— Только Папа, — произнесла запинаясь.

— Кто захватил Папу?

— Ты сказал, Карл Испанский.

— А чей он племянник?

— Королевы.

— Думаешь, Папа сможет теперь одобрить развод?

Я молчала, раскрыв рот. Георг шагнул ко мне, поцеловал в губы.

— Глупышка, — тепло шепнул брат. — Это пагубные новости для короля. Никогда ему не освободиться от жены. Все пошло скверно, и нам, Болейнам, тоже несладко придется.

Хотел бежать дальше, но я схватила его за руку.

— А чему ты-то радуешься, если все пропало?

Рассмеялся мне в лицо, выкрикнул:

— Я не радуюсь, я взбешен. Поверил в нашу безумную идею. Анна — его жена, новая королева Англии! Но теперь, благодарение Богу, я пришел в себя. Пусти меня, надо найти отца. Я узнал новости от лодочника, он вез письмо Уолси. Отец узнает обо всем раньше кардинала!

Его было не удержать. Топот ног по ступеням, грохот двери, шум стремительных шагов по каменному полу парадной залы, визг попавшейся под ноги собачонки, скрип закрывающейся двери. Я осела на ступеньки там, где он меня оставил, игла для вышивания так и зажата в руке. Значит, власть вернется к королеве? И что будет с нами, Болейнами?

Я не спросила Георга, можно ли передать новости королеве, и рассудила — безопаснее ничего не говорить. Вытерла лицо, поправила корсаж, постаралась успокоиться.

Королева уже все знает. Шитье отложено в сторону, она стоит у окна и смотрит вдаль, будто может видеть Италию, где юный племянник, обещавший любить и почитать ее, триумфально въезжает в Рим. Мой ошеломленный вид ее смешит.

— Вы уже слышали?

— Да. Брат как раз сообщает новости отцу.

— Это все изменит. Абсолютно все.

— Знаю.

— Ваша сестра попадет в трудное положение, — говорит она лукаво.

Не могу сдержать смех.

— Недаром она называет себя девой, носимой бурей. — Я давлюсь хохотом.

Королева прикрывает рот рукой:

— Анна Болейн? Носимая бурей?

Я киваю:

— Подарила ему камею с девушкой в лодке во время бури.

Королева закусила палец.

— Тише!

Шум за дверью, кто-то идет. В одно мгновение королева вернулась к пяльцам, склонилась над вышиванием, мрачное лицо почти скрыто тяжелым плоеным чепцом. Кивнула мне — возвращайся к работе. Иголка с ниткой все еще у меня в руке, и когда стража распахивает двери, мы с королевой усердно, в полном молчании трудимся.

Вошел король, один. Увидев меня, на мгновение замер, но все-таки вошел, вроде не против моего присутствия при разговоре с той, кто долгие годы была его женой.

— Ваш племянник совершил тягчайшее преступление, — вот так, без предисловий, голос полон гнева.

Она подняла голову, сделала реверанс:

— Ваше величество!

— Можно сказать, тягчайшее из преступлений.

— Что именно он сделал?

— Его солдаты лишили свободы Его Святейшество. Богохульное деяние, грех против самого святого Петра.

Легкая тень неудовольствия пробежала по ее усталому лицу.

— Ручаюсь, он скоро освободит Его Святейшество и вернет его на престол. Как же иначе?

— Сомневаюсь. Пока Папа в его власти, он держит всех нас в руках. Играет с нами как кошка с мышкой! Вертит нами как хочет!

Королева снова склонилась над вышиванием, но я глаз не могу отвести от Генриха. Таким я его еще никогда не видела. Все привыкли к его бешеному гневу, крику, налитым кровью глазам, но сейчас было нечто совсем другое. Холодная ярость взрослого человека, с восемнадцати лет привыкшего, что все ему подчиняются.

— Карл очень честолюбивый молодой человек, — мягко заметила королева. — Совсем как вы в его возрасте.

— Я не стремился командовать всей Европой и ставить палки в колеса тем, кто сильнее меня, — язвительно возразил король.

Екатерина улыбнулась. Ненавязчивая, но постоянная уверенность в себе и тут ей не изменила.

— Вы правы. Но все-таки вам не кажется, это похоже на божественное вмешательство?

