— Надя, Надя, — шептал Коля, мечась по коридорам театра.
Наконец он увидел девушку. Надя стояла в компании своих друзей и весело смеялась.
— Надя! — позвал он ее негромко.
А на сцене шла работа. То и дело раздавались хлопки Зои Павловны, и знаменитая балерина начинала свой танец сначала.
… — Я знаю, о чем ты меня хочешь спросить, — на минуточку покинув своих друзей, сказала Надя Коле. — Как я к тебе отношусь? Положительно или отрицательно? Отрицательно. Да, да, от-ри-ца-тель-но.
Легко, свободно, неузнаваемо изящно танцевала на сцене Красовская.
Когда она закончила танец, к ней подошла Зоя Павловна.
— Вот сейчас совсем другое дело. Ты сама почувствовала?
— Да, — тяжело дыша и в то же время счастливо улыбаясь, ответила знаменитая балерина. — Только я боюсь, что не смогу повторить.
— Да ты теперь не сможешь иначе, глупенькая. Пойдем.
Постановщик протянул Красовской полотенце. Дирижер встал из-за рояля и поцеловал балерине руку. Красовская, достав откуда-то термос, сделала глоток и улыбнулась дирижеру, которому еще совсем недавно грозила кулаком.
— И никто не видел. И никто, никто не видел, — шептала она.
— Я видел… — послышался голос из глубины кулис.
Это сказал Коля. С ним произошло что-то странное. Он не смог после разговора с Надей уйти из театра. Коле почему-то показалось, что он непременно должен увидеть победу Красовской, словно эта победа могла принести ему утешение. И он стоял, прислонившись к витой железной лестнице, а Зоя Павловна, Красовская, режиссер-постановщик и дирижер смотрели на растерянного мальчика, в глазах которого блестели слезы.
«Тихо. Идут экзамены» — было написано на двери Колиного класса. Возле нее толпились счастливчики, для которых экзамен был уже позади, и теперь они волновались за судьбу своих товарищей. Среди счастливчиков оказался и Женя Липатов. Из-за двери то и дело доносилось:
— Грибоедов родился в тысяча…
— Пушкин родился…
— Грибоедов родился…
За экзаменационным столом сидели молодая учительница литературы Лидия Николаевна, заведующий учебной частью и несколько представителей из гороно.
— Аристов, Аникина, Боровиков, — негромко произнесла Лидия Николаевна, глядя в экзаменационный листок.
Три руки протянулись к лежащим на столе билетам. Одна рука решительно взяла первый попавшийся билет, другая — после некоторого метания, а третья повела себя совсем малодушно: хватала то один билет, то другой…
— Боровиков! — послышался строгий голос учительницы.
Рука застыла в воздухе, потом, словно отчаявшись, упала наугад. Но в последний момент она все-таки изменила направление и взяла не тот билет, на который падала.
И вновь к счастливчикам, стоявшим за дверью, донеслось:
— Некрасов родился…
— Грибоедов родился…
— Пушкин родился…
— Лермонтов родился…
— Твердые знания, — вытирая пот с лица, сказал вполголоса один из важных представителей Борису Афанасьевичу.
— А ведь молодая учительница, — ответил довольный завуч.
Мой дядя самых честных правил…
Погиб Поэт! — невольник чести…
Спросили бы, как делали отцы…
Ответы экзаменуемых сливались в сплошной гул, и явно утомленные представители уже перестали к ним прислушиваться.
И вдруг из этого гула вырвался голос Лидии Николаевны. Может быть, это произошло потому, что перед экзаменационным столом стоял мальчик с очень грустным выражением лица.
— Ну что ж, Голиков, на первые два вопроса ты отвечал неплохо, хоть у тебя и было много пропусков в последнее время… — сказала молодая учительница.
— Хотели даже к экзаменам не допускать — такое с ним ЧП, — шепнул Борис Афанасьевич важному представителю. — Обидно: лучший математик школы.
— Может быть, достаточно? — обратилась все еще не уверенная в Коле Лидия Николаевна к пожилой женщине, от которой, судя по всему, трудно было ожидать пощады.
Так и оказалось.
— А художественный текст? — напомнила представительница.
— Что там у тебя, Коля? — спросила Лидия Николаевна.
— Пушкин. На выбор. Можно не из программы?
— Лучше, конечно, из программы, — поспешно заметил завуч.
— Почему, Борис Афанасьевич? — возразила представительница. — Это даже интересней…
— Ну, если гороно не возражает… — улыбнулся завуч.
— Читай, — сказала Лидия Николаевна Коле.
— «Я пережил свои желанья», — объявил Коля и опустил голову.
Он читал глухо, нараспев и в то же время быстро, как иногда «бормочут» свои стихи поэты:
— Ты что, с ума сошел, Голиков? — прервал его завуч.
— Борис Афанасьевич, — твердо сказала Лидия Николаевна.
— Гороно не возражает, — резко бросила представительница. — Что ты еще любишь у Пушкина? — спросила она у Коли.
Коля отвечал трудно, как бы преодолевая многолетнюю душевную немоту:
— «Желанье славы», «Я вас любил, любовь еще, быть может…»
— А у Лермонтова — «Мцыри»? — спросила представительница. — И Лермонтов тебе больше нравится?
— Откуда вы знаете?
— Обычный путь к поэзии. Для нормальных мальчиков. А к Пушкину по-настоящему ты еще придешь. Прочти нам, пожалуйста, «Я вас любил…»
Теперь на лицах представителей не было и тени усталости.
послышался голос Коли, —
— А знаете, какое с ним ЧП? — шепнул завуч представителю.
— По стихам можно догадаться.
А Коля продолжал:
У классной двери с надписью «Тихо. Идут экзамены» замерли ребята, болевшие за судьбу своих товарищей. Только Женя Липатов, когда Коля кончил читать стихи, снисходительно пожал плечами. Он отошел от двери и начал быстро спускаться по лестнице. Потом замедлил шаг, и с лица его постепенно исчезло снисходительное выражение. Теперь оно казалось удивленным.