— У меня, чать, рука не подымется, — сомневался Меркульев.

— Ты белякам ухи отрезал в гражданскую?

— Был грех.

— Вот и согреши еще раз: рубани по харе лопатой чекиста. И уйдем в горы. А там — видно будет. Мне помирать неохота.

Эсеру план побега показался реальным. Курту порешили не открываться, все-таки иностранец, может выдать.

— И Золотовскому скажем в последний момент, когда повезут казнить. У меня подозрение к еврею, — заключил Коровин.

У Гришки под штаниной был привязан к ноге заточенный трехгранный напильник, подброшенный Трубочистом. И такое оружие могло сгодиться. Несколько раз в камере проводили шмон, нашли тайник с ножом, а напильник остался. Меркульев откровенничал с Коровиным:

— Ежли наш род Меркульевых погаснет, беда случится.

— Какая беда?

— Мы же тайну казачьего клада храним, Гриша.

— Какого клада?

— Золотого.

— Сколько золота в захороне?

— Двадцать бочат серебра, двенадцать — золота. И кувшин с драгоценными самоцветами, кольцами, серьгами.

— Не бреши, старый пим.

— Ей-богу, не брешу, Гриша. Энто казна казачья, старинная.

— А где клад утаен?

— Не ведаю.

— А кто ведает?

— Фроська.

— Не рассказывай байки, пердун старый. Лучше посоображай, как нам уйти от смерти. Чует мое сердце, что поволокут скоро.

Гришка Коровин не ошибся в своих предчувствиях и предположениях. Через три дня всю камеру смертников вывели во двор тюрьмы и затолкнули в черный воронок. Через решетку из окошка столярной мастерской выглянул Трубочист, помахал рукой. Ахмет вышел из тюремной конюшни с метлой, но его загнали обратно окриком.

— Куда нас повезут? — дрогнувшим голосом спросил Золотовский.

— Расстреливать повезли. Но ты держись, жидяра. Когда прикажут рыть яму, бери лопату. И как я заору — бей ближнего мильтона по кумполу. Ясно?

— Сказано в Писании: не убий! — возразил Монах.

— Гриша, я не смогу, — закрыл лицо ладонями Золотовский.

— Ну, ты хоть помаши лопатой, помельтешись, отвлеки от нас внимание.

Расстрельный конвой возглавлял подвыпивший Груздев. В кабину «воронка» сел боец с винтовкой. Другой красноармеец, тоже с винтовкой, поместился в задней, отгороженной клетушке машины. С Груздевым были сержант Матафонов и бригадмилец Разенков. Они ехали следом — в легковой машине.

— Нам повезло! — обнял Коровин старика Меркульева. — Они даже не связали нам руки.

— Дай бог, дай бог! — молился Монах.

«Воронок» чихал и колыхался по ухабистым дорогам долго, около часу. А остановился, показалось, неожиданно. В тишине заскрежетала открываемая дверца.

— Выходите, соколы, — скомандовал Груздев, держа в руке револьвер. Резенков бросил четыре штыковых лопаты.

— Копайте могилу, — распорядился Матафонов.

Коровин схватил две лопаты, одну подал Меркульеву. Завладел тяжелой лопатой и Эсер. Курт упал на колени, заплакал, начал биться лбом о землю. Поляну, где остановились машины, окружал березовый лесок. Голубело пронзительное небо, благоухали травы, зеленел густой конский щавель, по жаре носились быстрые, кусучие оводы. Один из них впился в шею Груздеву.

— Кровосос проклятый! — прибил он его.

Золотовский взял лопату, начал копать. Монах стоял величественно, не обращая внимания на ор. Разенкову почему-то хотелось унизить Монаха. Он отобрал лопату у Золотовского, совал ее в руки Монаха:

— Копай, ты, копай! Отродье реакционное!

Монах глянул на бригадмильца сверху вниз, как на карлика, отвернулся, начал читать молитву. Два бойца с винтовками, сержант Матафонов и Груздев как бы окружили то место, где начали рыть яму. Коровин оттолкнул Меркульева к другому краю начатой могилы, где стоял молоденький красноармеец с винтовкой.

— Ты того, я этого. Эсер — Груздева, и сразу бежим!

— Не разговаривать! — взвел курок револьвера Груздев.

