Ух, и доволен же он был, поганец такой!

Дискетку с лоцией я забрал у него. Охота была проверить, правда ли хотя бы, что это Даргонова рука. Я хотел у Змея спросить. Я тогда в стае Змея летал — стремноватый был тип, и на вид, и вообще, но умный и дошлый, как десять человек зараз. Адмирал божьей милостью — в бою с ним ни один компьютер не тягался, мозги у него круче любой машины работали и на порядок быстрее.

В чудной свой кораблик он никого не пускал: там у него для любого человека слишком тёпленько, как у них, у змеиной породы, на планете — сам блаженствует, а грешный антропоид и испечься может. И ещё он себе генератор жёсткого излучения завёл для полного кайфа. Так что, вряд ли нашлись бы желающие угонять его несреднюю машину, чтобы самим пользоваться — себе дороже.

А вне своего корабля он, бедняга, всё время зяб и дремал — так мы ему устроили в штабе специальное место: поставили глубокое кресло с подогревом изнутри, а над ним приспособили кварцевую лампу локального действия. Любили Змея ребята — ну и жалели, что мерзнет, да и потом — по делу совсем не выгодно, что он тормозит с таким-то своим умищем. Ну такое условие ему маленько облегчило жизнь — и сидел наш Змей теперь там целыми днями, и руководил оттуда же, в случае чего.

Когда я к нему подошёл, он голову поднял и уставился на меня своими глазищами.

Я ему изложил. Вообще-то эти, змеиная порода, глухие, по-человечески не слышат, только как-то хитро, по-своему, ушей у них и то нет, но Змей любил, чтоб люди ему словами излагали. Так ему легче мысль ухватить. А то он, бывало, всё жаловался, что люди сумбурно думают. Приходится в их мозги по макушку зарываться, чтобы понимать начать — запаришься, пока дойдёшь до сути.

Я рассказываю — а Змей грабку свою чешуйчатую протянул, взял дискетку и вертит-рассматривает.

— Ну что, — говорю, — похоже на правду, или как?

И он, как водится, свой ответ прямо внутрь головы впечатывает, но человеческим голосом.

— Виви летал с Даргоном. Это я знаю точно. Дискетка похожа на дискетки Даргона — оформлена так же, вот его личный значок — но что там внутри, я же не в курсе. Всё возможно. А насчёт пирита я не слыхал. Но звездолёт у Даргона был очень хороший.

— А если, — говорю, — мы с тобой просмотрим лоцию? Сможешь узнать тогда?

— Да, — отвечает. — Мне документы Даргона приходилось видеть. Подчерк у него характерный.

Похоже, это дело здорово Змея зацепило, потому что он сполз со своего кресла и потащился по холоду в информационный центр проверять. А когда посмотрел, то выдал уж совершенно уверенно:

— И дискетка — его, Снайк, и лоция — его. Но про этот мир я ничего не слыхал.

— Хочешь посмотреть со мной? — говорю.

Морда лица у Змея неподвижная была, как у них у всех, но он как-то внутри себя умел улыбаться, когда хотел. И я почуял, что он улыбается.

— У меня тоже хороший звездолёт, Снайк.

У них, у змеиной породы, на это свои взгляды.

Я ведь тогда как рассуждал: что, в сущности, там может случиться такого, что мне, всему из себя орлу Простора, сильно повредит? Ничего там особенного нет. Судя по лоции — а Даргон, аккуратник, даже вид с орбиты туда загнал на всякий пожарный, чтоб, значит, было под руками — там и электричества-то не знают. Тёмная сторона не светится. Понятия не имею, как местные жители, если там кто-то живёт, конечно, используют свой хвалёный пирит. Печку им топят, может быть. Короче говоря, в сущности, делать там нечего. Раздобуду себе пирита и вернусь. Делов-то на пару месяцев. Вроде прогулки получается. Развлекалово.

Самоуверенный болван был, и говорить нечего.

Пока я свои крылышки готовил, Виви так вокруг меня и увивался. С ужасно серьёзным видом излагал, что знал.

— Даргон, — говорит, — наземную карту не составлял. На словах рассказывал. Свой этот мир называл — «Мангра». Говорил, бывало, что всё там совершенно ненормальное: и устройство ненормальное, и физические законы ненормальные, а уж жители, те такие ненормальные, что по всей Галактике ничего более сумасшедшего днём с фонарём не сыщешь.

