Леонора проснулась и несколько мгновений лежала неподвижно, стараясь избавиться от сна. Где-то рядом с ней бушевало пламя. И почему только Диллон придвинул ее так близко к костру?

Флэйм… Леонора подняла голову. Это не костер. Флэйм. Это она лежала рядом, охваченная огневицей.

Голова девушки перекатывалась из стороны в сторону, она непрерывно бормотала какие-то бессвязные, но полные горечи слова.

Леонора с трудом поднялась на ноги, и в ту же минуту Диллон повернул голову. Хоть он и задремал, но все время был начеку.

– Что случилось?

– Флэйм. Жар усиливается.

– Чем я могу помочь?

Она вручила ему опустевшую тыквенную бутыль.

– Мне понадобится вода, чтобы обтирать ее.

Диллон вернулся с водой, набранной в ручье. Он следил, как Леонора опустилась на колени подле его сестры. Размотав все повязки, она облила жидкостью из фляжки воспалившиеся раны и внимательно осмотрела их. Диллон увидел, как она встревожено нахмурилась, прикладывая палец к вздувшимся краям раны.

– А раны чистые? – спросил он. Леонора пожала плечами.

– Дай Бог, чтобы было так. Я воспользовалась остатками спирта, оказавшегося во фляжке Грэма.

Он помог ей наложить на раны свежие повязки. Затем вместе с Леонорой они по очереди обтирали горящее в лихорадке тело Флэйм. К тому времени, когда солнце поднялось уже высоко, девочка погрузилась в тяжелый сон без сновидений. Она лежала на ложе из звериных шкур неподвижно, словно мертвая.

Неподвижность Флэйм казалась гораздо более пугающей, чем ее метания в бреду.

– У нее горячка. – Большая ладонь Диллона прикоснулась к щеке сестры. Для человека его роста и силы движения его казались на редкость мягкими.

– Да. – Отвечая ему, Леонора постаралась не выдать страха, терзавшего ее душу.

– Чем еще я могу помочь?

– Все возможное сделано, Диллон. Теперь она в руках Господа.

– Вы говорите, как отец Ансельм. – Он повернулся к женщине, которая опустилась на колени рядом с ним. Ему еще не доводилось видеть более самоотверженную сиделку. Она боролась за жизнь Флэйм яростно, как родная мать.

За весь день Диллон и Леонора едва притронулись к еде и так и не отдохнули, непрестанно ухаживая за Флэйм. Диллон уговаривал Леонору немного поспать, но она возмущенно отказывалась – у Флэйм вот-вот должен наступить кризис.

– Огневица или отступит, или… – Поняв, что именно она чуть было не сказала, Леонора замолкла и после небольшой паузы добавила: – Конечно, отступит. Я знаю.

– Да. – Не в силах больше сидеть без движения, он вскочил на ноги и принялся расхаживать туда и обратно. Ему ненавистно было это чувство полной беспомощности. – Может быть, мне следует отвезти ее в Кинлох-хаус? Там она сможет лежать в удобной постели, и за ней будут ухаживать служанки. Мистрис Маккэллум выходит ее при помощи своих целебных бальзамов.

– Да, все это, несомненно, помогло бы ей. Однако я боюсь, что она не перенесет езды верхом. От толчков раны могут открыться – девочка тогда просто истечет кровью. Мне кажется, сейчас ей лучше быть здесь, Диллон.

Ее слова, сказанные так тихо и мягко, успокоили его. Он остановился и повернулся к ней со слабой улыбкой на лице.

– Я не подумал как следует. – Он взял ее руки в свои и уставился на них – в его больших ладонях они казались такими маленькими и нежными. – Я благодарен вам, миледи, за то, что вы способны думать за нас двоих.

Она сжала его руки и постаралась не обращать внимания на ощущения, ожившие от этого прикосновения где-то в глубине ее существа.

– Отдохните немного, Диллон. Я разбужу вас, как только произойдет какая-либо перемена.

– Нет. – Он покачал головой. – Мне надо занять себя делом. Я буду поддерживать огонь и позабочусь о том, чтобы нам нашлось чем перекусить.

Диллон прикоснулся к ее щеке.

– Я еще не говорил вам, миледи, как я благодарен вам за все, что вы делаете для моей сестры.

