сердца людей к Господу!

Представив иудейству упражняться в ученых спорах, он прислушался к стонам язычников и как бы так сказал себе: «Пришло время, пойдем и приведем Богу народ новый». И он, ученик Гамалиила и сам законоучитель, прежний фарисей, прежний сектант, почувствовал в себе сердце, способное неизмеримой любовью своей обнять весь мир, как иудеев, так и язычников.

Скажут, может быть, что вопль, слышанный святым Павлом, теперь не раздается вокруг нас и что, когда нет призыва, то не на что и откликаться. Правда, в наше время громче всего слышится крик материальной нужды, вопль о хлебе. Но не думаете ли вы. что и при Павле не было того же самого? Не думаете ли вы, что в Антиохии и в Афинах совесть в большинстве людей была менее притуплена, чем в наше время? Не полагаете — ли, что ложная тишина, плотская беспечность не была тогда как бы нормальным состоянием грешников? Не думаете ли, что если бы святой Павел остановил свои взоры на одной внешности тогдашних греков и римлян, на их свободных нравах и самодовольных пиршествах, то он услышал бы голос, заставивший его пуститься в Европу? Конечно, нет. Голос этот услышала и угадала и поняла его любовь к ближнему; внешние покровы были ею расторгнуты, и он услышал вопль душ целого народа и увидел, что они были в печальном и безнадежном состоянии. Но не ошибайтесь, и теперь все то же. Невзирая на горделивые притязания известного рода учености, несмотря на спокойствие духа, высказываемое многими людьми, — во всякой душе, не погрязшей еще в чувственности и не обратившейся еще в плоть, как у людей допотопных, есть скрытая скорбь, требующая утешения, — есть взволнованная совесть, взывающая о мире и о успокоении, — есть остатки, часто, увы, разбитые и оскверненные, но, все же — остатки того алтаря, который святой Павел видел в Афинах и который был посвящен «неведомому Богу», но назначался Богу праведному, живому и истинному, — Тому, Кто один может подавать нам прощение и помилование.