— Погоди, — говорю. — Чего-чего? То есть, как это: ненормальные физические законы? Яблоки, что ли, с деревьев вверх падают? Или это камень у них там жидкий, а вода твёрдая?

— А понятия не имею, — говорит. И хихикает. — За что купил, за то и продаю. Сам-то я не видел, где мне видеть. Я, понимаешь, только слышал. А это вроде как не одно и то же.

Я только башкой потряс, чтобы повытряхивать лишнее.

— Ну ладно, — говорю. — А что ещё твой Даргон насочинял? Жители там есть? Разумные?

— Полно, — отвечает. — Надоедят ещё.

— Антропоиды? — спрашиваю.

— У-тю-тю! — говорит. Издевается, плесень. — Разные есть.

— То есть? — говорю. — Разные — это как? Туда что, инопланетяне какие-нибудь переселялись?

— Да нет, — говорит. — Зачем же, к примеру, инопланетяне? Самые что ни на есть доморощенные. И кстати: Даргон, бывало, говорил, что на звездолёте туда лучше не приземляться. Лучше взять авиетку, — а то они там всё воруют, сволочи.

— В смысле? — говорю, а сам уже чуток шалею. — Вот эти самые неандертальцы, которые электрической лампочки в глаза не видели, воруют звездолёты?! А Даргон, он как был, в себе?

— Ну, — говорит. — Дай господи нам с тобой быть настолько в себе. И он рассказывал, что там чему угодно умеют приделать ноги. Так что, имей в виду, деточка.

— Дык, — говорю. — Поимею.

Вот такой у нас вышел разговор.

А Мангра эта самая от Мейны чёрт знает как далека, но поскольку для пространственных прыжков это ровно ничего не значит, тем более, что Даргон рассчитал, где начинать прыжок, а где закончить — так мне на это расстояние было начхать.

У меня и в голове не было, что мне может понадобиться помощь и всякое такое дело. Я был вооружённый до зубов и крутой до невозможности. И я туда отправился.

Пока я туда добирался, на Мейне, может быть, месяцев пять прошло, а по звездолётному кривому времени — меньше недели.

Мир этот, Мангра, с орбиты в натуре хорошо выглядел, прямо не хуже чем в записи: такой он был голубой и зелёный и сверкал себе на чёрном космическом фоне, как аквамариновая бусина в подарочной коробке на бархате. Отличался, в общем, от большинства планет, с которыми нам профессионально приходится дело иметь.

Ну, я звездолёт оставил на орбите, уж постарался принять меры, чтобы он никуда не делся, а сам взял авиетку. Была у меня такая, знаете, маленькая, удобная авиеточка лавийская, четырёхместная, с гравитационными двигателями. И я спустился на поверхность планеты, туда, где мне показалось тепло и зелено.

Выглядело это место, я скажу, просто здорово. Вроде как в тех самых мифах, про Рай, Эдем, Валгаллу, или ещё какой приятный уголок, куда попадают праведные души, когда тело, что до них относилось, кони двинет. Я, признаться, думал, что попасть в подобный край мне ни при жизни, ни после смерти не светит — так что приятно удивился.

Там рос такой лес, как парк. Солнышко — жёлтый карлик очаровательной светимости — сияет в небесах с глянцевой открыточки, тучки ватные плывут. Внизу, у больших деревьев, такой рисунок на коре, будто кто специально вырезал, и листья широкие и лакированные, самого качественного тёмно-зелёного цвета, удобные, как тот фирменный зонтик. Тенисто. Между листьями — цветики, видом вроде фонариков, даже чуточку светятся, белые, как молочный крем, и пахнут совершенно так же.

Под деревьями травка растёт, мяконькая, коврик — ковриком, а на ней, кое-где — для красоты, надо думать — сложены замшелые валуны: из трещин пробиваются вьюнки с розовыми цветами и листиками сердечком. Воздух съедобный и вкусный, о скафандре думать неохота, а ветерок такой, будто его часами настраивали для создания того самого комфорта. И птички поют во всех мыслимых диапазонах, и даже возникает мысль, что всё прочее им подпевает.

И я от вида всей этой прелести ошалел, вроде мартышки в концертном зале, а от запахов и восьмидесяти процентов кислорода в здешней атмосфере просто зашатался, как обкурившийся. Чувствую, что морда сама по себе расплывается в улыбочку — жизнь, мол, прекрасна и удивительна. Сомнительное местечко. Как говорил, бывало, мой первый шкипер, слишком красивенько — будь осторожен.