Для начальника НКВД Придорогина, лейтенанта Бурдина не так уж важно было, что старик не выдает двух-трех сообщников. Под найденный в гробу пулемет требовалось раскрыть крупную контрреволюционную организацию. Не три-четыре человека, а как минимум — сотню! Не так уж часто попадают в руки НКВД пулеметы, склады с оружием. Под этот пулемет могли посыпаться ордена, повышение по службе, слава. Сам Генрих Ягода снова звонил Придорогину, требовал раскрытия заговора. Но старик Меркульев молчал. Его подвешивали за ноги в подвале милиции, оборвали плоскогубцами усы, поджарили паяльной лампой нос, переломали ключицы, выткнули раскаленным шилом левый глаз.

— Никово не потяну за собой в могилу, зазря мельтешитесь, — хрипел упрямый дед, отхаркиваясь кровью.

На одном из допросов старик изловчился и раздробил сержанту Матафонову челюсть. Меркульева бы убили, но Придорогин не разрешил:

— Нет, отойдите от него. Отправьте в тюремный лазарет. Подлечим и снова начнем допрашивать. Должен заговорить старый хрыч. А смерть для него — счастье, избавление от мук. С легкостью такого подарка не получит он. Крепкий орешек, но потребно расколоть. Старик даже не выдал, где скрывался после побега.

Придорогин дал указание взять Фроську Меркульеву. Но прокурор Соронин не подписал ордер на арест. Секретарь горкома партии Хитаров просил представить обоснования, факты, компрометирующие буфетчицу. Прокурору не хотелось портить отношения с новым секретарем горкома. Кто знает, куда продвинется этот знаменитый армянин. У него связи в Москве, дружба с Микояном, международный авторитет, вхож с легкостью к самому Сталину. Рафаэль Хитаров — это не какой-то там опальный, навроде Ломинадзе, с ним надо держать ухо востро. Кончит он плохо, но пока — на белом коне.

Получал Придорогин и приятные известия. Позвонили из Москвы, поблагодарили за то, что командировал на Дальний Восток хорошего сыщика. Порошин раскрыл и ликвидировал в Хабаровске и Владивостоке организацию контрабандистов, конфисковал четыре пуда золота. Порошина представили к ордену Красной Звезды, запросили характеристику. Придорогин не был завистливым, ответил искренне:

— Порошин — мой ученик. Есть у него слабость к девкам. Но ведь молодой. Вы верните мне Аркашу. Не вздумайте у себя оставить. У меня здесь работы по горло. А кадров нет, запурхались.

Через три месяца после известия о награждении Порошина боевым орденом Красного Знамени пришла телеграмма: «Был тяжело ранен в стычке с хунхузами. Лечусь в Ялте, выздоравливаю. Скоро вернусь в Магнитку. Почему Фрося не отвечает на письма? Сообщите, что с ней? С боевым приветом — Порошин».

Письма Аркадия Ивановича, адресованные Фроське, лежали в сейфе Придорогина. Запросы Фроськи о своем женихе из Москвы высылали тоже Придорогину. Командировка Порошина на Дальний Восток была секретной, и Фроське по всем инструкциям знать об этом не полагалось. Но работа завершена... Придорогин решил отдать порошинские письма по предназначению — Фроське. Он собрал их в стопку, перевязал тесемкой, сунул в планшет. Был уже поздний вечер.

— Заеду на машине, навещу девку, отдам письма, — нажал начальник милиции на кнопку сигнала, вызывая дежурного по горотделу.

Но выехать не удалось. Машина-развалюха не заводилась. Что только с ней не делали? И крутили бешено заводной рукояткой, и толкали с горки, и разбирали карбюратор. Придорогин, чертыхаясь, побрел к паромной переправе. Фроська из общежития выписалась, проживала в своем доме, в казачьей станице, которая находилась в черте города. Голубицкий, проезжая мимо, остановил свою автомашину:

— Алексан Николаич, садись, подвезу!

— Я не домой. Мне по делам, на тот берег, в станицу.

— Ну, извини, — захлопнул дверцу новенького автомобиля Голубицкий.

— Чтоб у тебя колесо лопнуло, — раздраженно плюнул начальник милиции.

