— Он не уличный музыкант. Он учитель. А играет на улицах и в метро он потому, что заключил такое пари, — отмахивается Лаура.

Как это ни странно, я чувствую облегчение. Оказывается, в глубине души я почему-то не могла смириться с тем, что один из моих мужей зарабатывает деньги тем, что играет прохожим на гитаре, — хотя тот факт, что у него есть нормальная работа, лишает меня одного аргумента в дипломатической войне против Лауры.

— Он такой замечательный. У него что-то такое есть внутри… душа нараспашку. Понимаете, о чем я?

Я понимаю, о чем она.

— С ним мне кажется, что мне снова шестнадцать. Я понимаю, о чем она.

— В понедельник он пришел ко мне после работы, и мы ничем особенным не занимались. Он помог выкупать Эдди. Мы прочитали ему сказку — читали по очереди — и уложили его спать. А потом мы просто… ну, понимаете… — Лаура заливается румянцем.

И чего ей, спрашивается, краснеть, если они не трахались?

— Мы просто разговаривали. Говорили о том о сем, обсуждали все на свете. А во вторник вечером, после того как он вернулся из школы, мы пошли во дворец Александры смотреть выступление скейтбордистов.

— Ты же не любишь скейтборд. Это вообще не твоя опера. Ты пошла туда, только чтобы доставить ему удовольствие? А ты подумала о том, что он, возможно, не готов будет идти на подобные жертвы ради тебя?

— Эдди там очень понравилось.

— Не исключено, что из-за того, что его не уложили спать в положенное время. Разве можно, чтобы он так поздно ложился, когда ему на следующий день нужно вставать в детский сад? А Стиви со своей стороны идет на какие-нибудь компромиссы или он нарушает исключительно твою жизнь? — Я чувствую себя одновременно ее отцом и матерью.

— В среду он пошел вместе со мной на детский праздник, куда пригласили Эдди, и два с половиной часа катал на себе детей с липкими руками и сопливыми носами. А сегодня мы сложились на няню, идем на мюзикл «Чикаго», — с триумфом заключает Лаура.

Мы обе знаем, что она победила. В этом вся и беда, когда дело касается Стиви, — он… ну, славный, что ли.

Я смотрю на своего морского окуня и понимаю, что потеряла аппетит.

Оставшееся до конца ленча время я перечисляю Лауре все возможные проблемы, которыми могут быть чреваты ее новые отношения. Для меня это очень трудный в плане аргументации спор, так как неписаная народная мудрость гласит, что влюбляться и любить — это очень хорошее дело.

— Ты же не хочешь, чтобы эта… интрижка помешала тебе учиться? — Лаура, ко всему прочему, еще и посещает курсы массажистов.

— Я буду практиковаться на нем! — отвечает она.

— Ты всегда говорила, что времени у тебя впритык, хватает только на Эдди, работу и учебу. Чем-нибудь обязательно придется пожертвовать.

— Чем же? Моей сногсшибательной карьерой девочки на побегушках у местного врача? Ой, боюсь-боюсь, — с сарказмом говорит она. — Слушайте, я не знаю, чем это объяснить, но каким-то образом Стиви очень легко вписался в мою жизнь. Он не тянет меня в сторону — он идет рядом. Вы не представляете, как это здорово, когда кто-нибудь помогает укладывать ребенка в постель.

Я бы хотела указать Лауре на очевидные недостатки Стиви: у него начисто отсутствует честолюбие, он хотел жить совершенно не там, где хотела жить я, он настолько одержим Элвисом, что от этого сводит зубы, — но я не уверена, что она воспримет все это с тех же позиций, что и я. И к тому же Стиви теперь учитель. Он занимается серьезным делом, а я все еще лодырничаю. Не слишком утешительная мысль. Даже я понимаю, что продолжительные учительские каникулы могут сильно помочь Лауре, так как позволят ему приглядывать за Эдди, — в том случае, если Лаура станет встречаться со Стиви на постоянной основе.

Но я ни на секунду не допускаю мысли, что она будет это делать. Если бы речь шла не о Стиви, а о каком-нибудь другом парне, который ходит на мюзиклы и катает детишек на спине, мы с Лаурой уже строили бы планы насчет ее второго ребенка. Я помню, какое у Стиви потрясающее тело, и, судя по тому, что я успела заметить в пятницу в баре, оно ни на йоту не стало хуже. Я помню, что он добрый и умный, вдумчивый и забавный. Я не понимаю, как эти его качества могут помочь мне изменить Лаурино отношение к нему.

