– А что за редкие провода во взрывном устройстве?

– Чушь собачья. Я использую стандартный провод. По нему меня не смогут вычислить.

– Ну, кто-то в экспертном отделе узнал, что две казни связаны, и слил этот факт СМИ. Как они узнали? Наверняка по взрывчатке?

Митчелл съежился под взглядом Тима.

– Это был не обычный промышленный детонатор, да, Митчелл?

– Я не использую ничего промышленного, особенно для главного компонента. Не доверяю. Делаю все сам.

– В любом случае, кого это волнует? – воскликнул Роберт. – Это ни на что не влияет.

– Это волнует меня, потому что происходит то, чего мы не планировали. У нас нет права на ошибку!

Тим откинулся в кресле под сердитыми взглядами Мастерсонов:

– Митч взорвал дверь. А я первым зашел внутрь и спас твою задницу, когда ты три раза промахнулся и Дебуфьер швырял тебя, как мячик. – Лицо Роберта напряглось.

– Операциями руковожу я, – сказал Тим. – И я устанавливаю правила. Таковы условия. А поскольку ни один из вас и не подумал действовать по правилам, как насчет того, чтобы вы вообще не участвовали? Вас не должно быть на месте, когда будет нанесен удар.

– Давайте это обсудим, – сказал Рейнер. – Вы здесь не единоличный командир.

– Я не собираюсь ничего обсуждать. Либо будет так, либо я уйду.

Губы Рейнера сжались, ноздри дрожали от возмущения. Избалованный принц привык добиваться своего:

– Если вы уйдете, вы никогда не получите дело Кинделла. Вы никогда не узнаете, что случилось с Вирджинией.

Аненберг подняла на него потрясенный взгляд:

– Ради Бога, Уильям.

Тим почувствовал, что у него пылает лицо:

– Если вы полагаете, что я участвую в столь рискованном предприятии ради того, чтобы заглянуть в какую-то папку – пусть даже эта папка поможет разгадать тайну смерти моей дочери, – значит, вы меня недооценили. Я не позволю себя шантажировать.

Но Рейнер уже дал задний ход и снова надел личину изысканного джентльмена.

– Я ничего подобного не имел в виду, мистер Рэкли, прошу прощения за неудачную фразу. Я хотел сказать, что у всех у нас есть цели, которых мы пытаемся достичь. Но давайте сосредоточимся на главном. – Он бросил осторожный взгляд на Мастерсонов. – Скажите, как по-вашему должны проходить операции, чтобы вы чувствовали себя комфортно?

Тим молчал, пока покалывание в щеках не прекратилось. Он встретился взглядом с Митчеллом:

– Ты можешь мне понадобиться. И ты. – Он кивнул Аисту, как будто тому было до этого дело. – Для наблюдения, составления плана действий, поддержки. Но казнь я буду проводить один.

Митчелл взмахнул руками, потом положил их на колени:

– Прекрасно.

Аненберг сказала:

– Роберт?

Роберт тер костяшкой нос, уставившись в стол. Наконец он кивнул, сверкнув на Тима взглядом:

– Есть, сэр.

– Отлично. – Рейнер хлопнул в ладоши и держал их сложенными, как счастливый диккенсовский сирота на Рождество. – Теперь вернемся к обзору прессы.

– К черту обзор прессы, – прорычал Роберт.

Рейнер выглядел как отличник, чьи пробирки только что снес самый отъявленный в классе хулиган:

– Но социологическое воздействие, несомненно, важно для…

– Билл, – сказала Аненберг. – Доставай следующую папку.

Рейнер раздраженно снял со стены портрет своего сына и начал нажимать кнопки на замке сейфа, что-то бормоча себе под нос.

– Подождите, – сказал Митчелл. – Мы что, будем голосовать без Франклина?

– Конечно. Папки не покинут эту комнату.

– Тогда пусть он присоединится к обсуждению по телефону.

– Его могут услышать, – сказала Аненберг. – И мы не знаем, прослушиваются ли эти телефонные линии.

– Он быстро утомляется, – сказал Рейнер. – Не уверен, что у него сейчас достаточно сил, чтобы уделить нашим проблемам должное внимание.

Тим сказал:

– Давайте подождем, пока он не поправится.

