Для Нелл это была уже последняя капля, довершившая этот исключительно неудачный день. Она очень серьезно попросила Летти не пытаться в этот вечер отстаивать свои интересы; и когда Летти, тряхнув головой, заявила, что она-то не боится Кардросса, Нелл предупредила ее, что он уже достаточно рассержен, получив письмо леди Чадли.

Летти впала в задумчивое молчание. А через несколько секунд сказала с беспечностью, которая вряд ли кого-нибудь могла обмануть:

– Это не имеет ни малейшего значения. Мне все равно, если он в очередной раз выбранит меня. Он очень сердит, Нелл?

– Нет, но… боюсь, он очень недоволен! Думаю, он не станет говорить с тобой об этом, если только ты не выведешь его из себя!

– Ладно, сегодня я ничего ему не скажу, – решила Летти. – Как удачно, что мы с тобой идем на спектакль! Я только хотела спросить тебя, обязательно ли нам идти, У меня что-то нет ни малейшего желания. Хотя не следует впадать в спячку, даже если Кардросс и намерен разбить мне сердце. Поделом ему будет, если я вдруг зачахну и умру, потому что, хотя ему нет до меня никакого дела, я оставлю письмо, которое вскроют после моей смерти, и в нем будет написано, что это он во всем виноват, а уж это ему не понравится!

Слегка воодушевленная этой мыслью, Летти отправилась переодеваться. С несвойственным ей тактом она выбрала из своего гардероба очень строгое платье из французского муслина и подчеркнула его скромность, набросив на плечи кружевную косынку. Это заставило обожающую ее горничную взглянуть на свою хозяйку с явным беспокойством, но когда ей объяснили, в чем дело, Марта внесла и свою лепту, заменив пару шелковых митенок на элегантные лайковые перчатки, которые она перед этим отложила в сторону. Летти оглядела их с неудовольствием, но все-таки согласилась надеть; и вот она предстала перед своим сводным братом как воплощение добродетельной девственности. Этот скромный наряд произвел хорошее впечатление, хотя и не то, которого она ожидала. Когда она вошла в гостиную, у Кардросса был суровый вид, но при первом же взгляде на свою благочестивую сестренку его лицо прояснилось. Он поднял лорнет, чтобы разглядеть ее, и сухо, хотя его губы чуть не расплывались в улыбке, произнес:

– Немножко мрачновато, Летти!

Ее ангельское выражение лица сменилось выражением прелестной шаловливости. Она плутовато подмигнула и, встав на цыпочки, поцеловала его в щеку:

– Милый Джайлз! Какой приятный сюрприз, честное слово!

– Хочешь умаслить меня, голубушка?

Она захихикала:

– Нет-нет, очень удачно, что ты приехал, потому что мы собираемся пойти на спектакль и нас некому сопровождать!

– Что ты за противная девчонка! – заметил он.

– Да, только не сердись! – попросила она.

– Это будет напрасной тратой времени. Но я серьезно подумываю о том, чтобы отправить тебя к тетушке Онории. Может быть, она и будет время от времени вывозить тебя на ассамблеи – а они кончаются ровно в одиннадцать! – но только если ты будешь примерно себя вести.

– О, что за ужасная мысль! – содрогнувшись, вскричала Летти. – К тетушке Онории! Да еще в Бат, это же надо! Я, конечно же, убегу – и стану актрисой, просто тебе назло!

– Чепуха! Ты у нее через неделю будешь ходить по струнке! Я сам боюсь ее до смерти! – ответил он.

– Неудивительно! Мои нервы гораздо крепче, будь уверен!

