Уиммеринг открыл было рот и снова его закрыл. Он хорошо представлял, какова должна была быть реакция на это предупреждение. Он начал подозревать, что недооценивал его светлость, но лишь сказал:
– Так и нужно, милорд. Очень правильно! Адам рассмеялся:
– Ну, в любом случае он не сможет меня упрекнуть, что я не рассказал ему всей правды! А теперь послушайте, Уиммеринг! Мистер Шоли уверял меня, будто вы знаете, как продать мои акции, так что, полагаю, вы, очевидно, знаете, и как прикупить их для меня.
– С этим не будет никаких трудностей, милорд, – ответил сухо Уиммеринг.
– Очень хорошо! Я не знаю, как низко может упасть на них цена, но думаю, мне не стоит рисковать, так что, будьте любезны, купите их теперь же, не откладывая!
Мистер Уиммеринг на мгновение страдальчески закрыл глаза.
– Так рисковать!.. – еле слышно проговорил он.
– Если я промедлю в надежде купить еще дешевле, то могу не достичь поставленной цели. Сейчас в любой момент можно ждать, что мы получим из штаб-квартиры новости, которые положат конец панике в Сити. Друммонд предупреждал меня не ждать какого-то ошеломительного взлета цены немедленно. Он считает, что вряд ли она поднимется выше той, что была на момент прекращения сделок, так что постарайтесь изо всех сил, Уиммеринг! Я уверен, вы сделаете все возможное!
– Я бы предпочел сказать, что подчинюсь вашим указаниям, милорд, – ответил Уиммеринг.
Хотя он брался за порученное милордом дело крайне неохотно, но выполнил его к полному удовлетворению патрона.
– По такой низкой цене! – воскликнул Адам, по-прежнему в состоянии непроходящей эйфории. – Вы – волшебник, Уиммеринг! Как, черт возьми, вы ухитрились это сделать? Прекрасно! Но теперь мне хотелось бы, чтобы вы постарались выглядеть чуточку бодрее!
– Милорд, – совершенно убитым голосом проговорил Уиммеринг, – если бы купить акции по такому низкому курсу оказалось невозможным, я бы чувствовал себя бодрее!
Адам отправился к Бруксу, где отобедал и провел вечер. Присутствовало много членов клуба, и какое-то время он неплохо поразвеялся, болтая с друзьями и забавляясь разговорами о том, как выдвигаются смехотворные теории относительно дальнейшего хода войны; но по мере того, как проходил вечер, приходил конец и его веселью. Он становился все более раздражительным и несколько раз отвечал на обращенные к нему замечания с лаконичностью, граничащей с неучтивостью. Затем он ушел, задаваясь вопросом, почему пессимисты настолько многочисленнее и горластее оптимистов. Он был несколько удивлен, обнаружив, что всевозможные несуразности способны его сильно разозлить, но считал, что те, кто распространяет зловещие слухи, которым многие неизменно доверяли как исходящим из достоверных источников, заслуживают резкого отпора. Наверное, все же только дураки верили слухам, разносимым болтунами, слышавшими их в свою очередь от друга, которому их поведал некто, повидавшийся с человеком, только что прибывшим из Бельгии… Но когда были весьма встревожены все, было поистине преступно распространять слухи, способные вызвать лишь всеобщее уныние.
Адам отошел, чтобы не слышать разговора компании сторонников войны за соседним столом, и сел, чтобы просмотреть последний выпуск «Джентльмен магазин» . Ничего интересного в нем не было; он попытался было прочесть одну статью, но обнаружил, что внимание его рассеянно, возможно, потому, что двое пожилых джентльменов отвлекали его, горячо споря о сравнительных достоинствах Тернера[35] и Клода[36] . До него доносились обрывки и других разговоров: чья-то последняя острота, чья-то удача при игре в макао… Для него было непостижимо, что люди в такой момент были поглощены подобными глупостями.
