Я не мог этого знать, но виденного мной было достаточно, чтобы убедить меня, что эти острова — во всяком случае отчасти — заселялись также из Южной Америки. В самом деле, ведь показал же Салливен, что островные племена, которые мы называем полинезийскими, возникли при скрещивании различных расовых типов и что у них нет прямых предков в Азии.

Я продолжал присматриваться к растениям Фату-Хивы — не обнаружатся ли еще свидетельства контактов с Америкой. И мне вспомнились жаркие научные споры по поводу столь важного в Полинезии гибискуса, который Браун назвал «одним из самых полезных деревьев, разводимых древними полинезийцами». Полезность гибискуса никто не отрицал. Молодые побеги шли в пищу; мы сами видели, как из цветков делали лекарство; луб шел на веревки; древесина годилась для добывания огня и изготовления тысячи бытовых предметов. Американские ботаники О. и Р. Кук уже за три десятилетия до этого показали, что гибискус использовался для одних и тех же целей в Полинезии и в древней Америке и даже назывался почти одинаково: в Америке-махо, на островах — мао и хау. Вообще-то гибискус широко распространен в тропическом поясе, но родиной его считалась Америка. И упомянутые ботаники заключили, что семена не боятся морской воды и могли быть принесены течениями до прихода человека, а вот название не могло приплыть само. Они рекомендовали антропологам учитывать, что налицо важное растение, мимо которого не следует проходить, когда изучаешь возможность доевропейских контактов между тропической Америкой и тихоокеанскими островами.

Не успели они изложить свой взгляд, как им решительно возразил другой ботаник — Э. Меррилл, страстный защитник догмы, по которой до европейцев ни— кто не отплывал из Америки и не приплывал в нее. По его мнению, полинезийский гибискус давным-давно мог попасть на острова с течениями. И лишь много лет спустя после моего пребывания на Фату-Хиве известный американский специалист по географии растений Дж. Картер, вернувшись к этой проблеме, заключил: «Трудно назвать более ясное свидетельство контактов между народами Тихого океана и Центральной Америки, чем то, которое дают нам батат и гибискус, известный под названием махо» 29.

Мысленно я частенько возвращался в библиотеку Крэпелиена, стараясь по возможности вспомнить все прочтенное мной до того, как я приехал на острова и самолично ознакомился с обстановкой. На Фату-Хиве если и были книги, то лишь библии в двух конкурирующих церквах Омоа. У католиков и протестантов одна библия, но толкуют они ее по-разному. Не удивительно, что у биологов и антропологов, читающих разные книги, взгляды разные. Даже два антрополога могут по-разному толковать одну и ту же проблему, если один из них только измеряет черепа, а другой только занимается языками. Соединять Полинезию с Америкой было все равно что сунуть палец в осиное гнездо. Ибо ученые и любители, занимающиеся доколумбовой Америкой, давно разбились на два отряда, одержимых чуть ли не религиозным фанатизмом: на диффузионистов и изоляционистов. Первые не сомневались в том, что разделяющий Старый и Новый Свет океан был пройден до Колумба викингами, а еще раньше — другими мореплавателями. Вторые были не менее страстно убеждены, что до 1492 года мировые океаны представляли собой неодолимый барьер для человека. Пожалуй, скорее Пакеекее сумел бы обратить патера Викторина в свою веру, чем изоляционист переубедить диффузиониста или наоборот.

А сам-то я кто? Очевидно, диффузионист, поскольку склоняюсь к мысли, что люди могли прийти в Полинезию из Америки до того, как Колумб пересек Атлантику. Впрочем, какой же я диффузионист? Ведь я не верю, что полинезийцы попали на эти острова, следуя маршрутом, который даже все изоляционисты признают! Не желаю допустить возможность какихлибо контактов с Америкой до Колумба, они исходят из того, что полинезийцы прошли на пирогах вдвое больший путь против господствующих ветров и течений. Всячески изолируя Америку, они тем самым становятся крайними диффузионистами по отношению к Полинезии.

