Герцог поставил рюмку.

– Дитя мое, ты выглядишь обворожительно. Вкус леди Фанни безупречен. – Он встал и взял со стола плоский бархатный футляр. – Прошу тебя принять этот пустячный знак моей привязанности, малютка.

Леони порхнула к нему.

– Еще один подарок, монсеньор? По-моему, вы ко мне очень-очень добры! А что это?

Его светлость открыл футляр, и губы Леони сложились в беззвучный кружок изумления.

– Монсеньор!

Герцог поднял жемчуга с их бархатного ложа и застегнул на ее шее.

– Ах, монсеньор, благодарю вас! —еле выговорила она и пропустила длинную нить между пальцами. – Какие красивые! Они мне так нравятся! Хотите, чтобы я сделала вам реверанс, или достаточно поцеловать вам руку?

Его светлость улыбнулся.

– Ни то, ни другое, малютка, необязательно.

– А я сделаю и то и другое! – возвестила Леони и, раздвинув юбки, склонилась перед ним в глубоком реверансе так, что из-под муслиновых оборок выглянул носок туфельки. Потом она поцеловала герцогу руку и выпрямилась. В заключение она оглядела наряд его светлости.

– По-моему, вы одеты очень красиво, – сказала она.

Эйвон поклонился.

– Мне нравится, – продолжала Леони. – Монсеньор, я теперь ничего не боюсь. А что вы сделаете со свиным отродьем, когда он явится сюда?

– Буду иметь честь представить тебя ему, дорогая моя, – ответил Эйвон. – А ты сделаешь ему самый свой надменный реверанс. Мы сыграем маленький спектакль.

– Да? Я не хочу приседать перед ним. Я хочу, чтобы он очень пожалел.

– Поверь мне, он еще очень пожалеет, но время для этого пока не настало. И не забывай, ma fille, что моего дражайшего друга ты увидишь впервые.

– А, ба! Не понимаю! – воскликнула она. – Я же его много раз видела, и он меня!

– Попробуй разбудить свое воображение, – вздохнул его светлость. – Дражайший граф похитил моего пажа Леона. А ты – моя воспитанница, мадемуазель де Боннар.

– А-а! – с сомнением произнесла Леони. – Так я должна быть любезной?

– Очень любезной, дитя. И помни, ты и я приехали сюда поправить здоровье. Мы ничего не знаем ни о каких похищениях, о скверном кофе или о… э… свиных отродьях. Ты сумеешь поиграть в притворство?

– Конечно, монсеньор! А он тоже будет притворяться? Как вы думаете?

– У меня есть причины полагать, дитя, что он последует моему примеру.

– Но почему, монсеньор?

– Потому что, дитя, у него есть тайна, и он подозревает, что она мне известна. Но тайна эта весьма неблаговидная, и он не захочет показать мне, что знает об этом. Видишь ли, мы фехтуем, но только я все вижу ясно, а он держится в потемках.

– Понимаю! – воскликнула она. – И удивится, увидев вас тут, n'est-ce pas?

– Полагаю, что так, – согласился его светлость, подошел к столу и налил вина в две рюмки. – Моя дорогая, пью за твое благополучное избавление от опасности!

– Благодарю вас, монсеньор. Но за что выпить мне? – Она наклонила голову набок. – Voyons, я просто выпью за моего дорогого монсеньора.

– Очень мило, – сказал герцог. – Гастон? А 1а bonne heure![110] Ты тотчас отправишься назад в Эйвон-Корт, Гастон.

Лицо Гастона вытянулось.

– Слушаю, монсеньор.

– И отвезешь это письмо моей кузине. Она отправится с тобой во Францию. Гастон заметно повеселел.

– Далее, ты заедешь к милорду Меривейлу и заберешь у него одежду милорда Руперта. Ты понял?

– Весь гардероб милорда Руперта? – спросил Гастон с ужасом.

– Да, весь. А если он там, привези и камердинера милорда. О, чуть не забыл – и камеристку мадемуазель Леони. Прикажи ей упаковать остальные платья мадемуазель и привези ее – а также их – ко мне сюда.

Гастон заморгал.

– Слушаю, монсеньор, – с усилием выговорил он.

– Отправишься ты, разумеется, на «Серебряной королеве», а все, что тебе поручено, доставишь в Портсмут в карете. – Его светлость бросил камердинеру пухлый кошелек. – Да, и в Портсмуте, по дороге в Эйвон-Корт, ты отыщешь гнедую лошадь.

