— Господи боже мой! — взвизгиваю я. — Когда я в этом выйду, все просто попадают!

Белла смеется, а потом, поддразнивая меня, говорит:

— Мне нравятся твои неожиданные приступы скромности. Это так освежает.

А затем мы обнимаемся. Мы часто обнимаемся — при встрече и прощании, и когда Эдди скажет что-нибудь очень уж милое, и когда одной из нас просто хочется обняться. Но в последнее время мы обнимаемся гораздо реже, чем раньше, — я осознаю это в тот момент, когда Белла крепко вцепляется в меня. Я первая сделала движение навстречу ей, но теперь она меня не отпускает. Медленно и осторожно я отстраняюсь от нее. Опустив взгляд, я смотрю на стоящую передо мной женщину. Не знаю, может быть, здесь дело в нашей с ней разнице в росте, но она кажется мне хрупкой, словно стеклянная статуэтка: одно неуклюжее движение, и она разлетится на осколки.

— Эй, Белла, с тобой все нормально?

Она выглядит так, будто сейчас расплачется.

— Я рада, что вещи тебе понравились. Я боялась, что ты решишь, что я перегнула палку и выбрала слишком вызывающее платье.

— Детка, с твоим безупречным вкусом ты можешь перегибать палку сколько угодно, — шучу я. Я по-прежнему сижу на постели. Я ловлю себя на том, что руки сами собой тянутся к платью. Не могу поверить, что оно мое. Хочется немедленно его примерить, но сначала мне нужно принять душ.

— А знаешь, я помню, — говорит Белла. — Я помню, каково это, когда хочешь купить дорогую вещь, но не можешь ее себе позволить.

— Да ну, Белла, конечно ты помнишь, — улыбаюсь я. — Мы с тобой не один час провели, делая воображаемые покупки.

Мы с Беллой любили играть в игру, во время которой мы сидели и перелистывали какой-нибудь журнал — не важно какой, это мог быть «Вог» или даже каталог сети магазинов «Аргос». Смысл игры заключался в том, что на каждой журнальной странице мы выбирали один предмет в качестве воображаемой покупки. Сколько бы предметов ни привлекло твое внимание на каждой конкретной странице, «купить» можно было только одну вещь, и в то же время ты не мог «уйти без покупки», даже если на странице была представлена только новая линия комодов.

— Нет, я имею в виду — еще раньше. У нас с тобой не было лишних денег, но мы не были по-настоящему бедными. Нам было на что покупать еду и чем платить за квартиру. А я говорю о настоящей бедности. Когда я была маленькой, после смерти мамы отец перестал выходить в море. Если он не ловил рыбу, у нас не было денег. Вообще не было, Лаура, а не так, как у нас. — Белла поворачивается и смотрит мне прямо в глаза. — Нам не на что было покупать одежду, даже трусы и носки.

— И как же вы жили?

— У нас были хорошие соседи. Они отдавали нам одежду и другие вещи, и так мы смогли продержаться до того времени, пока мальчики не стали достаточно взрослыми, чтобы самим выходить в море. Я просто… — Она не в силах закончить предложение. — Это было очень печально. В жизни не всегда все именно так, как кажется. Не все так просто. Вот что я хотела сказать.

Я не знаю, почему Белла решила рассказать мне об этом именно сейчас, особенно после нескольких лет, когда вообще никто не слышал, чтобы она распространялась о фактах своей биографии, но я понимаю, что сказанное ею — важно. И еще я понимаю, что больше она не собирается ничего рассказывать, потому что она говорит:

— Ну, иди примерь свой новый наряд. А я приму душ.

33. УПРЯМАЯ ЖЕНЩИНА

— Привет, Амели! Это я.

— Э-э-х-м-м? — В возгласе Амели трудно различить осмысленную коммуникативную единицу.

Я смотрю на часы.

— О, черт, извини, пожалуйста. Совсем забыла о разнице во времени. В Лондоне сейчас наверное… сколько?

— Час ночи, — ватным ото сна голосом говорит она.

— Прости. Я позвоню в другое время.

— Не смей вешать трубку! Я хочу услышать последние известия. Подожди, я пойду выпью воды. — Через минуту она возвращается к аппарату, уже не такая сонная. — Ну что? Все раскрылось и был большой скандал?