У Адама разболелась голова; он чувствовал себя подавленным и понял, что очень устал. Этим и объяснялась его неспособность сосредоточиться на скучной статье. В это время в Фонтли он уже ложился спать. Покинув клуб, он пошел пешком по улице к своему отелю, говоря себе, что хороший ночной сон – это все, что ему сейчас нужно, чтобы вернуть настроение уверенного превосходства над всем и всеми, в котором он пребывал весь день.
Он думал, что немедленно заснет, но не успел прикрыть веки, как его мозг заработал с новой силой: он обдумывал дневную сделку, и так и этак прикидывая, что может случиться в ближайшие часы по другую сторону Ла-Манша. Он пытался отвлечься от хода военных действий и вместо этого сосредоточиться на планах по благоустройству своего поместья, которые он вынашивал, но это оказалось для него слишком сильнодействующим средством. Его тело ныло от усталости, и какое бы положение он ни принимал, оно оставалось неудобным, и вот странно – чем большее он испытывал утомление, тем оживленнее работал его мозг. Он говорил себе, что его убывающая уверенность – всего лишь реакция на предшествующую эйфорию, вспоминая, как часто, после нелегко одержанной победы в сражении, за триумфом и ликованием следовал приступ депрессии; но бесконечный спор в его голове все продолжался. Сомнения терзали его; в его мозгу гораздо реальнее, чем воспоминания о Талавере, Саламанке, Витторио, возникала мысль о том, что Веллингтон никогда не противостоял самому Наполеону. Совсем недавно он смеялся над людьми, говорившими ему это, но это было правдой: Массена был лучшим из маршалов, посланных против Веллингтона, истинным полководцем, но не Наполеоном. Являлось правдой также и то, что Веллингтон никогда не проигрывал битв, но это можно сказать о любом полководце до первого поражения. Борясь с этим надвигающимся убеждением в катастрофе, Адам думал обо всех замечательных людях Пиренейской армии, может быть, и пьяных негодяях, но стоивших более, чем троекратное количество лягушатников, и это они доказывали врагу снова и снова. Да, они очень хороши в атаке, эти французы, но, когда дело доходило до упорного противостояния, никакие солдаты в мире не выдерживали сравнения с британцами..
В предрассветные часы к Адаму пришло трезвое осмысление и понимание того, что он действовал, как сумасшедший; и, пока его не сморил беспокойный, сопровождаемый кошмарами сон, он вынес худшие мучения, чем любые из испытанных им в руках хирурга.
Когда Кинвер раздвинул шторы в его комнате и он окончательно проснулся, самые жуткие из его предположений показались абсурдными; но он чувствовал себя более измученным, чем когда отправлялся в постель, и не намного более обнадеженным.
Впоследствии он так и не смог вспомнить, чем занимался в течение этого бесконечного дня. Когда появились свежие выпуски газет, они содержали лишь самые первые сообщения о боевых действиях, которые велись шестнадцатого и семнадцатого июня. Даже с поправкой на преувеличение и недоразумения, чтение их не вселяло особой бодрости. Официальных депеш не было – верный признак того, что боевые действия при Линьи и Катр-Бра были лишь прелюдией к основному сражению, – новости, которые еще не достигли Лондона.
С Катр-Бра дело обстояло плохо – это было очевидно. Бонапарт застиг герцога врасплох; было чудом, что Ней, похоже, не довел до конца атаку на силы, которые, как он наверняка знал, многократно уступали его собственным. Забыв свои личные треволнения, Адам подумал, что они, должно быть, стояли как герои, эти люди, которые удерживали позиции, пока в середине дня Пиктон не привел резерв. Он уже был жестоко разгромлен, и ни о какой британской кавалерии не упоминалось. Наверное, это была яростная, отчаянная схватка, сопровождаемая большими потерями, но, слава Богу, не заключительная. Стычки кавалерии при Жаннапе семнадцатого дали волнующий материал для журналистских перьев, но были относительно маловажными. Худшей новостью было то, что пруссаки, похоже, получили сокрушительный удар и в беспорядке откатились назад. Ходили даже слухи, что Блюхер убит; и где теперь пруссаки, переформируются или отступают, никто не знал. Плохо будет дело, думал Адам, если офицерам не удастся снова собрать их вместе.