Дядюшка решил — мы ничем не показываем, что потерпели неудачу. Для нас, Болейнов, ничего не изменилось, ничего еще не потеряно. Смех, музыка, флирт по-прежнему продолжаются в комнатах Анны, и никто не вспоминает, что это мои комнаты, выделенные мне, убранные для меня. Если королева стала похожа на привидение, я превратилась в призрак. Мы с Анной по-прежнему делим спальню, но теперь она реальность, а я тень. Анна приглашает составить партию в карты, Анна зовет на бокал вина, Анна поднимает глаза и самоуверенно улыбается, когда король входит в комнату.

Что я могу сделать? Только с улыбкой уступить сестре первое место. Король спит со мной, но днем всецело принадлежит ей. В первый раз за долгое время с нашего первого свидания я почувствовала себя настоящей шлюхой, и это моя собственная сестра так меня опозорила.

Королева теперь большую часть времени остается одна. Вышивает престольную пелену, проводит долгие часы в молитве, постоянно встречается со своим духовником Джоном Фишером, Рочестерским епископом. Много часов подряд проводит он с королевой, а потом, мрачен и молчалив, покидает ее покои. Мы наблюдаем, как он спускается по мощеной дороге к реке, чтобы сесть в лодку, и смеемся над его медленной походкой. Он всегда идет опустив голову, словно под грузом мыслей.

— Видно, у нее грехов больше, чем у самого дьявола, — заметила как-то Анна.

Присутствующие замерли, ожидая острого словца.

— Почему ты так думаешь? — подыграл Георг.

— Ведь она исповедуется каждый день! Один Бог знает, что совершила эта женщина, но она проводит за исповедью больше времени, чем я за обедом!

Взрыв подобострастного смеха. Анна хлопает в ладоши, приказывает музыкантам начать играть. Пары выстраиваются для танца. Я остаюсь у окна, слежу, как епископ удаляется от дворца, от королевы, размышляю — действительно, что эти двое могут обсуждать так долго. Возможно ли — королева точно знает о планах Генриха. Неужели она надеется повернуть церковь, истинную церковь Англии против короля?

Я протолкалась между танцующими, отправилась в покои королевы. В последнее время тут царит тишина. И сегодня из окон не льется музыка, двери закрыты, а должны быть распахнуты настежь для посетителей. Отворила дверь и вошла.

Передняя комната пуста. Престольная пелена брошена на кресле, небо вышито лишь наполовину, оно не будет закончено, пока королеве некому помочь. Интересно, каково ей сидеть тут одной, глядя на ярды и ярды еще не вышитой материи? Огонь в камине потух, в комнате холодно. У меня появилось мрачное предчувствие. На миг подумалось — вдруг ее увели? Глупая мысль, кто посмеет арестовать королеву? Но первая мысль — тишина и пустота комнаты могут значить только одно: Генрих внезапно принял решение и, не в силах больше ждать ни минуты, послал за королевой стражу.

Тихий звук, тоненький, как всхлипывания ребенка, донесся из спальни.

Такой плач никого не оставил бы равнодушным. Не рассуждая, я открыла дверь и вошла.

Королева на коленях возле кровати, будто молится. Зарылась лицом в покрывало, чепец сбился. Зажала рот, но не может унять страшные, душераздирающие рыдания. Король стоит над ней, руки в боки, словно палач на зеленой лужайке в Тауэре. Оглянулся через плечо на звук открываемой двери, заметил меня, но как будто не узнал. Мрачное бледное лицо человека, выведенного из себя.

— Заявляю вам, наш брак незаконен, поэтому должен быть и будет аннулирован.

Она подняла залитое слезами лицо:

— Мы получили особое разрешение.

— Папа не может идти против Божьего закона, — отрезал Генрих.

— Это не Божий закон… — прошептала королева.

— Довольно споров, мадам, — прервал Генрих, боясь, что она его переспорит. — Смиритесь, вы больше не королева и не жена мне. Уступите дорогу другим.

— Это невозможно. Не важно, чего я хочу. Я — ваша жена и королева. Этого не отменишь.

Не в силах видеть ее мучения, он шагнул прочь и уже в дверях добавил:

— Вы слышали все, что я собирался сказать, из моих собственных уст. Вам не на что жаловаться, я честен с вами. Но будет так, как я решил.