— Почему ворота не заперты? — насупился Федоров.

— Так ить я поеду чичас, — объяснил шофер.

Федоров спросил у него:

— Душегубку отремонтировал?

— Ни, выхлопная труба отвалилась по дороге, затерялась.

— А если шланг резиновый подвести?

— Шланг загорится.

Сержант пнул Гераську под зад:

— Ты чо? На радостях помолиться решил? Вставай, паскудник!

Капли дождя падали с ночного неба, стучали по железной крыше НКВД. Слева, за оградой двора, молнией высветило купол церкви со спиленным крестом.

— Выпить бы где с устатку, — сказал сержант.

— Волоки волчонка в камеру. Должно быть, ливень хлынет, — торопил Рудаков.

— Поехали! — сел Федоров в кабину грузовика.

В этот момент яркая ветвистая молния осветила город, и Гераська увидел на куполе церкви Верочку Телегину и Трубочиста с подзорной трубой. Федоров тоже заметил их, выхватил пистолет, начал стрелять. Рудаков ничего не понимал:

— Что случилось?

— Щенка в камеру! Быстро! И к церкви! Надо их взять! — кричал Федоров.

Гераську потащили волоком, втолкнули в камеру. Полуторка с работниками НКВД вырулила из двора, запетляла, стремительно двигаясь к церкви. Но вскоре стеновой ливень с градом остановил машину. Ехать было невозможно, ничего не видно даже в пяти шагах.

Цветь тридцать седьмая

Директор магнитогорского металлургического завода Григорий Иванович Носов никогда не разыгрывал из себя вельможу, барина. Но он не любил ездить в купе поезда с людьми. Пассажиры-попутчики мешали ему думать, работать, читать, ощущать наслаждение отдыхом. Когда еще можно отдохнуть, если не в дальней дороге? И Завенягин, и Носов в этом отношении были одинаковы. Носов откупил для себя в мягком вагоне купе полностью, заплатив за четыре железнодорожных билета поезда «Москва — Челябинск». Носова провожали на Казанском вокзале столицы Завенягин и Мухина. Григорий Иванович чувствовал себя рядом с Верой Игнатьевной стесненно и неловко. Он знал о неудачном приезде скульпторши в Магнитку, о диком и нелепом сокрушении кувалдой ее гипсовых фигур. И хотя сам Носов не был к этому причастен, какая-то доля вины ложилась как бы и на него.

— Ты, Григорий, закупил, конечно, купе полностью? — спросил Завенягин при подходе к вагону.

— С тебя пример беру, — отпарировал Носов.

Вера Игнатьевна смотрела на соседний вагон:

— Что там происходит?

Проводница выталкивала из вагона девочку лет шестнадцати, худенькую, с котомкой не весьма богатой. Девчонка сопротивлялась, но проводница, мужеподобная баба, схватила ее за копну льняных волос, выдернула из тамбура и бросила на перрон.

— Надоели эти зайцы! Денег, видите ли, нет. Коли денег нет, дуй по шпалам пешком. Али дома сиди на печке, — громорычно объясняла проводница лежащей на платформе девочке.

Большие серые глаза безбилетницы подрагивали от слез, как у подстреленной косули.

— Она же колено разбила, — склонилась над упавшей девочкой Мухина, прижимая белый платочек к ее окровавленной ноге.

— Где-то я ее видел, по-моему, это — Груня, — сказал Завенягин стоящему рядом Носову.

— Какая Груня? Не знаю такой, — ответил Носов.

— Из твоей Магнитки эта девочка. Я видел ее у Коровиных.

— У каких Коровиных?

Носов не мог понять — о каких Коровиных идет речь? Какое отношение имеет московская безбилетница к Магнитке? И почему она известна Завенягину? Авраамий Павлович и Вера Игнатьевна помогли девочке подняться на ноги, отряхнули от пыли ее котомку, платьице.

— Тебя, кажется, Груней зовут? Да? — спросил Завенягин.

— Груней, — всхлипнула девочка

— А как ты оказалась в Москве?

— К Михаилу Ванычу Калинину приезжала. Братишка у меня в тюрьме, Гераська. Ни за што, ни про што посадили.

— Разберутся и отпустят, — утешала Мухина Груню.

— У тебя денег нет на билет? Возьми, пожалуйста — подал Авраамий Павлович девочке четыре красных тридцатки. — Бери, бери, не стесняйся. Это мой долг. Я брал взаймы у Коровина. Вернуть вот не удалось до сих пор.

