— Я знал, что сегодня случится чудо, — сказал я, подплывая к лодке. — И вот с неба спустилась на грешную землю…

— Если вы скажете «богиня», я огрею вас веслом, — засмеялась она.

— Марсианка…

— Увы, на Марсе нет жизни.

— А на созвездии Волосы Вероники? — спросил я.

— Во Вселенной столько галактик, планет… Я убежена, что где-то далеко-далеко от нас живут, как их называют, братья по разуму.

— Вероника, как я рад, что вы приехали, — сказал я.

— Я ехала назад без попутчика, вспомнила ваше грустное лицо с печальными глазами, потом живописное озеро, деревню Кукино и вот взяла да и свернула с главной дороги… Очень милая женщина из вашего дома сказала, что вы надолго засели в бане, и дала мне лодку, удочку. Я даже поймала одну зеленую рыбку!

— Здесь прямо в воде растут старые деревья, — говорил я, — а окуни и щуки плавают среди ветвей…

— А водяные в озере водятся?

— Иногда тут ведьмы под духовой оркестр устраивают свой шабаш…

— Как у Булгакова в «Мастере и Маргарите»? — смеялась она.

— Я покажу вам ведьмины пляски… Это потрясающее зрелище.

— Они пляшут по заявкам зрителей?

— Я их уговорю! — с воодушевлением отвечал я.

— Да, а где же ваши лебеди?

— Действительно, где они? — дурашливо вертел я головой. — Наверное, злой коршун утащил царевну-лебедь?

— Здесь чудеса, здесь леший бродит, русалка на ветвях сидит…

— Русалка в лодке…

— А вы — водоплавающий леший?

Мы громко хохотали. Забыв, что я голый, я хотел уже было забраться к ней в лодку, но, увидев, как вдруг округлились ее зеленоватые глаза, вовремя спохватился. Бесшабашная веселость вселилась в меня, мир казался мне таким прекрасным, что я готов был запеть во все горло, но, зная, что у меня нет голоса, сдержался. Я видел ее улыбающееся лицо, шевелящийся на затылке огромный хвост ослепительно черных волос, красивые полные руки, в большущих глазах ее мельтешили яркие блики. Я верил, что если захочу, то заставлю торчащие из воды березовые пни запеть, пусть Вероника послушает ведьмины пляски! Я и сам для нее спляшу под звуки дикого духового оркестра… Боже, какое счастье, что она тут!.. Меня просто распирало от радости, такого давно со мной не было. Я поднырнул под лодку и хотел ее приподнять на плечах, но из этого ничего не вышло, лишь предплечье о киль оцарапал.

— Вы меня чуть не опрокинули, — сказала она.

— Тут мелко, — засмеялся я. — Воробью по колено. Вы не умеете плавать, Вероника? Я вас научу…

— У вас, Георгий, губы посинели, — сказала она. — Идите в баню, я отвернусь.

Я снова зачем-то поднырнул под лодку, но больше приподнимать не стал, саженками поплыл к зеленому островку, на котором желтел круг от бывшего стога, обогнув узкую косу с камышовыми метелками, вернулся к своему берегу. Чертом выскочил из воды и отважно вломился в затрещавшие кусты.

Дядя Федор одевался в предбаннике. Лицо его было багровым, клочки волос торчали в разные стороны, со лба и висков тоненькими струйками стекал обильный пот. Он наливал из трехлитровой банки сок в помутневший стакан и пил, двигая острым кадыком.

— Что так долго барахтался в озере? — покосился он на меня. — С пылу-жару да сразу в воду… Молодой, еще крепкий, тебе все нипочем!

— Встретил в камышах русалку… — во весь рот улыбаясь, сообщил я.

— Рыбы не стало, а русалки, стало быть, водятся? — усмехнулся дядя.

— Еще разок попарюсь, — сказал я.

Таращась в почерневший потолок, я лежал на полке и уже в который раз нахлестывал себя веником. Горячий пар перехватывал дыхание, мои бока, плечи, грудь горели, и я вдруг подумал, что, пожалуй, на всю жизнь до мельчайших подробностей запомнится мне сегодняшний день… В замутившееся окошко с той стороны билась большая черная бабочка с желтоватой окантовкой на крыльях. Ей тоже хотелось в баню… Счастье — это очень уж неуловимая категория в человеческой жизни. Сейчас ты счастлив, а пройдет немного времени, и в памяти твоей сотрется острота этого удивительного ощущения. А мне хотелось навсегда запомнить нынешнюю баню, неожиданную встречу с Вероникой на озере… Я видел, как по тропинке, ссутулившись и загребая ногами траву, пошел к дому дядя Федор. Под мышкой пиджак, тощая морщинистая шея обернута полосатым махровым полотенцем.

