И вот, когда он остался почти без штанов, Пресветлый Митра послал ему великую удачу: его вопли, от которых сотрясалась харчевня, услышал проезжавший мимо Главный герцогский распорядитель. Вскоре, немного пообтесавшись, Гордион стал выходить на Ристалище, а в промежутках между праздниками оглашал на площади указы правителя Бергхейма. Слава к нему пришла, и вино он теперь пил из дворцовых погребов, а денег по-прежнему было маловато…

Ну, надо же, как ему повезло с этим Ферндином! Сразу видно, ловкач, каких поискать! И как разделывается с противниками — любо-дорого посмотреть! Вот такому господину можно и послужить! Гордион шел по саду, обрушивавшему на него с деревьев струи воды, не замечая, что уже насквозь промок, и жадно ощупывал тяжелый кошель на поясе.

Звякнула щеколда, скрипнула дверь, он налетел на что-то впотьмах, не сразу нащупав ногой ступени. С трудом разведя огонь в грязном очаге, Гордион сбросил тяжелый мокрый плащ и нетерпеливо подошел к широкому столу.

Нет, голые доски не годились для того, что он задумал. Пошарив в углу, он вытащил старый, но все еще красивый туранский платок, оставшийся от матери, разложил на столе и удовлетворенно крякнул. Отвязав кошель от пояса, подошел к очагу и, присев на корточки, долго разглядывал причудливое переплетение таинственных знаков, украшавших вещицу. Оттягивая удовольствие, помял и потискал мягкую кожу — под ней прощупывались монеты: много, много монет…

Откинув со лба мокрые волосы, Гордион подошел к столу, зубами развязал намокший узел и медленно стал высыпать на узорный платок свое богатство. Золотые монеты внушительной горкой лежали посреди стола, поблескивая в тусклом свете убогого очага. Гордион, несколько мгновений постояв, ошеломленно глядя на свое сокровище, по-женски взвизгнул и запустил обе руки в осыпающуюся кучу золота. Но тут же дикий вопль сотряс стены старого дома, и он, размахивая рукой, отскочил от стола. Недоуменно переводя обезумевшие глаза с монет на свою руку, где чернели две глубокие ранки, он вдруг увидел, как из-под блестящей груды выползла большая желтая змея, свалилась со стола и, шипя, скрылась в щели под дверью.

Ловя воздух широко раскрытым ртом, уже ничего перед собой не видя, Гордион сделал последний шаг и тяжело рухнул на стол. Монеты со звоном посыпались на пол, медленно покатились по доскам и вдруг стали вспыхивать маленькими голубыми огоньками. Вскоре они слились в гудящее белое пламя, и среди старого сада к небу взметнулся ослепительный огненный столб…

ГЛАВА 12

Боль, вначале казавшаяся бесконечной, постепенно стягивалась в одну точку и непрерывно пульсировала в ней, то наполняя сознание вязкой темнотой, то вспыхивая ослепительным красным светом. Конан не чувствовал ни тела, ни рук, ни ног, только эту боль да еще запекшиеся от нестерпимой жажды губы и силящиеся раскрыться глаза. Веки, словно налитые свинцом, задрожали, и нестерпимый свет полыхнул сквозь ресницы. Он хрипло застонал и, вдруг осознав, что жив, резко распахнул глаза. Радужные круги вихрем закружились перед ним, но руки, еще мгновение назад безжизненно лежавшие вдоль тела, шевельнулись, пальцы сжались в кулаки, и ослепительный вихрь замедлил свое вращение, постепенно складываясь в понятную картину.

Он снова прикрыл глаза, полуослепшие от яркого света, и, не обращая внимания на боль, раздиравшую горло, попытался пошевелить ногами. Но они были где-то страшно далеко, за темным маревом боли, лишь усилившейся от его бесплодных попыток.

Полежав некоторое время, прислушиваясь к гулким ударам сердца, Конан снова осторожно приоткрыл глаза. На этот раз свет не ослепил его, а заплясал на стене отблесками язычков золотистого пламени. Постепенно сближаясь, они слились, и киммериец разглядел простой бронзовый светильник с тусклым неподвижным огоньком. Осторожно, чтобы снова не поплыли круги перед глазами, он стал осматриваться. Он был распростерт на широком ложе и накрыт чем-то золотисто-зеленым. Напортив — светлая стена небольшой комнаты. Невысокое кресло рядом со столиком, вплотную придвинутым к ложу. Слегка скосив глаза, он увидел смутные очертания высокого кувшина и кубка. Горло сжалось судорогой в тисках боли и жажды, и глаза снова закрылись, погрузив его в красную пелену беспамятства.

