Я ощущаю злорадное удовольствие, думая о том, что это очень хорошо, что она потеряла контакт с реальностью и тратит деньги на дизайнерское тряпье, а время — на салоны красоты. Хорошо, что она стала никчемным человеком, не имеющим ни цели в жизни, ни даже просто работы. Хорошо, что она свысока относится к друзьям и никак не смогла объяснить, почему она так поступила со мной в прошлом. Все это хорошо, потому что, если Белла Эдвардс — такое чудовище, я не влюблюсь в нее. Во мне не проснутся нежные или теплые чувства к ней, несмотря на то что выглядит она просто восхитительно.

Я сижу и наслаждаюсь этими злобными, презрительными мыслями, когда она обезоруживает меня. Она наклоняется и целует меня в щеку. Не два формальных поцелуя в воздух, а один — но настоящий. И я уже ничего не вижу, кроме Белинды Макдоннел. Губы у нее сочные и теплые, а кожа на щеке мягкая и нежная.

— Давай я куплю тебе выпить, — говорю я и начинаю подниматься со стула, но она кладет руку мне на плечо и мягко усаживает меня на место.

— Сейчас моя очередь. Что тебе заказать?

Я смотрю на бутылку. Наверное, у нее где-нибудь есть дырка, потому что она совершенно пуста. Заметив мое искреннее удивление, Белла улыбается.

— Еще бутылку «Бекса».

Белинда ненавидит пабы, и всегда ненавидела. Могу спорить, Белла любит дорогие винные бары. В детстве ей часто приходилось сидеть возле местного паба в той груде хлама, которую ее отец называл машиной, и ждать, пока он примет «одну по-быстрому», которая часто превращалась в несколько — и очень медленных. Если ей везло, он вспоминал о ее существовании и выходил из паба с бутылкой кока-колы и пакетом чипсов. Но ей могло и не повезти, и тогда он напрочь забывал о ней и торчал в пабе до самого закрытия, а она по-прежнему ждала его в машине. В то время законы о продаже спиртных напитков не отличались строгостью, а выдающаяся способность ее отца пить за свою страну была в Кёркспи притчей во языцех. Вывалившись из паба, он находил ее спящей на заднем сиденье под старой скатертью для пикников. Он будил ее и говорил, что слишком пьян, чтобы садиться за руль, и поэтому им придется пешком идти до дому — а до него было три с половиной мили. Он считал, что тем самым он заботится о ребенке. Другие отцы, набравшись под завязку, все равно падали на водительское сиденье и боролись со строптивыми сельскими дорогами, не обращая внимания на сидящих рядом детей. Я не знал Белинду, когда она была ребенком, но она много чего мне рассказывала.

Глядя сейчас на Беллу Эдвардс, трудно поверить, что ей когда-либо было холодно, голодно, страшно или тоскливо.

Белла информирует меня, что она консультировалась с адвокатом и узнала, что получить развод нам с ней будет «очень просто». Эта новость явно принесла ей огромное облегчение. В ее глазах не мелькает и тени неуверенности или сожаления. Она хочет списать меня в утиль как можно скорее и по возможности без лишних усилий.

— Так как мы восемь лет жили раздельно, суд сочтет это «необратимым разрывом», являющимся достаточным основанием для развода, — продолжает Белла с радостной улыбкой.

— Кто-то умный сказал, что закон — что дышло… — мрачно вставляю я.

— И тут у нас есть выбор. Либо мы заявляем двухлетнее раздельное жительство и разводимся по взаимному согласию…

Я тупо смотрю на нее. Такой деловой тон скорее подошел бы для зачитывания повестки дня на собрании квартиросъемщиков. Меня тошнит от ее деловитости и энтузиазма.

— …или ты заявляешь оставление супруга (то есть что я от тебя ушла) и разводишься со мной в одностороннем порядке. По закону нам достаточно было прожить раздельно два года, чтобы суд убедился в том, что… — Она умолкает.

— Что ты на самом деле хотела уйти от меня, я не просто вышла купить молока и вдруг забыла дорогу домой.

— Да, — говорит она и краснеет. — Только нам надо доказать, что все это время мы не общались.

— Ну, это не составит труда.