— Не Коровина я, а Ермошкина, — взяла деньги Груня.

Носов понял наконец, что и Завенягин, и девочка-безбилетница упоминают все время сталевара Григория Коровина, который арестован и что-то там натворил в НКВД или в тюрьме. Носов не был знаком с Коровиным. А вот главный механик завода Рыженко дружил с ним. Рыженко уверял Носова, что Коровина надо бы выхлопотать из тюрьмы и перевести из сталеваров в механический цех. Мол, Григорий Коровин — гений-самоучка в механике, какую-то заводную куклу изладил. Носов тогда позвонил в НКВД, поинтересовался: можно ли взять на поруки Коровина? Начальник НКВД расхохотался...

— Пойдем со мной, у меня есть место в купе, — взялся за котомку Груни Носов. — Не бойся, место оплачено, мягкий вагон.

— Иди, иди, дурочка. Знаешь, кто тебя приглашает? Директор завода — Носов Григорий Иваныч. А вагон — мягкий!

— Не, там дорого. Я в общем поеду, — с подозрением посмотрела Груня на Григория Ивановича.

Завенягин отобрал у Груни Ермошкиной котомку:

— Пошли!

Вера Игнатьевна подхватила Груню под руку, завела в вагон. Проводница мягкого вагона — девушка двадцати лет — подмигнула Груне. Мол, не трусь! Я тебе всегда помогу. Да где наша не пропадала? Груня согласилась сесть в мягкий вагон, потому что помнила Завенягина и Мухину. Носова она никогда не видела, не приходилось. Завенягин и у Меркульевых, и у Коровиных, и у Телегиных бывал. А вот Коробов и Носов не жаловали казачий поселок. Носова не любили в станице. Пробился о прошлый год в казачьем поселке родник. Вода вкусная, зубы ломит холодом, в посуде больше месяца свежей остается. Слух прошел, что из-под земли святая вода заструилась. Богородица якобы с неба являлась. И повалил народ со всей великой округи к роднику. Вроде бы водой многие болезни исцелялись.

Заведующий вошебойкой имени Розы Люксембург, лектор-атеист Шмель выступил по радио и в газете с критикой суеверий, предрассудков, религии. Намекнул он, будто вода в роднике может при исследовании оказаться не святой, а заразной. Но после этого к роднику началось паломничество, которое встревожило горком партии, горисполком и НКВД. Горкомы партии по всей стране боролись с врагами народа, инакомыслящими и целебными родниками. Наряды милиции, пожарники и бригадмильцы не могли остановить желающих почерпнуть святой водицы. А по ночам над родником, говорят, летала рыжая ведьма в корыте. Тогда вот Григорий Иванович Носов и посоветовал направить в станицу бульдозер и завалить ключ. Источник засыпали, а для отпугу и отвращения землю вокруг густо облили мазутом, засеяли хлоркой. После этого Носова возненавидели в казачьей станице еще больше.

Поезд «Москва-Челябинск» громыхнул буферами, тронулся, мягко набирая скорость. Завенягин и Мухина остались на уплывающем перроне. Груня сидела у окна напротив Носова, держа на коленях котомку.

— Я пойду умоюсь, а ты располагайся, обвыкай, — вышел Григорий Иванович, взяв полотенце.

В купе вошла проводница, присела:

— Не боись, девонька. В мягких вагонах только начальство издиет. Они часто девок с собой возят, шоколадом их кормят. Ты сразу цену повыше заламывай. Мол, желаю пойти в ресторан-вагон, попробовать шимпанского для культурного разговору, крабов со сметаной, бифштексу для сексу и шоколаду для ладу. Намекни, што чулок порван...

Груня понимала далеко не все слова эрудированной и разбитной проводницы, но чувствовала ее доброжелательство. Носов вернулся посвежевшим, веселым.

— Давай снова познакомимся, пообстоятельнее. Меня зовут Григорий Иванович. А тебя, значит, Груня?

— Да уж, я Груня Ермошкина.

— Значит, была ты у Калинина?

— Не, Калинин в Ялтах на море, но я к Молотову пробилась.

— Молотов помог?

— Вникнуть пообещал, без посула.

— А за что у тебя брата арестовали?

— Ни за что, ни про што, я ж говорила.