– Bon Dieu! – прошептал Гастон. – Гнедую лошадь, да, монсеньор.

– Гнедую лошадь, которая принадлежит некоему мистеру Мэнверсу из Кросби-Холла и была продана милордом Рупертом в понедельник. Ты ее выкупишь. – Вслед за первым полетел второй кошелек. – Цена не важна. Распорядишься, чтобы ее отвели в Кросби-Холл с поклоном от милорда Руперта и… э… благодарностью. Это ты тоже понял?

– Да, монсеньор, – ответил Гастон уныло.

– Bien. Сегодня, если не ошибаюсь, среда. Вернешься сюда не позднее понедельника. А теперь пошли ко мне Мийкина. Можешь идти.

Незамедлительно явился грум.

– Ваша светлость изволили звать?

– Да. Поедешь в Париж, друг мои, не позже чем через час.

– Слушаюсь, ваша светлость.

– И предупредишь превосходнейшего Уокера о моем приезде. Вернешься с дормезом, малой дорожной каретой и коляской для багажа милорда Руперта. В Руане, Тине и Понтуазе оставишь сменных лошадей. В Руане я переночую в «Золотом петухе».

– Слушаюсь, ваша светлость. Какой день назвать хозяину?

– Не имею ни малейшего представления, – ответил герцог. – Но когда приеду, мне потребуются четыре спальни, гостиная и комнаты для моих слуг. Надеюсь, я говорю ясно?

– Да, ваша светлость.

– Это все, – сказал Эйвон.

Мийкин поклонился и вышел.

– Voyons, – заметила Леони из своего кресла у камина. – Мне очень нравится слушать, как вы говорите, сделай это, сделай то! Мне нравится слышать, как они отвечают только: «Слушаю, монсеньор» – и сразу бегут исполнять ваше распоряжение.

Эйвон улыбнулся,

– Только раз в жизни у меня был слуга, который осмеливался возражать, когда я приказывал.

– О? – Леони посмотрела на него самым невинным взглядом. – И кто же это был, монсеньор?

– Паж, моя дорогая, по имени… э… Леон.

Глаза у нее заискрились, но она чинно сложила

руки на коленях.

– Tiens! He понимаю, как он посмел, монсеньор.

– Мне кажется, он посмел бы сделать все, что ему вздумалось бы, – сказал герцог.

– Правда? А он вам нравился, монсеньор?

– Ты кокетка, дорогая моя.

Она засмеялась, покраснела и кивнула.

– Это не комплимент, – заметил герцог, подошел к камину и сел. – Как ты слышала, я послал

за твоей дуэньей.

– Да. – Она состроила гримаску. – Но ведь до понедельника она не приедет, правда? А зачем мы едем в Париж?

– Почему бы и нет? – ответил Эйвон. – Твое воспитание почти завершено. И ты сделаешь реверанс высшему свету.

– Неужели, монсеньор? Vraiment? Наверное, это будет fort amusant[111]. И я буду ездить к Вассо?

Брови герцога сошлись на переносице.

– Нет, ma fille, не будешь. Это одно из тех мест, которые ты постараешься забыть.

Леони поглядела на него из-под ресниц.

– И… и Мэзон-Шурваль?

– Я возил тебя туда? – Его светлость все еще хмурился.

– Но да, монсеньор. Только вы приказали мне ждать вас в вестибюле.

– Значит, настолько порядочности во мне еще осталось. Да, Мэзон-Шурваль ты должна забыть непременно. Интересно бы узнать, каким он тебе показался?

– Да никаким, монсеньор. По-моему, это не слишком хорошее место.

– Да, малютка, ты права. Это не очень хорошее место, и я не был… хорошим, когда повез тебя туда. Ты вступишь в совсем другой мир.

– Расскажите! – умоляюще сказала Леони. – Я буду ездить на балы?

– Непременно, ma belle[112].

– И вы будете танцевать со мной?

– Дорогая моя, оспаривать эту честь найдется много кавалеров. Я тебе не понадоблюсь.

– Если вы не будете танцевать со мной, я совсем не стану танцевать, – объявила Леони. – Но вы же будете, правда?

– Может быть, – сказал он.

– Я не люблю «может быть», – сказала она. – Обещайте!

– Нет, ты на самом деле чрезвычайно exigeante[113], – пожаловался он. – Для меня время танцев уже миновало.