Приверженцы Васака разошлись по своим шатрам в настороженном ожидании событий.

Оставшись один, Вардан вызвал Зохрака и крепко его обнял. Он был почти мальчиком, когда Вардан отправил его учиться в Грецию. С тех пор прошло почти четыре года, но как изменился сын! Едва прсбившиеся бородка и усы придавали его лицу мужественный вид. Зохрак возмужал и окреп, в его глазах сверкают теперь воля и уверенность воина. Однс лишь странно: у него появляется нечто вроде покровительственной улыбки, когда он говорит с отцом… Вардана это и смешило и слегка удивляло.

– Очень страдали наши – рассказывал Зохрак. – И совершенно напрасно! Я ни минуты в тебе не сомневался, но решил выступить с нашим отрядом, надеясь, что здесь мы сразимся с персами. Так и случилось!

– Правильно рассчитал! – одобрил Вардан.

– А ты что намерен делать, отец? – озабоченно спросил Зохрак. – Нахарары стремятся к примирению…

Зохрак коснулся больного места Вардан нахмурился. Вопрос о поведении нахараров лежал у него на душе тяжелым камнем. Он описал сыну, что происходит в стране, рассказал о своем решении, затем, пристально взглянув на Зохрака, проговорил:

– Пройдем сквозь огонь и воду – и выйдем закаленными!

Пока отец и сын обменивались мыслями и каждый раскрывал другому тайники своей души, в армянском лагере царило смятение. Рштуны и хорхоры, входившие в состав полка Атома, до прихода в Ангх и не задумывались над тем, что им, возможно, придется выступить против своих же нахараров, но в Ангхе они столкнулись с этой необходимостью и растерялись. Воинов сюнийского полка, которьк находились на положении пленных, едва можно было сдержать. Мамгуны, могки и арцруны всячески успокаивали их, но иногда, потеряв терпение, сами на них набрасывались.

Атому вместе с Хореном пришлось всю ночь объезжать отряды, чтоб предупредить столкновения. Начальник рштунийского отряда и закованный в цепи начальник сюнийсксго отряда были посажены в один шатер и не переставали ругать Атома и его соратников. В соседнем шатре лежал Пероз-Вшнасп-Тизбони, еще не оправившийся от удара, который ему нанес Артак.

В поле и на холмах стонали раненые, еще не подобранные и не перевязанные. Старые воины обходили их, оказывая первую помощь.

Близился рассвет, когда Артак соскочил с коня, бросил поводья телохранителю и осторожно подошел к келье, где накануне оставил Аиаит. Вначале ему показалось, что в келье темно. Но, подойдя ближе, он заметил слабое мерцание света: в келье кто-то был…

Артак не знал, как поступить: войти или не войти? Неудобно, неловко… Постучать? Но что сказать тому, кто откроет дверь?.. Да и там ли сейчас княгиня Шушаник?.. Нет, нельзя ни войти в келью, ни вызвать оттуда кого-нибудь.

Одно обнадеживало Артака: за дверью царила мирная тишина, – это было доказательством того, что Анаит жива. Если б она находилась при смерти, в келье царила бы суматоха.

Однако свет был очень уж слаб… А вдруг это горит свеча в изголовье покойника? Не скончалась ли Анаит?.. Может быть, ее оставили в келье до рассвета? Как узнать?..

Артак стал громко шагать перед дверью, стал кашлять: может быть, кто-нибудь выглянет на шум? Никто не показывался. Ясно – в келье никого не было, кроме Анаит. Но если ее оставили одну, значит… она скончалась!..

Артак схватился за голову. Свет в келье вновь мигнул. Кто-то двигался внутри…

Рассвет наступал медленно и безмятежно. Зазвонили к заутрене. Священники молча шли в церковь.

Артак вспомнил день своего отъезда из Арташата в Рштуник. Каким счастливым чувствовал он себя тогда! Он ехал к живой Анаит. Между ними лежали горы и долины, но как легко было на душе у Артака! И вот какая горькая судьба: стоять перед ее дверью и не знать – скончалась любимая или еще продолжает бороться со смертью…

Вдруг дверь заскрипела. Артак вздрогнул и обернулся: из кельи вышла монахиня, перекрестилась и направилась к церкви. Артак поспешил к ней и с бьющимся сердцем приветствовал ее. Монахиня холодно оглядел?, его и негромко ответила на его приветствие:

– Мир утру наступившему!..

