— Теперича в расчете… Пообождать… может, прикажете ее и в прорубь, али с одним хозяином управитесь…
— Пообожди…
Через минуту дверь в комнату, где лежала очнувшаяся Екатерина Петровна, отворилась и при мерцающем свете она увидала вошедшего к ней бритого человека, которого называли Петром Федоровичем.
Он плотно притворил дверь и даже запер ее на крючок.
Мрак в комнате еще более сгустился, только слабый свет лампады освещал лицо вошедшего, приблизившегося к ее кровати.
Бахметьева положительно замерла от страха.
И теперь при воспоминании об этом моменте холодный пот выступил на ее лбу и волосы поднялись дыбом.
Она глядела на вошедшего полными ужаса, широко раскрытыми глазами.
— Ну-с, барышня, потолкуем… — начал Петр Федорович Семидалов — это был он, как, вероятно, уже угадал читатель. — По душе потолкуем. Велено мне вас извести — приказ такой вышел через Настасью Федоровну от самого его сиятельства графа Алексея Андреевича…
— Графа… — простонала молодая девушка и замолкла.
— Да-с, графа… Что-нибудь вы ему да супротивное сделали… Приказ строгий… Не исполнить нельзя… Так помолитесь перед кончиною…
Она вдруг с необычайною ясностью поняла бесповоротность этого решения и то, что его несомненно сейчас, вот сейчас приведут в исполнение… жажда жизни проснулась в ней с особою силою.
— Пощадите… — нечеловеческим голосом крикнула она и вскочила и села на кровати, схватив обеими руками руки стоявшего перед ней Петра Федоровича.
— Пощадить, отчего не пощадить, самому мне жаль вас, красавица… Пленила меня красота ваша даже до одури… как взглянули вы на меня еще давеча… Приму на себя ответ и избавлю вас от смерти лютой, только…
Глаза его горели во мраке каким-то диким огнем, он наклонился к Бахметьевой совсем близко и прошептал несколько слов.
Молодая женщина и теперь гадливо вздрогнула, вспомнив эти слова.
— Прочь… хам!.. — с силой оттолкнула она его от себя.
— А-а… ты вот какова, — злобно прошипел он, — так молись Богу… да готовься в прорубь… Видно, тебе туда и дорога.
Он тихо пошел к двери.
Она соскочила с кровати, бросилась к нему, упала перед ним на колени и охватила его ноги.
— Пощадите… пощадите! — рыдала она, ерзая по полу.
— Пощажу… или погублю… все в моей власти… Коли послушаешься — жить будешь, коли нет — капут! — обернулся он к ней.
Она лежала на полу и истерически рыдала.
Он поднял ее с полу и на руках донес до кровати.
Екатерина Петровна купила жизнь дорогою ценою.
С чувством невыразимого омерзения вспомнила она теперь эту ужасную ночь.
Было раннее утро, когда она с Семидаловым снова села в повозку и выехала из Рыбацкого.
— Домчу я тебя, моя краля ненаглядная, в Тамбов, к брату, там ты погостишь, паспорт тебе оборудую… А сам вернусь да попрошусь у графа на службу в Питер, я хотя ему и слуга, но не хам, как ты меня вечер обозвала, потому я из духовенства, а брат у меня в Тамбове повытчиком в суде служит — чиновник заправский… Поселю я тебя в Питере в отдаленности, никто тебя под чужим именем не разыщет…
Так мечтал Семидалов.
Екатерина Петровна молчала и едва ли понимала то, что он ей говорил.
Она и теперь смутно припомнила все сказанное этим ее любовником поневоле, любовником-палачом, как она мысленно называла его и тогда, и теперь.
Далее несутся ее воспоминания.
Они приехали в Тамбов, проехали город и остановились у маленького домика в три окна за красной церковью; особенно осталась в памяти Бахметьевой эта красная церковь, да еще застава с орлами, которой оканчивалась улица, на которой стоял домик.
Все совершилось как по-писанному, что предполагал Петр Федорович. Брат и его семья, состоявшая из жены и восьмерых детей мал мала меньше, приняли очень радушно Семидалова и его спутницу и согласились на его просьбу, подкрепленную опять же шелестом ассигнаций.