Он засмеялся. В этот миг объявили, что обед готов, граф отвесил поклон обеим дамам и вышел из комнаты, пропустив их вперед. Поставив себе целью привести его в уступчивое настроение, Летти неустанно развлекала его веселой болтовней, в которой Нелл почти не принимала участия, и только механически улыбалась в ответ на самые нелепые высказывания Летти. Графиня была в подавленном настроении; кроме того, она боялась, что Летти, воодушевленная снисходительностью брата, сочтет момент подходящим, чтобы заговорить о своем замужестве. Обед казался бесконечным, хотя на самом деле был короче обычного, так как милорда не ждали. У кудесника на нижнем этаже хватило времени состряпать только жалкую пародию на второе блюдо, добавив к первой перемене, то есть супу, голубям, пулярке а-ля дюшес и сморчкам, жареную грудку барашка с огурцами, креветок в корзинках и сырники. Это весьма вульгарное меню вызвало неодобрение прислуживавшего за столом лакея; и Фарли, который вел партизанскую войну с галльским владыкой кухни, предсказал, что милорд пошлет вниз достаточно резкие замечания. Однако милорд не высказал никаких комментариев; а миледи и вовсе отказалась от большинства блюд, а остальные едва попробовала, но эта воздержанность объяснялась скорее отсутствием аппетита, чем отвращением именно к этим блюдам.

Когда они встали из-за стола, граф, который за обедом бросил на жену несколько пристальных взглядов, тихо спросил, ее, хорошо ли она себя чувствует.

– Да, конечно, – поспешно сказала она. – Немного устала, но ничего страшного!

Летти очень кстати ввернула, что они обе страшно измучены балами и раутами; а когда Кардросс предложил не ехать в «Друри-Лейн» и остаться дома, Летти всячески поддержала этот план, заметив Нелл, что за много месяцев там не шло ни одного сносного спектакля. Что касается ее лично, заявила девушка, то она с удовольствием останется наслаждаться домашним уютом. Но поскольку Нелл прекрасно понимала, что наслаждение уютом очень быстро сменится крайне неуютной перепалкой с Кардроссом, она сказала, что ей очень хочется посмотреть пьесу. Кардросс тут же согласился, но нежные нотки исчезли из его голоса, и он с учтивым безразличием сказал:

– Как хотите, любовь моя.

Спектакль был не хуже и не лучше, чем те, что игрались в «Друри-Лейн» весь год, и даже Летти, которая по молодости лет всегда считала, что с ней обходились несправедливо, если ее уводили из театра прежде, чем занавес опускался в последний раз, приветствовала предложение Кардросса не оставаться на фарс. Лондон переживал период театрального застоя, и за исключением случайных появлений миссис Сиддонс на благотворительных спектаклях и обещанной новой мелодрамы Чарльза Кембла, премьера которой должна была состояться через месяц, даже неискушенного зрителя нечем было заманить ни в один театр. «Хеймаркет» закрылся из-за того, что его руководители были заняты бесконечной тяжбой, «Суррей» на южном берегу Темзы ставил исключительно «бурлетты», вовсе не предназначенные для дам. «Ридженси» быстро угасал, а постановки в «Лицеуме» и в «Олимпике» напоминали скорее цирк Астли; поэтому театралам оставалось либо сидеть дома, либо посещать сменяющие друг друга серые спектакли в «Друри-Лейн» и в «Сан-Парей».

– Не знаю, почему тебе так захотелось смотреть эту глупую пьесу! – откровенно сказала Летти, когда Кардросс, доставив обеих дам на Гросвенор-сквер, отправился провести часок-другой в клубе Уайта. – Я изо всех о старалась спасти тебя от этой скукоты, потому что видела, что ты тоже не в настроении.

– Я не хотела смотреть ее, – устало возразила Нелл. – И поехала только для того, чтобы ты не начала докучать Кардроссу своим замужеством. Мне подумалось, что даже театр будет лучше!

– Ну что за вздор! – удивилась Летти. – Тебе-то что, если бы я стала докучать ему? Он же не стал бы обвинять в этом тебя!

– Пожалуй, не стал бы – пока ты не втянула бы меня в ссору, без которой наверняка бы не обошлось! В любом случае я не терплю слушать, как ты доводишь Кардросса до белого каления, и это неудивительно, потому что, признайся, Летти, когда ты злишься, ты разговариваешь с ним в совершенном неприличном тоне!

– Тьфу! Почему я не могу говорить ему все, что думаю? – презрительно сказала Летти. – Он мне, в конце концов, не отец! Не хочу тебя расстраивать, Нелл, но предупреждаю: я намерена поговорить с ним завтра утром. И более того, я буду продолжать настаивать на своем каждый раз, когда буду видеть его, пока он не уступит, а я не сомневаюсь, что так и будет. Я часто замечала, что джентльмены очень не любят, когда им постоянно докучают, и готовы на все, лишь бы обрести покой!