Однако колдовским даром он явно не обладал. Автомобиль Голубицкого укатил за поворот в полной исправности. Придорогин не мог объяснить для себя, почему он пошел на ночь глядя к девице Ефросинье Меркульевой? И оправдывался для себя тем, что надо все-таки передать письма, да и подозрения кой-какие имеются. Подозрения — не связанные с ее дедом. Телеграмма от Порошина из Ялты поступила сегодня. Никто в Магнитке не знал о его ранении. Каким же образом Фроська проведала о том, чего не знал даже он, начальник милиции? Две недели тому назад она приходила на прием к Пушкову, просила разрешение на продуктовые передачи в тюрьму, для деда. Такое позволение ей не дали, и она раскричалась:

— Все у меня отобрали! Изверги! Деду глаз выжгли, суженого пулей проткнули!

Придорогин вышел из кабинета:

— Кто тебе сказал, что твой суженый пулей пробит? Его орденом наградили, дура. Он, может, в Москве сейчас товарищу Калинину руку пожимает...

Фроська заскулила тогда:

— У моря он лежит, ранетый, пулей пробитый.

— Откуда у тебя эти данные?

— Гадание показало.

— На чем ворожила, на бобах, али на кофейной гуще?

— На огне колдовала.

— Обманул тебя огонь. И пора избавляться от предрассудков.

А теперь оказалось, что Фроська права. Ворожбу ее всерьез принять нельзя. Но как могла узнать эта рыжая стерва о ранении Порошина? Кто ей сообщил, что он лечится в Ялте, у моря? Если она связана с преступным миром, знала все время о местонахождении оперативника, то тогда и тяжелое ранение его может быть не случайным, а по наводке или болтливости девицы. Все это надо проверить, нельзя терять бдительности.

Мысли эти вселили уверенность в начальника милиции, и он зашагал бодристее к паромной переправе. Ходить по городу ночью в одиночку он не боялся. Много можно увидеть интересного. Вот и сейчас — первым встретился нищий Ленин. Он тащил, крадучись, бревно на плече. Такая уж у него мания: бревна ворует. Мимо прошел со своей невестой Леночкой подручный сталевара Григорий Коровин. Вроде хороший парень: Порошин его подстрелил нечаянно, а он даже не жалуется.

После переправы на правый берег реки Придорогин несколько растерялся, ночная темь стерла прежние ориентиры, он не знал, как пройти к дому Меркульевых. В сумерках раздался выстрел, в небо взлетела осветительная ракета. Она описала дугу и упала с шипением в огород, мимо которого проходил начальник НКВД. Все было ясно. Недавно на аэродроме похитили ракетницу. Скорее всего — это дело рук озорника Гераськи Ермошкина. Балуются подростки. Только они могут додуматься: вскрыть картонный патрон, убавить пороховой заряд, чтобы осветительная ракета не взлетала высоко, не сгорала полностью в воздухе, а падала на землю. Так вот они, мальчишки, во всех городах обстреливают вечерние танцплощадки из украденных ракетниц. Падает осветительная ракета в толпу танцующих — и сколько визгу, крику! Но ведь опасно озорство это, ожоги могут получить люди, пожар может возникнуть.

Придорогин совсем заплутался между избами и огородными плетнями. Но встретил двух девочек-хохотушек, обратился к ним за помощью:

— Доченька, как мне пройти к дому Меркульевых?

— А мы проводим вас, дяденька.

— Спасибо, милые. Как вас зовут?

— Груня Ермошкина.

— Вера Телегина.

— А я Придорогин Алексан Николаич, начальник НКВД.

— Вы Фросю заарестуете?

— Нет, я письма ей несу от жениха.

— Я знаю его, — похвасталась Верочка Телегина. — Я ему пельмени приносила в больницу.

В доме Меркульевых светились два горничных окна, на этажерке горела ярко керосиновая десятилинейка. За шторкой проплыла тень. Девочки — Груня Ермошкина и Верочка Телегина хихикнули и ушли в темноту. Придорогин вытащил из кобуры револьвер, стукнул легонько стволом в створку.

— Кто там? — расплющила Фроська нос о стекло окна.

— Открой дверь, Фрося. Это я, Придорогин, начальник НКВД. Фроська прогремела засовом в сенях, открыла дверь, вышла на крыльцо, кутаясь в белую шаль.

— Добрый вечер, Сан Николаич. С чем пожаловали?

— С радостью для тебя.

— Письмо от Аркаши принесли?

— Не одно письмо, а несколько писем. А ты откуда об этом проведала?