Раздались какие-то знакомые звуки, заглушив стук сердца. Багровая дымка, разрываясь, поползла в стороны, и перед ним, мелькая, понеслись всадники в сверкающих доспехах, лязг оружия смешался с возбужденным ржанием коней. Все это мгновенно промелькнуло перед глазами и исчезло. Остался лишь клочок какого-то поля и черный конь, медленно удалявшийся от него, волоча седло с оборванной подпругой. Конан чувствовал, как сжимает что-то в руке — это оказалась рукоять меча с искрящимся обломком лезвия. Желтые глаза, внезапно глянувшие на него откуда-то сверху, вдруг вызвали в нем такой прилив бешеной ярости, что неподвижное тело резко вздрогнуло, и киммериец, широко раскрыв глаза, сел на ложе.

Боль по-прежнему терзала горло, но тело, вырвавшись из оцепенения, уже снова принадлежало ему. Одна рука ощупала повязку на шее, а вторая нетерпеливо потянулась к кубку. Он был полон, и Конану не пришлось наклонять кувшин. Стараясь не расплескать драгоценную влагу, он осторожно поднес кубок к запекшимся губам и начал жадно пить. Вода обжигала гордо, как крепкое вино, и в то же время разливалась по телу блаженной прохладой.

Он медленно опустился на подушки и забылся тяжелым сном, выронив на пол кубок из разжавшихся пальцев.

Тихий звук ключа, поворачивающегося в замке, отозвался в его мозгу оглушительным грохотом. Слегка повернув голову, он незаметно, из-под полуопущенных век, наблюдал за дверью. Руки, неподвижно лежавшие поверх покрывала, были готовы сомкнуться мертвой хваткой на шее врага — если это враг отпирает замок…

Однако фигура, появившаяся на пороге, не таила в себе никакой угрозы: в комнату вошла высокая стройная женщина в темном платье, а лицом, скрытым под вуалью. В ее руках был поднос с широкой чашей, окутанной облачком пара, и небольшим золоченым кувшинчиком, в котором могло быть только вино.

Поставив поднос на стол, она подняла с пола кубок, склонилась над зажмурившим глаза киммерийцем и легко прикоснулась к его спутанным волосам. Но не успела она отдернуть ладонь, как его огромная рука мягко сжала тонкие пальцы. Горящие голубые глаза, широко раскрывшись, смотрели на нее, силясь различить под вуалью смутно знакомые черты.

Не пытаясь отнять руку, женщина опустилась в кресло. Глаза под вуалью загадочно мерцали, и губы, казалось, складывались в улыбку. Конан, отпустив ее ладонь, приподнялся на подушках и потянулся к накидке, но женщина, мягко уложив его обратно, сама изящным движением отбросила ее назад.

Склонившееся над ним прекрасное лицо герцогини мгновенно оживило в памяти Конана события последних дней. Все они, включая предательский взмах вражеского меча и хриплый торжествующий крик Ферндина, молнией пронеслись в его мозгу, и все встало на свое место. Хрипло зарычав от вспыхнувшей в душе ненависти, он, откинув покрывало, попытался было вскочить с ложа, но тут же без сил рухнул обратно, шепча побелевшими губами: «Ферндин… Проклятый Ферндин… «

Прохладные ласковые руки нежно гадили его по плечам, удерживая на подушках, потом осторожно перебрались к горлу, развязывая засохшую повязку. С трудом приподняв тяжелую голову киммерийца, герцогиня сняла пропитавшуюся кровью ткань и, наклонившись, изумленно воскликнула: «Пресветлый Митра! Не может быть!»

На шее Конана, вместо страшной зияющей раны, которую она совсем недавно, дрожа от ужаса, обмазывала колдовской мазью, багрово краснел грубый рубец. Поспешно достав из складок платья крошечную золотую коробочку, Лавиния щедро смазала затянувшуюся рану. Чистая повязка приятным теплом согрела шею киммерийца, и он, вдыхая разлившийся по комнате пьянящий аромат снадобья, мгновенно уснул.

Герцогиня неподвижно сидела рядом, но это уже не была та каменная неподвижность, которая сковывала ее члены вчера на ристалище. Вчера… Все это было только вчера…