Слегка покраснев, она поблагодарила его и снова ушла в гостиную, где томилась еще полчаса, гадая, долго ли пробудет у мужа этот навязчивый мистер Кэтворт, и почему Провидение, напрасно называемое милосердным, не сочло нужным забрать ее из этого мира, когда она в возрасте пяти лет болела скарлатиной. Однако когда, выглянув из окна, она увидела спускающуюся по лестнице ладную фигуру и поняла, что Кардросс наконец освободился, она тут же пожалела, что у нее нет в запасе еще нескольких минут, чтобы собраться с духом.
Но если она не хотела откладывать этот ужасный разговор на завтра, нужно было поторапливаться; и она быстро спустилась по лестнице, пока паника не завладела ею целиком.
Стоя на нижней ступеньке лестницы, Джордж пропустил ее в библиотеку, сказав, что как раз собирался пойти предупредить ее, что милорд свободен и готов ее принять. Открыв перед ней дверь, он хотел сказать ей что-нибудь ободряющее – ведь она выглядела такой юной и такой напутанной и напомнила ему его дочь, но это, конечно же, было невозможно. Было ясно как день, что у бедняжки неприятности; можно было только надеяться, что милорд успокоит ее, но вид у него был не очень приветливый.
Вид у него действительно был далеко не приветливый. Едва Нелл переступила порог, она сразу же поняла, что выбрала неподходящий момент. С очень сосредоточенным лицом он стоял у стола, не улыбнулся ей и не двинулся навстречу. Она еще никогда не видела в его глазах столь мрачного выражения; от внезапного страха ее собственные глаза слегка округлились, и она невольно спросила:
– О, что случилось?
Он заговорил не сразу; помолчав, он произнес очень ровным тоном:
– Я понимаю, что вы хотите поговорить со мной. Но я жду визита Сомерби, так что если это не дело первостепенной важности, то нашу беседу следовало бы отложить до завтрашнего утра.
Холодная официальность этой речи поразила ее в самое сердце; она только и смогла вымолвить:
– Оно… оно самой первостепенной важности! Я должна, должна сказать вам немедленно!
– Очень хорошо. В чем дело?
Эти слова не ободрили ее, но отступать было невозможно.
– Ожерелье… ожерелье Кардроссов! Оно пропало! – выпалила она.
Ей показалось, что он оцепенел, но ничего ей не ответил. Испуганная и ошарашенная, она пролепетала:
– По-моему, вы не поняли меня!
– О нет! Я прекрасно вас понял! – мрачно ответил он.
– Кардросс, умоляю вас! Вы очень рассержены… потрясены…
– И то и другое! Я не могу сейчас обсуждать этот вопрос. Увидимся утром. Может быть, тогда я смогу говорить с большей сдержанностью, чем та, на которую способен сейчас!
– О, говорите что хотите, только не смотрите на меня так! – взмолилась она. – Честное слово, я не потеряла его по небрежности! Его украли, Кардросс!
– Я и не думал, что вы его потеряли. Вы предполагаете, что в дом незаметно проник вор, или же хотите обвинить кого-то из слуг?
– Я не знаю, но страшно боюсь, что это кто-то из слуг! – взволнованно сказала она. – Они могли специально искать его, а посторонний не знал бы, где оно, – ведь правда? И не оставил бы после себя комнату в таком виде, будто в ней никого не было и ничего не украдено. Я… видите ли, я ничего не подозревала! Может быть, я бы обнаружила пропажу только через несколько месяцев, потому что оно было спрятано в одежде, которую Саттон переложила камфарой.
– А каким же образом вы обнаружили пропажу? – спросил он. – Это меня несколько удивляет.
– Я не… это не я! Саттон увидела, что футляр пуст, когда доставала мою зимнюю одежду.
– Понятно. Как вы, должно быть, расстроились?
В его голосе звучали враждебные нотки, и она в недоумении уставилась на него.
– Расстроилась? – повторила она. – Господи, да разве это можно так назвать, Кардросс?
– Я не сомневаюсь, что вы в высшей степени потрясены. Насколько я понимаю, Саттон сделала это неприятное открытие только сегодня?