Рейнер повернулся к нему, его руки дрожали:

– Я подробно говорил сегодня с его врачом. Его прогноз… Я не уверен, что ждать, пока он поправится, – хорошая идея.

Роберт побледнел:

– О-о.

Митчелл начал сосредоточенно чесать лоб.

Рейнер взял папку и бросил ее на стол:

– Террилл Баурик из «уорреновских стрелков».

30 октября 2002 года трое старшеклассников из школы «Эрл Уоррен Хай», поссорились на перемене с основным составом школьной баскетбольной команды. Они ушли к своим машинам и вернулись с пушками. Пока Террилл Баурик караулил у двери, двое его сообщников вошли в школьный спортзал, где они менее чем за две минуты выпустили девяносто семь пуль, убив одиннадцать школьников и ранив восьмерых.

Пятилетняя дочь тренера Лизи Бауман, которая наблюдала за тренировкой со скамьи для зрителей, словила шальную пулю, попавшую ей в левый глаз. Утром в Хэллоуин американцев ждала на крыльце газета с фотографией ее отца, который стоял на коленях, сжимая ее обмякшее тело. Тим отчетливо помнил джемпер тренера с алой полумаской кровавого отпечатка лица его дочери. Тим положил газету, отвез Джинни в школу, пять минут посидел в машине на стоянке, потом подошел к классу своей дочери, чтобы еще раз увидеть ее через окно, перед тем как уехать.

Двое стрелков – худосочные сводные братья – заявили, что действовали без умысла. Их отец был владельцем сети ломбардов, и они везли оружие из одной торговой точки в другую. У них просто случайно оказались в багажнике два автомата с магазинами в тот момент, когда они потеряли самообладание. В худшем случае это было убийство второй степени, заявил их защитник, может быть даже временное помутнение рассудка. Глупый аргумент, но достаточный для того, чтобы тупые присяжные его проглотили.

Прокурор не смог натравить братьев друг на друга и столкнулся с гневной прессой и общественностью, настаивающей на мести. Тогда он понял, что может заполучить Баурика, пообещав ему иммунитет. Баурик был второгодником, которому только что исполнилось восемнадцать, он сильно трусил и мог показать, что они планировали расправу за несколько недель до этого. Установив таким образом умысел, прокурор сразу же мог перейти к обвинению в убийстве первой степени. Сводные братья по закону тоже считались совершеннолетними.

Прокурор протащил обещание иммунитета Баурику через прессу, указав на то, что он был виновен меньше всех и что его участие было менее вопиющим. Он сообщил об этом своему шефу, не забыв отметить, что Баурик – тоненький хромоногий пацан с больной рукой – мог сыграть на сочувствии присяжных. Дав этому факту независимое подтверждение, Баурик мог решить дело.

После того как Баурик дал показания, братьев осудили и быстренько приговорили к смертной казни. Баурик подал прошение о более мягком наказании – как соучастник после события преступления, – и его осудили досрочно, приговорив к тысяче часов общественных работ, которые он до сих пор так и не отработал.

– Так вот что сегодня бывает за стрельбу в школе.

Митчелл разделял отвращение Тима:

– Примерно такой же приговор, какой получаешь за то, что разрисовал новенький «вольво» своего соседа.

– Давайте не будем забывать, что он был всего лишь помощником и пособником, – заметил Роберт. Судя по его затуманенному взгляду, где-то очень глубоко внутри он чувствовал родство с аутсайдером Бауриком.

– Скорее всего, он не стрелял, потому что не мог держать оружие больной рукой, – предположил Тим.

– Кроме того, как бы там ни было, Роберт, – сказал Рейнер, – помощник и пособник получает такой же приговор, как и те, кто совершил преступление.

Роберт дернул головой, уступая.

Фотография из дела Баурика лежала рядом с Тимом. С золотой цепочки на шее свисал кулон в форме половины монетки с зазубренными краями. Черты его лица были угрюмыми. Он был мрачен, как собака, которую пнули ногой, как ребенок, которого забрали последним, как девушка, чей любовник, лишив ее девственности, поспешно ушел.

Они начали с тщательного прочесывания отчетов об уликах – тех, которые принял суд, и тех, которые не принял.