— Ты ничего о нем не знаешь, — не сдаюсь я. Я вступаю на опасную тропу. Меня бесит, что я, владея тем единственным фактом, который гарантированно снимет проблему близости Лауры и Стиви, — что он женат на мне, — не могу даже заикнуться о нем, так как в этом случае сама окажусь по самые уши в… этом самом. — Он может оказаться… — я ищу варианты, — геем или наркоманом; или он мог прицепиться к тебе, чтобы забыть несчастливую любовь.

Лаура с жалостью смотрит на меня.

— Простите, но я вас оставлю на время. Мне нужно в туалет, — чрезмерно сухо извиняется она.

Амели дожидается, пока Лаура отойдет от столика на такое расстояние, что не сможет нас услышать, затем требовательно спрашивает:

— Что за игру ты ведешь?

— Пытаюсь убедить ее указать ему на дверь, пока она еще не совсем увязла, — отвечаю я. Амели смотрит на меня как на сумасшедшую. — Ну, у них же не было секса. Все еще не так серьезно.

— Ты что, смеешься? — спрашивает Амели. — Может, у них и не было секса, но очевидно же, что это серьезно. Она спокойно вспомнила Оскара. Когда такое случалось? Это серьезнее, чем секс. Она так влюблена в Стиви, что даже ее ненависть к бывшему мужу притупилась.

— Так ты думаешь, что она встречается со Стиви, чтобы окончательно забыть Оскара? Примириться с тем, что она теперь живет своей жизнью? — с надеждой спрашиваю я.

— Нет. Для этого ей нужен был тот остеопат — после которого она все равно не примирилась с тем, что живет своей жизнью. Я почти уверена, что Стиви — это как раз настоящее.

— Нет! — горестно восклицаю я. Я злюсь на Амели, Стиви, Лауру и себя. В основном на себя.

— Это же так здорово, — с улыбкой добавляет Амели. Я не могу разделить ее энтузиазм.

— Надо быстро сделать что-нибудь, чтобы они перестали встречаться.

— Да как тебе это в голову пришло? Тебе — не кому-нибудь. И что тебя толкает на такую подлость?

— Инстинкт самосохранения, — бормочу я.

— Когда ты встретила Лауру, она была просто развалиной. Она представляла собой крах всего. Если бы ты не стала ее подругой, она до сих пор ходила бы, как зомби, в своем кардигане и растянутых брюках. Тогда ты поступила очень хорошо — так почему же теперь ты собираешься поступить так плохо?

Амели свято верит, что раз она моя близкая подруга, то имеет право высказывать мне в глаза все, что думает. Ненавижу это.

— Может, я слишком резко выражаюсь — но для чего же еще нужны друзья, как не для того, чтобы вовремя показать, где верх и где низ?

Я чувствую острое желание сказать, что друзья нужны для того, чтобы было с кем обсудить фасоны платьев; что друзья нужны для того, чтобы не приходилось в одиночку пить вино, — но я еще не опустилась до такого нахальства и поэтому молчу.

— Я ни разу не видела Лауру такой веселой и уверенной в себе. Она вся светится, и — прости, если это прозвучит бестактно, — он, по-моему, тоже сильно на нее запал.

Я в ужасе смотрю на Амели:

— Ты так думаешь?

— Да. Во имя всего святого, он же ведет ее на «Чикаго». Если это не может служить показателем сильной привязанности, тогда что же может?

— Он ей все расскажет, — пророчески шепчу я.

— Ты должна опередить его. И ты должна поговорить с Филипом.

— Нет! — взвизгиваю я. Множество голов опять поворачивается в сторону нашего столика. Сегодня мы здесь явно развлечение дня. — Должен же быть другой способ. — Я задумываюсь на секунду. — Может быть, стоит поговорить со Стиви.

— Может быть, — уступает Амели. — Это было бы хорошим началом.

— Возможно, мне удастся быстро получить развод. В наше время это делается за несколько минут, разве нет? В конце концов, мы столько лет не виделись — это может послужить основанием. А потом я признаюсь Филипу, что наш с ним брак не совсем законный.