Он давно уже ушел в лес искать сухое топливо для костра, а Леонора все еще чувствовала на своей щеке прикосновение его руки, и это ощущение согревало ее.

Глава восемнадцатая

Грозовые облака заслонили тусклый свет, пробивавшийся сквозь густую листву. По мере приближения грозы на землю опустилась странная тишина, даже воздух словно бы затаил дыхание, ожидая, когда же разразится буря.

Жутковатый мрак охватил весь лес. Состояние Флэйм резко ухудшилось, у нее начался бред. Девушка внезапно заговорила громким голосом, от которого мурашки пробежали по спинам мужчины и женщины, что стояли возле нее на коленях.

– Мама! – вскрикнула Флэйм, крепко схватив Леонору за руку. Глаза ее были широко открыты, но, похоже, ничего не видели. – Так ты пришла за мной!

Лицо Диллона исказилось страданием, он воскликнул:

– Пресвятые небеса, она готовится перейти в иной мир! – Он беспомощно провел рукой по волосам. – Неужели мы не можем сделать ничего, чтобы помешать этому?

Долго-долго Леонора рассматривала девочку, которая, глядя на нее широко открытыми глазами, видела кого-то, давно покинувшего мир живых. Затем, распрямившись, Леонора неожиданно проговорила:

– Да, мы должны действовать. Мы зашли слишком далеко, Диллон. Теперь я не желаю сдаваться.

– Забери меня к себе, мама, – прошептала Флэйм. – Я больше не могу выносить эту боль.

– Нет. – Леонора откинула влажные волосы с виска девочки. После того как она так долго работала вместе с женщинами в Кинлох-хаусе, ей было совсем не трудно забыть о правильном выговоре образованной англичанки и заговорить с мягким северным акцентом. И потом, разве не пробовала она делать это и раньше, когда ее единственным слушателем был лишь юный Руперт?

Глубоко вздохнув, она начала:

– Я пришла вовсе не затем, чтобы забрать тебя к себе, Флэйм, а затем, чтобы сказать тебе: ты должна жить.

Охваченная лихорадкой девочка начала было возражать, но Леонора настойчиво прошептала:

– В жизни столько всего, о чем ты пока еще даже и не догадываешься, девочка моя. Ты еще не познала любви мужчины. Не испытала счастья от рождения ребенка.

– Все это не для меня, мама. Сестры-монахини говорили, что я веду себя не по-женски. Никогда мне не стать настоящей леди.

– Тише, девочка. Когда-нибудь ты встретишь мужчину, такого же доблестного, как твой отец, такого же красивого, как твои любимые братья. Он завоюет твое сердце, увидит все, что в тебе есть хорошего, и полюбит тебя такой, какая ты есть. Ты взойдешь с ним на ложе, и вы двое станете едины – и душой, и разумом, и плотью. У тебя родятся прекрасные дети, Флэйм. Именно в наших детях мы можем жить вечно – так, как вечно живу в тебе я.

Диллон повернулся и посмотрел на эту женщину, столь красноречиво говорившую о вещах, неведомых еще ей самой; посмотрел с выражением, в котором мешались удивление, недоверие и восхищение.

Не сознавая, что он пристально смотрит на нее, Леонора продолжала говорить все тем же тоном – любящим и требовательным:

– Теперь понимаешь, почему ты должна жить, Флэйм?

Девочка кивнула.

– Если ты говоришь, что я должна жить, мама, тогда я буду жить.

– Да, девочка. Ты должна бороться, чтобы выжить. И когда-нибудь, через много-много лет, когда ты насладишься всем, что предложит тебе жизнь, ты присоединишься ко мне – это я обещаю! – и мы вместе будем вечно жить в ином мире, будем вместе гулять в блаженных садах рая. – Она заговорила тише: – Даю тебе слово, Флэйм.

Грозовые облака по-прежнему громоздились в небе, где-то далеко громыхнул гром, воздух становился все более душным и угнетающим, но волнение Флэйм, кажется, пошло на убыль. Дыхание ее замедлилось.

Диллон приложил руку ко лбу сестры.

– Если бы я не видел и не слышал все это собственными ушами, я бы ни за что не поверил, – пробормотал он. – Вы сотворили чудо.

– Это вовсе не чудо, – тихо ответила Леонора. – Флэйм – сильная девочка. Она бы и сама одержала верх в этой борьбе.