— Необходимо будет заполнить кое-какие бумаги. Мы подадим прошение об условно-окончательном постановлении о разводе, а потом…

— А может, заявить о нарушении супружеской верности? — спрашиваю я.

— Что? — Краска сбегает с лица Беллы. Я невольно перевожу взгляд на пол, ожидая увидеть, что под ногами у нее образовалась красная лужа. Ее лицо вдруг становится зеленого цвета.

— Может быть, мне стоит сослаться на нарушение супружеской верности или неоправданное поведение? То есть, мне кажется, выйти во второй раз замуж — это довольно несправедливо по отношению ко мне.

— Я думала, мы хотим быстрого и безболезненного развода.

— Ну, ты-то уж точно этого хочешь. — Не знаю, зачем я это говорю. Естественно, я тоже хочу быстрого безболезненного развода — если уж со мной разводятся. Не вижу смысла в том, чтобы, ко всему прочему, еще и унижаться. Но это не значит, что мне не обидно.

Белла, кажется, с головой ушла в процесс контроля дыхания — она делает глубокие вдохи и медленные выдохи. Наконец я смягчаюсь:

— Давай разведемся по взаимному согласию. Она принимает мяч и бежит к воротам:

— Для всех видов развода процедура одинакова. От подачи прошения до окончательного решения суда должно пройти три месяца. Все можно сделать по почте. Нет никакой необходимости в том, чтобы кто-либо из нас являлся в суд лично.

Я подписываю бумагу, которая приведет нас к разводу.

Белла улыбается. Я понимаю, что по идее должен разделять ее радость. В конце концов, этот развод упростит и мою жизнь.

— Хорошо, что ни у тебя, ни у меня нет во владении никакой собственности — в противном случае все было бы сложнее.

— У меня есть квартира и машина, — говорю я.

— Правда? — Она удивлена. — Я всегда переживала, что у тебя никогда не будет ничего, кроме гитары.

— Я знаю.

— В любом случае это не меняет ситуацию. Я так понимаю, это имущество зарегистрировано на твое имя, и я уж точно не собираюсь предъявлять на него права. — Она снова краснеет. Мы оба понимаем, что она только что сказала, что Филип мог бы купить всю мою собственность раз десять подряд.

— И еще я плачу пенсионные взносы. Открыл счет, когда мне было двадцать четыре. Не знаю уж, сколько там набежит к тому времени, когда я уйду на пенсию. — Зачем я ей все это говорю? Хочу поразить ее своими попытками заделаться достойным членом общества? Господи помоги, я хочу произвести на нее впечатление!

— Тогда, возможно, нам стоит составить документ, в котором мы бы указали, что не претендуем на собственность, принадлежащую каждой из сторон, — говорит Белла. — Просто чтобы потом не было никаких заминок. Мы ведь хотим сделать все правильно, правда?

— А ты расскажешь Филипу… обо мне?

— Господи, нет, конечно, — решительно открещивается она. — Я собиралась сказать ему, что в прошлый раз бумаги были заполнены неправильно.

Опять ложь.

— Думаешь, он тебе поверит?

— Я могу быть очень убедительной. Купить тебе еще пива?

Я не против. Белла настолько у меня в долгу, что вряд ли что-то изменится, если она купит мне несколько пинт паршивого пива.

Она возвращается к столику с пивом для меня, джин-тоником для себя и тремя большими пакетами чипсов.

— С томатным вкусом, — говорит она. — Не видела такие чипсы с тех пор, как нам было по семнадцать, и поэтому купила много. Я помню, тебе они больше всего нравились.

— Это тебе они больше всего нравились, — поправляю я ее.

Она пожимает плечами и улыбается:

— Нам обоим они нравились. Налетай.

Удивительно, насколько смягчается самая острая и неприятная ситуация, если при этом есть чего поесть и выпить. Ежегодный школьный спектакль был для меня тяжким испытанием до тех пор, пока кому-то не пришла в голову блестящая идея продавать в антракте вино и шоколадное драже. Я сразу начал с большей терпимостью относиться к неестественным интонациям и деревянным движениям «актеров». Разве кто-нибудь смог бы выдержать похороны, если бы в конце его не ожидала выпивка и яичный сандвич? Похожим образом, после нескольких вылазок к бару и пакета чипсов мы с Беллой как-то притерпелись друг к другу.