– В каком состоянии раненая? – спросил Артак. Монахиня ответила не сразу. Искоса оглядев Артака, она вымолвила с оттенком недоброжелательства:

– Борется плоть ее, князь, но душа склоняется к вечной жизни!

– Неужели так плохо ей, святая мать? – с тревогой спросил Артак.

Монахиня с победным видом взглянула на Артака:

– Тяжко плоти, князь, но легко душе и радостно ей на новом пути! Господь – это свет, князь!..

Но на Артака из этого света холодным, застывшим взором глядела смерть… Это было сверкание меча, а не блеск жизни и радости. Артак впервые почувствовал страх перед богом. Ужасен был этот бог, посылающий смерть, когда от него ждут жизни! И Артак задумался над сущностью божественного. Оно было по ту сторону жизни. Там не было ни любви, ни улыбки, ни солнца, ни тепла… Там не журчали ручьи, не благоухали розы, не трепетали сердца в груди таких лучезарных существ, как Анаит… Там не было и Анаит, было лишь ее мраморное лицо и бледные руки, скрещенные на похолодевшей груди…

«Холод, могила, ужас!.. И к этому богу уходила Анаит. Как безжалостен этот бог!..» – с дрожью подумал Артак.

– И никаким бальзамом нельзя спасти ее, святая мать? – с мольбой спросил он, потрясенный словами монахини.

– Стрела была отравлена, князь! Нет надежды на исцеление.

– Отравлена… – горестно повторил Артак… Монахиня вновь оглядела Артака.

– Господь милостиво примет свою подвижницу и дарует ей блаженство. Помолимся же, князь, и будем радоваться!..

Монахиня пошла в церковь, испытывая счастье и радость: ведь она посылала на небеса подвижницу. Это было как бы даром отшельницы, проведшей жизнь на уединенной горе. Она посвятила себя уходу за больными, и когда ей удавалось поставить кого-нибудь из них на ноги, она не так радовалась, как тогда, когда присутствовала при отходе чьей-нибудь праведной души в мир иной.

Слова этой женщины с каменным сердцем обдали холодом Душу Артака. В бою он яи на один миг не чувствовал того смертного холода, каким повеяло на него от слов этого существа, бывшего как бы олецетворением смерти, вцепившейся когтями в свею жертву…

Артак не стал больше считаться с приличиями, подошел к келье и постучал в дверь.

Вышла Югабер, взглянула на него ласково и, улыбаясь, пропустила внутрь – Можно? – со страхом спросил Артик.

Югабер улыбнулась печально и мягко.

– Свят подвижник, князь! К нему каждый может подойти… Артака больно укололо в сердце: вот, значит, почему можно видеть Анаит. Он тихо, на носках, вошел в келью и остановился перед ложем Анаит. Раненая горела. Она лежала без сознания и не узнала Артака. Лоб ее был покрыт холодным потом. Артак обернулся, чтоб спросить о княгине Шущаник. Но Югабер, как видно, всю ночь бодрствовавшая у постели больной, уже заснула в уголке. Кого же спросить? Артак стоял рядом с Анаит, но как далек он был от нее, каким беспомощным и одиноким чувствовал себя!..

Внезапно Анаит подняла на него блестевшие от жара глаза, Артак не понял – узнала ли она его.

Он склонился над больной.

– Анаит!..

Не отвечая, Анаит грустно улыбнулась, вернее – чуть дрогнула ее пылавшая щека.

– Больно тебе? – спросил Артак.

Анаит пробормотала что-то бессвязное, но когда Артак повторил вопрос, она отрицательно покачала головой.

– Что же беспокоит тебя?..

Анаит не отвечала. Артак повторил вопрос.

– Ничего, спокойна я… – еле выговорила Анаит.

Артак умолк, чтоб не утомлять раненую. Единственное желание владело им – облегчить страдания Анаит, может быть, ее последние минуты… Нужно было забыть о себе, отречься от собственного счастья и стараться подбодрить, утешить, поддержать ее. Новое чувство владело Артаком: отдать все Анаит – и здоровье, и счастье, и самую жизнь, себе оставив смерть…

С этими мыслями Артак устремил взгляд на Анаит. И Анаит не отвела взгляда: ее глаза ласкали Артака, радовались его любви, они сами любили, они горели высоким воодушевлением, – любовь сочеталась в них с героической смертью.