Вспоминал ли я тут, в деревне, о Веронике? Вспоминал, конечно. Даже раз приснилась. Но мне и в голову не приходило, что она сможет сюда приехать. Я вспоминал не только Олю Вторую и Веронику, но и Полину Неверову. Две недели я здесь один. Глядя в щель на крыше сеновала, где я спал, мысленно вызывал в памяти лица знакомых женщин… Как странно все случается в нашей жизни! Уж если кто и смог бы сюда приехать, так это Оля, но она даже не написала мне ни одного письма. А приехала Вероника, с которой мы и были-то знакомы как раз столько времени, сколько нужно, чтобы доехать от Ленинграда до Валдая.

В окошко ненадолго заглянул красноватый луч вечернего солнца, на темной бревенчатой стене окрасились в багровый цвет прилипшие к бревнам березовые листья от веника. Бабочка улетела, теперь зудели у окна привлеченные теплом комары. Днем они прятались в кустах за баней, а вечером волна за волной атаковали все теплое, живое. Залетали они и ко мне на сеновал, но я скоро научился воевать с ними: тихо ждал, когда омерзительно зудевший над ухом кровопийца сядет на высунутую из-под одеяла руку, тут-то я его ловко и прихлопываю другой. И все равно, проснувшись поутру, обнаруживал на лице и руках следы комариных укусов.

Больше на озеро я не побежал: вылил на себя два таза холодной воды из железной бочки, быстро оделся и вышел. Кто любит русскую баню, тот знает, какое чувство легкости испытываешь после парилки. Не сразу, конечно, сначала с тебя за чаем еще сойдут семь потов, но зато потом так бывает легко, что, будь у тебя за спиной крылья, полетел бы…

Я стоял на тропинке и озирался: где же машина Вероники? И увидел ее на лужайке у колодца. Тетя Маня уже накрыла под яблоней стол, на нем пофыркивал большой медный самовар. За столом сидел дядя Федор и пил чай. Краем полотенца он стирал со лба пот. Над его головой нависла тяжелая от яблок ветка. За обедом толковали, что стол надо отодвинуть от яблони, но никто этого не сделал. Над лужайкой, что перед баней, с глухим шумом, низко, на большой скорости пролетали стрижи. Скворцы сидели на жердочках у своих домиков и лениво перекликались. В эту вечернюю мелодию нет-нет врывался пчелиный гул. Вечные труженицы пчелы возвращались с полей и лугов в ульи с последними взятками.

Я сел на скамейку напротив дяди. Налил из чайника крепкой заварки, отвернул медный кран самовара. Кипяток, с фырканьем разбрызгиваясь, полился в чашку. Мне нравилось вечерами пить чай из самовара под старыми яблонями. В большой тарелке прямо в сотах свежий мед.

Мимо нас в сторону бани прошли тетя Маня и Вероника.

— Приятного аппетита, — мелодичным голосом произнесла Вероника. Она была в коротком платье, в черных распущенных по плечам волосах белел большой костяной гребень.

Проводив ее взглядом, дядя Федор с усмешкой посмотрел на меня:

— Где ж ты такую справную русалку словил, Георгий? Да еще с машиной?

— Вполне современная русалка… за рулем, — ответил я. — Это в старину ведьмы в ступах да на помеле летали, а в наш прогрессивный век к их услугам машины, самолеты, ракеты…

— Ты мне, племянничек, зубы не заговаривай, — добродушно заметил дядя. — К нам так просто и на ракете не доберешься. Приглашал?

— Бог внял моим молитвам и указал ей путь, — смиренно взглянув на небо, сказал я.

— Жениться второй раз — это тоже своего рода геройство. Знаешь, почему ты в бобылях ходишь? Тру сишь, брат. Боишься, как бы снова не зафитилила к другому?

— Боюсь, — согласился я.

Дядя Федор покосился на яблоневую ветку, отодвинул немного стул.

— Чего-то ты, Георгий, просмотрел в Ольге, не заметил червоточины…

— Что говорить, дело прошлое…

— А эта… русалка? Давно знаешь ее?