Диффузионисты подходят к решению проблем по меньшей мере так же нереалистично, как изоляционисты, ведь они совершенно не учитывают ветров и течений, смотрят на мировые океаны как на катки, по которым одинаково легко скользить в обе стороны. Сидят над плоской картой и прыгают карандашом с острова на остров, с материка на материк. Им бы очутиться в пироге на волнах, штурмующих Фату-Хиву, убедиться, как мы убедились, что у этого океана есть «верх» и «низ». А изоляционистам, допускающим, что батат и семена махо сами могли прибыть с течением из Перу в Полинезию, не мешало бы уразуметь, что судно могло проделать тот же путь.

В общем, диффузионисты и изоляционисты одинаково далеки от жизни. Тут надо быть хоть немного географом.

…И опять я вечером, лежа в хижине, размышляю об этих проблемах, которые все больше меня занимают. Намечался конфликт между бородатым дикарем, осуществившим возврат к природе, и бывшим студентом университета, решающим научный ребус. Меня огорчало, что антропологи так легко подходят к моим предметам — биологии и географии, даже не изучают их факультативно. Отрывают древних людей от природы и рассматривают их, словно черепки в музейной витрине.

Внезапно я из мира размышлений вернулся на свой матрац. Собаки! Чужие собаки. Точно: где-то в верховьях долины — собачий лай.

Теи в это время как раз шел через речушку, неся нам на большом зеленом листе горячий ужин. Оба его пса остановились, подняли головы и ответили своим сородичам яростным лаем.

Кто-то спускался с гор, потому что в долине Уиа мы ни разу не встречали диких собак. Днем, когда я ходил за хворостом, мне один раз послышалось, что на горе перекликаются люди. Но я решил, что мне это почудилось.

Собачий концерт стал оглушительным, когда целая свора пятнистых псов, напоминающих пойнтеров, выбежала из зарослей в пальмовую рощу. Следом за ними шли люди — мужчины, женщины, дети. Они кричали и махали руками, приветствуя нас. Наши друзья Вео и Тахиапитиани из Омоа, еще одна чета и гурьба ребятишек, среди которых мы узнали плутишку Пахо. Тихая долина наполнилась криками и смехом. Пахо первым делом осведомился у Момо, осталось ли что-нибудь от варенья и тушенки, купленных нами на Хива-Оа. Теи даже не прикоснулся к ним. И сладости мистера Боба мы приберегли, не желая быть виновниками порчи чудесных зубов Теи и Момо.

Судя по всему, не свежий воздух Уиа привлек нежданных гостей из-за гор. То ли им не давали — покоя мысли о товарах из лавки Боба, то ли на той стороне захотели проверить, чем мы тут заняты. Мы предпочли бы, чтобы там о нас вовсе забыли. И горячо поддержали старика Теи, когда он предложил гостям остаться. В Уиа хороший ветер, достаточно свиней и хлебных плодов, на склонах хватает фаэхока. Стоит ли возвращаться в Омоа, где столько больных?

Из земляной печи Теи только что был извлечен жареный поросенок, и пои-пои поспело, так что еды хватало на всех. Гостей не пришлось долго уговаривать. Вместе с детьми и псами они вошли в ограду вокруг резиденции Теи и, когда от поросенка не осталось даже косточек, устроились на ночлег в пустующей второй хижине старика.

Гости решили остаться. Они не стали строить новых домов, обосновались у Теи и ели у него. Лучшие представители той, западной стороны. Дружелюбные, веселые, здоровые, симпатичные. Вео был первым охотником на острове, и, хотя число полудиких свиней Теи быстро сократилось, в верховьях долины бродило предовольно их сородичей. Вео ходил на охоту со своими псами, вооруженный арканом из гибискусовой веревки. Тахо и другие шутя взбирались на деревья, на которые старику уже не влезть; в изобилии снабжали наше общее хозяйство свежей рыбой и другими дарами моря. Казалось, в долину вернулись старые добрые времена. Ожили склоны, ожил берег. Кричали дети, смеялись женщины. Теи был счастлив, все были счастливы. Мы работали сообща и всем делились.

Иногда океан успокаивался настолько, что можно было понырять и поплавать. Облака шли под углом к своему обычному курсу. Но это длилось всего несколько дней, потом они снова направлялись с востока на запад.