— Нет. — Я с трудом сдерживаю раздражение. Мне было бы больше по душе, если бы Амели не выказывала такую непоколебимую уверенность в том, что все закончится взрывом. Что ей, трудно, что ли, хоть раз сдержаться и не отпускать подобных фразочек? Ведь есть же шанс, что ситуация разрешится безболезненно.

— Ну и чем вы там занимаетесь?

— Я все утро провела у бассейна.

— Одна? — с недоверием спрашивает Амели. Откуда она все знает?

— Со Стиви.

— Замечательно, — бормочет она, не скрывая сарказма.

— А днем я ходила покупать подарок Лауре.

— Хотела таким образом заглушить чувство вины?

— Нет, отблагодарить за поездку, — раздраженно отвечаю я.

— Значит, вы там неплохо проводите время?

— Вроде бы да. — Я замолкаю.

С чего начать? Я в растерянности. Как ни ищу, не могу отыскать определенности и ясности ни в голове, ни в сердце. Мне нужно с кем-то поговорить, но по понятным причинам я не могу обсуждать мучающий меня вопрос с моими всегдашними наперсниками — Филом и Лаурой. Я не надеюсь, что найду в лице Амели сочувствующую слушательницу, но что еще прикажете делать? В отчаянии я выпаливаю то, что тяжелым камнем лежит у меня на сердце:

— А что, если я вышла замуж не за того мужчину?

— Которого из них ты имеешь в виду? Ты ведь замужем за обоими, — не без оснований уточняет Амели.

— Я испытываю чувства к Стиви, — признаюсь я.

— Какие именно?

Я не могу рассказать Амели о том, что, как ни стараюсь, не могу удержаться от взглядов, направленных на мускулистые руки, плечи или грудь Стиви, или признаться, что меня возбуждает его плоский живот, а узкая волосяная дорожка, ведущая к содержимому его плавок, является для меня едва ли не большим соблазном, чем Дорога, вымощенная желтым кирпичом, — для Дороти Гейл. Вся проблема в том, что он сексуально привлекателен. Не грубо по-плейбойски — ну… да, грубо по-плейбойски тоже, — но он привлекателен также и в не столь явном, более глубоком и деликатном смысле. Он всегда такой был. Я ерзаю на стуле и стараюсь сосредоточиться на тех чувствах, о которых я могу рассказать Амели.

— С ним легко разговаривать. В конце концов, мы знаем друг друга целую вечность.

— Ты не общалась с ним восемь лет. Ты его не знаешь. Близость, которая никогда не кончается, — не более чем иллюзия. Если подходить к вопросу строго, то ни ты, ни я не можем сказать, что знаем кого-нибудь целую вечность, потому что вечность — это невообразимо долго.

— Я все время думаю о нем, — шепотом говорю я.

— В каком смысле? — серьезно спрашивает она.

— В таком смысле — так, как женщины обычно думают о мужчинах, — уклоняюсь я от прямого ответа. — Когда я рядом с ним, я чувствую себя совершенно по-особенному. Разве это не показатель?

— Показатель? Может быть, и показатель — но неизвестно, что он показывает, — говорит Амели. — Белла, я не могу ответить на этот вопрос. Мне эта ситуация так же в новинку, как и тебе. Я не знаю, что ты, предположительно, должна чувствовать.

Но я примерно представляю, чего я не должна чувствовать, — сексуального желания и тоски по Стиви — и, однако, чувствую их.

— Я не хочу думать о Стиви. И стараюсь о нем не думать. Я ничего не пью. По крайней мере, когда я с Филом.

— Мне кажется, разумнее было бы не пить, когда ты со Стиви.

— Может быть, — не прекословлю я. — У меня в голове все перепуталось. С тех пор как мы здесь, я уже пять раз передумала.

— И к какому выводу пришла? Или вернулась к тому, с чего все началось?

— Я не знаю. Голова кругом идет. Сегодня утром, когда мы были вдвоем у бассейна, я поймала себя на том, что использую тот трюк, которому ты научила меня перед свадьбой.

— И что ты запомнила?

— Запах солнечного света и крема для загара на нагретой коже и игру солнечных лучей на поверхности воды.

— Я имела в виду: что ты запомнила на свадьбе с Филом, — холодно уточняет Амели.