И жулики, и воры, и бандиты могут быть отличными психологами. Они, как правило, безошибочно выбирают свою жертву.
Оля Журавлева как раз относилась к такому типу людей, которых выбирают в жертвы, будь то разные подозрительные типы, уличные ловеласы и даже знакомые и подруги. И при всем при том она не была беззащитной. Когда дело доходило до конфликта, Оля умела постоять за себя. Но зато сколько в ее жизни разных непредвиденных случаев! Есть люди, с которыми годами ничего особенного не происходит. С Олей же каждый день что-нибудь да случается. Она уже привыкла к этому и не удивляется. Днем, на Невском, подошел к ней прилично одетый молодой человек, краснея и путаясь, попросил передать десять рублей Галине, ее квартира на третьем этаже, он, дескать, взял эти деньги взаймы, но при матери девушки зайти ему туда неудобно, не выручит ли она его?.. Оля взяла две пятерки и потащилась на третий этаж, ее даже не поразило то обстоятельство, что некоторые двери распахнуты, на площадках рваные клочья обоев, под ногами штукатурка… На третьем этаже ее встретили два парня, не успела она рот раскрыть, как ей приказали снимать пальто и сапожки — дело происходило осенью — Оля повернулась и кинулась назад, ее тут же догнали, стали стаскивать пальто, вырывать из рук сумку. На ее счастье в парадную вошли строители, раздался свист и бандиты убежали… Оказалось, что пока рабочие обедали, жулики организовали свой бизнес: ловили на улице хорошо одетых дурочек и разыгрывали эту интермедию с Галей и мамой. А дом только что пошел на капитальный ремонт, даже не все еще жильцы выехали.
Оля мне призналась, что она толком не успела и напугаться, но как бы там ни было, пальто не дала с себя снять и сумку из рук не выпустила. А в награду за пережитые треволнения ей еще остались десять рублей…
Я почувствовал подозрительный запах и поспешил на кухню: так и есть, грибы подгорели! Когда я вернулся, Оля, поджав под себя длинные ноги, спала на диване. Черные ресницы оттеняли порозовевшие щеки, она ровно дышала. Золотистые волосы рассыпались по красной диванной подушке. Я выключил магнитофон, прикрыл ее пледом и уселся в кресло, мне приятно было смотреть на нее. Пусть она такая, пусть встречается с подругами… будь они неладны! Пусть к моей парадной привозит ее на «Жигулях» известный баскетболист Леня Боровиков, пусть он мне переломает руки-ноги… Это мы еще посмотрим! Главное, что она у меня, я ее вижу, слышу ее спокойное, ровное дыхание…
Ревновал ли ее? Наверное, да, но это было бессмысленно: Оля будет всегда делать то, что она захочет. Я верю, что, пока я ей нравлюсь, она будет мне верна. Но даже знай я, что у нее есть и еще кто-то, я растоптал бы свою ревность и делал вид, что все хорошо. Я не хотел бы потерять Олю, как потерял ее Генрих, который был ревнивцем.
Непонятное народилось после нас поколение! Бывало, женщины держались за мужей, ради сохранения семьи терпели рядом с собой нелюбимого. Теперь замуж выходят с оглядкой, а если что не так, тут же без особых трагедий разводятся. Оля не скрывает, что хочет замуж, но пока не желает на эту тему со мной разговаривать.
Я ей однажды предложил, когда она поругалась с матерью, переезжать из Парголова ко мне.
— А что я матери скажу? — возразила она.
— Что будешь жить у меня.
— Мать разыщет меня и заберет домой.
— Но ты же не вещь?
— Ты это объясни моей матери.
— Попробую…
— Ты ее не знаешь, — вздохнула она. — У меня мать с характером.
— А у тебя, значит, нет характера?
— Не знаю, — сказала она. — Я не хочу всерьез ссориться с ней.
— А со мной можешь?
— Я ни с кем не хочу ссориться, — улыбнулась она. — Говорят, когда люди ссорятся, скандалят — погибают невосстановимые нервные клетки.
— Ты сохранишь свои в неприкосновенности…
— А это плохо?
Когда была возможность, она оставалась у меня на ночь, в майские праздники мы прожили вместе три дня. Оля сказала, что ей жалко мать, если она уйдет из дома, то сожитель матери пустит ее по миру, все из дома пропьет, только она, Оля, держит его в узде. Мать ему все прощает, а он этим пользуется.