На другой же день брат Петра Федоровича принес откуда-то вид на жительство девицы из дворян Зои Никитишны Белоглазовой, по году рождения подходившей к Екатерине Петровне.
Петр Федорович сам вручил ей его.
— Эта, что в виде значится, умерла года с два тому назад, значит, все в порядке, — заметил он.
В тот же вечер он уехал обратно в Грузино, наказав — это слышала Екатерина Петровна — беречь ее и присматривать за ней…
— Помните, это моя невеста, а я наградою не оставлю…
— Слушаем, братец, уж будьте покойны, — отвечали муж и жена.
Петр Федорович производил на нее какое-то подавляющее влияние страха и ужаса. При нем она не могла мыслить и рассуждать. Когда он уехал, то тяжесть спала с ее души, и в ее мозгу как будто рассеялся сгустившийся там туман…
— Из любовницы графа Аракчеева, попасть в любовницы его лакея… О, зачем я лучше не согласилась умереть! — начала тотчас думать она. — Ехать к нему в Петербург… нет, нужно бежать, хоть на верную гибель, но бежать…
На другой же день, чуть свет, пока хозяева спали и не успели учредить над ней надзора, она убежала.
Мы знаем, что ее нашел полузамерзшую староста Тит и доставил в Москву к своей старой барыне Ираиде Степановне Погореловой.
Все эти воспоминания в какой-нибудь час пережила Екатерина Петровна Бахметьева, но силою своего характера стряхнула с себя их нравственную тяжесть, и даже вышла в тот же день к ужину прежней Зоей Никитишной Хвостовой.
VII
ПОДРУГА ДЕТСТВА
Прошло несколько дней.
Впечатление роковой встречи несколько изгладилось.
Екатерина Петровна окончательно пришла в себя, к великой радости ее мужа, удвоившего свою нежность с тех пор, как у него появилось отрадное предположение о причинах болезни его жены.
Он не переставал верить в эти причины, несмотря на то, что последняя несколько раз разуверяла его — ему так хотелось верить.
Жизнь Хвостовых вошла в свою обычную колею, и несчастная женщина не ожидала, что ей в очень недалеком будущем готовится новый удар.
Был первый час дня. Петра Валерьяновича не было дома, он куда-то уехал по делам. Ольга Николаевна сводила счеты в кабинете, а Екатерина Петровна сидела в угловой гостиной за пяльцами. Она вышивала мужу туфли и, надо сознаться, что вышивала не очень прилежно, так как работа была начата чуть ли не с первой недели после их брака.
В передней раздался звонок.
«Должно быть Петя!» — подумалось ей, и она спокойно продолжала работать.
В двери гостиной, подойдя неслышной походкой, появился лакей.
— Графиня Наталья Федоровна Аракчеева! — доложил он.
— Что-о-о! — не своим голосом вскрикнула Екатерина Петровна. — Что ты сказал?
— Графиня Наталья Федоровна Аракчеева! — бесстрастно повторил лакей, с удивлением глядя на вытаращенные, казалось, готовые выскочить из орбит глаза молодой барыни, на покрывшую ее лицо мертвенную бледность.
Она пересилила свое волнение, заметив, что лакей смотрит на нее с недоумением.
— Так доложи Ольге Николаевне, — сказала она и встала, чтобы уйти из комнаты.
— Их сиятельство не приказали беспокоить их превосходительство, а приказали доложить вам, так и изволили сказать: доложи молодой барыне.
Екатерина Петровна остановилась и чтобы не упасть, оперлась рукой на преддиванный стол.
— Где она?
— В зале…
Отступление было отрезано… Не принять было нельзя, доложить Ольге Николаевне, но она всегда просит ее, Зою, принимать приезжающих гостей вместе… Сослаться на нездоровье, но Наталья Федоровна может приехать и в другой раз, и в третий… верно, ей необходимо ее видеть… Лучше принять ее одной, без свидетелей, без старухи Хвостовой, и без того подозревавшей, что она, Зоя, знает графиню Аракчееву.
Все это мгновенно промелькнуло в уме молодой женщины вместе с той сценой, когда ей сделалось дурно во время чтения письма Василия Васильевича Хрущева, где он упоминал о графине Наталье Федоровне.
«Быть может, не узнает… столько лет…» — мелькнула в ее голове последняя надежда.