Матафонов в побеги при расстрелах не верил, потому присел на кочку, револьвер сунул в кобуру. Как можно убежать? Срежут в спину из винта. Да и догнать любого доходягу не трудно, звездануть по башке рукояткой револьвера. И снова заставить копать. Кто же им будет рыть могилы? Пять мертвяков зарыть еще можно. А когда их тридцать-сорок?

— Ты прыгнешь на сержанта, который сидит, — шепнул Коровин Золотовскому. — А мы тебе поможем, не бойся.

Помогать Коровин и Эсер никому не собирались. Когда могила углубилась на полметра, Гришка издал звериный рык и со страшной силой рубанул по лицу лопатой стоящего вблизи красноармейца. Он упал, обливаясь кровью, но винтовку из рук не выпустил, накрыл ее своим телом. Старик Меркульев бросился на другого бойца, но он увернулся от удара лопатой, сбил с ног нападавшего прикладом. Меркульев, однако, вцепился бойцу в ноги, уронил его. Эсер побежал к лесу, бросив лопату.

— Беги, Гришка, беги! — хрипел Меркульев, с трудом удерживая упавшего, но ловкого и брыкливого красноармейца.

Коровин тоже ринулся к лесу крупными прыжками, по-лосиному, но оглядывался. Золотовский упал на сержанта Матафонова, опрокинул его на спину, извинительно приговаривая:

— Простите, но я должен, понимаете?

Матафонов схватил Золотовского за горло, придушил, отбросил в сторону, вытащил из кобуры револьвер и начал расстреливать его, лежачего.

— Ах ты, жид! Как ты посмел? Получай, на — тебе, на!

А Коровин и Эсер убегали, по ним никто не стрелял. Один боец лежал мертвым, другой барахтался с Меркульевым. У бригадмильца оружия не было. Да он и отскочил с перепугу, спрятался за автомашину. Груздев стрелял. Но он стрелял в идущего на него великана-монаха. Пятился и стрелял в упор. Пять раз выстрелил Груздев в грудь и живот рослого чернеца. А он пошатывался, останавливался на мгновение и снова начинал надвигаться на Груздева с распростертыми руками, будто живой крест.

— Если они умолкнут, то камни возопиют! — рыкающе булькал Монах.

После шестого выстрела святой отец изогнулся, откинулся и упал на спину. А Григорий Коровин и Эсер уже скрылись в леске, несколько раз мелькнув между стволами берез. Матафонов помог красноармейцу, которого начал одолевать старик Меркульев. Сержант сокрушил преступника ударом сапога в челюсть, оттащил его от бойца, прикончил выстрелом в голову. Курт все еще стоял на коленях, рыдал. Матафонов хотел его пристрелить, но Груздев удержал сержанта:

— А кто яму будет рыть?

Могилу выкопал Курт, помогал ему Разенков. Матафонов и Разенков сбросили в яму тела — Меркульева, Золотовского, Монаха. Курт нарвал травы, полевых лопухов, букетик цветов. Он сам спустился в схорон, лег, закрыв лицо травой. Груздев подал револьвер Разенкову, пополнив барабан патронами:

— Стреляй!

Разенков выстрелил шесть раз, но Курт продолжал стонать и дергаться.

— Закапывай, не вылезет, — подал Матафонов лопату бригадмильцу.

— Ужасный день! — сплюнул Груздев.

— Невезучий, — согласился Матафонов.

Разенков забросал могилу, притоптал. Шофер «воронка» расстелил на ковылях тряпку, подал стаканы, открыл две бутылки водки, разлил. Выпили молча, закусывали луком и хлебом. И все посматривали в сторону леска, где скрылись беглецы — Эсер и Коровин.

— Как же так получилось? Едри их мать! — сокрушался Груздев.

— Мож, промолчим. Подпишем бумагу, што расхлопали, — предложил сержант Матафонов.

Груздев помотал головой отрицательно:

— Нет, их могут поймать случайно. И мы тогда загремим.

Разенков дал дельный совет:

— Надо ехать на станцию Куйбас. Она — рядом. Коровин туда поползет к товарнякам. И Эсер за ним увяжется.

— Если мы Эсера и Коровина не возьмем, полетят наши головы, — подумал Груздев.

Но перед глазами его стояли не Эсер и Коровин, а великан-Монах с распростертыми руками, будто черный крест. Груздев стрелял и стрелял по нему в упор. А Монах не падал, а надвигался и надвигался, как обещание возмездия.