Я заметил, что мы с Олей мало разговариваем. Перекинемся несколькими фразами и молчим. Я занимаюсь уборкой или кухней, Оля сварит себе кофе и курит. Форточку она всегда открывает, знает, что я не терплю дыма. Много времени она тратит на глаза, ресницы, маникюр. Может часами сидеть перед зеркалом и орудовать тушью и кисточкой. Потом включит телевизор и засядет перед ним с книжкой. Я удивлялся, как это можно одновременно читать и смотреть телевизор? Причем любила смотреть днем, — вечером, когда самые интересные передачи, ее к телевизору не тянуло.
Если я ни о чем не спрашивал, Оля могла молчать и весь день. Сама она разговорами меня никогда не донимала. Зато по телефону с подружками болтала с упоением. Я как-то спросил, мол, ей скучно со мной? Почему все время молчит? Она улыбнулась и сказала, что я тоже молчу, а потом о чем нам говорить? Наряды меня не интересуют, общих знакомых у нас нет, каких-либо проблем — тоже.
— Мне у тебя хорошо, почти как дома, когда я одна, — без тени юмора сказала она. — А когда я одна — я всегда молчу.
Если бы я поразмыслил над ее словами, то, может, что-либо и понял бы, но я не стал задумываться. Оля не отвлекала меня от моих дел, а я не мешал ей. Наше молчание не было обременительным, наоборот, оно нас умиротворяло. Гораздо позже я понял, что нам с Олей попросту не о чем было говорить. Мы и в постели-то больше молчали.
Резко зазвонил телефон, сколько раз я собирался передвинуть рычажок, чтобы он трещал потише, да все забывал. Бросив взгляд на безмятежно спящую Олю, я снял трубку. Звонила Полина Неверова. Наверное, у меня голос изменился, потому что она стала допытываться, что со мной, не гриппую ли я. Волна эпидемий прошла, но в городе еще много случаев заболевания гриппом. Не так страшен сам грипп, как осложнения. Одна старушка на ее участке позавчера умерла от пневмонии…
Стараясь говорить потише, я сообщил, что со мной все в порядке: не чихаю и не кашляю. После паузы Полина спросила: я не один дома?.. Я ответил, что да. Она, конечно, поинтересовалась, кто она?..
Теперь ее голос изменился, в нем появились металлические нотки. Мне не хотелось ссориться с Полиной, но с какой стати она мне сегодня позвонила?
Не знаю, может быть, я и не прав, но у меня не хватило духу честно сказать Полине, что у меня теперь есть Оля и я не расположен разговаривать. Я вздыхал, что-то мямлил в трубку, словно оправдывался.
В общем, мы остались недовольны друг другом. Будь бы Полина поумнее, сказала бы, что позвонит в другой раз, так нет же, ей приспичило выяснить: кто находится у меня?
Я повесил трубку и снова взялся за своих американцев-физиков, но работа что-то не шла. Меня выбил из колеи звонок Полины.
Знай я, что у нас с Олей все будет в порядке, я, пожалуй, прекратил бы встречаться с Полиной, даже раз в месяц. Но Оля была для меня загадкой: я до сих пор не знал, как она ко мне относится. Полине нравилось опекать меня, так сказать, быть моим домашним врачом-наставником. Есть ли у нее еще кто-нибудь, я не знал, да по правде говоря и не интересовался. После развода с женой я перестал доверять женщинам. Вот почему я не хотел сильно привязываться ни к кому: заранее был готов к предательству. Не знаю, как бы я воспринял уход от меня Оли, но уверен, что это не было бы для меня трагедией. Хватит с меня одной трагедии, которая случилась два года назад… Раз ушла от меня к другому Оля Первая, почему же не сможет уйти и Оля Вторая?..
Я знал, что я не очень-то нежен с женщинами, об этом мне не раз говорила жена. Но сюсюкать и называть любимую разными глупыми словечками, вроде кошечки, рыбки, ласточки или зайчика, я не мог себя заставить. Мне просто было бы стыдно самого себя. Любовь к женщине можно проявлять и другим способом… Не скрою, Оля Вторая иногда вызывала у меня желание сказать ей что-нибудь ласковое, приятное, но я молчал, как истукан. Зато мы могли целоваться беспрерывно. Она ходила со вспухшими губами, а я — с запахом ее вкусной помады. В приливе нежности, я пальцем осторожно почесывал у нее за ухом, гладил ее волосы. Смеясь, она мне как-то сказала, что я принимаю ее за любимую собачку… Причем ничуть не обиделась. От нее я тоже не слышал нежных слов.