Она ответила не сразу. Она знала, что признаться во всем будет непросто, но не думала, что он сделает разговор таким трудным. Ей пришлось преодолеть искушение ответить утвердительно, потому что теперь ей казалось невозможным рассказать всю свою историю этому чужому человеку, который смотрел на нее столь безжалостным взглядом и говорил с ней таким издевательским тоном. Но внутренняя борьба длилась не больше минуты. Она прерывисто вздохнула и еле слышно сказала:
– Нет… я знала… со вторника. Я хочу объяснить вам… попытаться объяснить… почему я вам не сказала… до сегодняшнего дня.
– Ради Бога, не надо! Избавьте меня хотя бы от этого!
Ее поразила ярость, с которой он произнес эти слова. Она вскинула на него взгляд и инстинктивно отпрянула, увидев, каким гневом горели его глаза.
– Кардросс!
– Замолчите! – Он повернулся к столу и рывком раскрыл один из ящиков. – Можете мне ничего не объяснять!
Она стояла ошеломленная, не веря своим глазам, потому что предмет, который он выхватил из ящика и презрительно швырнул ей, был не чем иным, как ожерельем Кардроссов.
Вихрь предположений не привел ни к чему разумному; она была так растеряна, что смогла лишь прошептать:
– Оно у вас?
– Да, мадам Женушка, оно у меня! – ответил он.
Она почувствовала облегчение.
– О, как я рада! – вскричала она. – Но как… почему… я ничего не понимаю!
– Правда? Так я вам расскажу! – резко сказал он. – Час назад мне его принес хитрый маленький ювелир, чей сын – далеко не такой хитрый и, как я понимаю, не такой честный, как он сам! – купил его вчера за две тысячи фунтов! Думаю, он поздравлял себя с удачей: не каждый день в руки плывут такие клиенты! Ему бы, конечно, пришлось разрезать ожерелье, но и в таком виде оно стоит втрое больше, чем две тысячи, как вам известно. Нет, вам ведь это неизвестно, а?
Она едва ли уловила его горький, издевательский тон и даже не вполне поняла смысла его слов. Она смотрела на него, нахмурив брови, побледнев, тяжело дыша.
– Вчера, – повторила она. – Вчера? Кто… он сказал вам… кто?..
Его губы презрительно искривились.
– Нет, этого он мне не сказал. Его прекрасная клиентка – что вполне можно понять! – была под густой вуалью. – Вырвавшийся у нее легкий вздох облегчения не ускользнул от его внимания. – Да и я не так глуп, чтобы требовать дальнейших сведений на этот счет! – сказал он, и в голосе его снова зазвучала ярость. – Леди, безусловно леди. Молодая леди, одетая по последней моде, которая не сообщила своего имени – да и не могла этого сделать! – и не приняла в уплату банковского векселя. Неужели вы думаете, что после того, как мне это сказали, я стал расспрашивать Кэтворта дальше?
– Кэтворт? – быстро спросила она. – Тот человек, что приходил к вам – только что разговаривал с вами?
– Ну да! Если бы вы только знали! Вы сейчас подумали об этом, любовь моя? Но разве могли вы знать! Это не он купил за бесценок ожерелье Кардроссов! Вы-то имели дело с сыном – который, хотя, несомненно, и знает, что почем, но все-таки далеко не так сведущ, как его отец! Если верить моему новому знакомцу, он никогда не видел ожерелья Кардроссов и не слышал о нем. Что ж, может быть! Я слишком в большом долгу у отца, чтобы не верить ему. В конце концов, я никогда не имел дела с ювелиром с аллеи Крэнбурн. Может быть, молодой Кэтворт не мошенник, а просто еще зелен! Другое дело – Кэтворт-старший. Он-то узнал ожерелье Кардроссов, как только увидел его, и сразу понял свой долг! Мне очень жаль, что я был не в настроении, чтобы оценить эту сцену по достоинству! Как он был благоразумен! Как добродетелен! Не произнес ни одного недостойного джентльмена слова! Она даже не позволил себе выразить надежду на мое дальнейшее покровительство и, не моргнув глазом, выслушал все колкости, которые я произнес! Восхитительный человек – мне обязательно нужно стать его клиентом! Будет просто подло, если я им не стану!
Он умолк, но она не вымолвила ни слова и не двинулась с места. В ее глазах появилось странное, пустое выражение; хоть он этого и не знал, но несправедливые обвинения на ее счет обеспокоили ее меньше, чем догадка о том, что случилось на самом деле.