— Ты не обижайся на нас, Некулай, никто над тобой не смеется.

— Как не смеются, господин сержант? Я ведь не оглох. Я же слышу, как в этом курятнике что-то пищит, а они болтают, что он разговаривает. Зачем они надо мной насмешки строят?

— Ну, давай я тебе объясню, и ты всё поймешь. Только слушай внимательно. Слышишь, там всё время попискивает: таа-ти-ти таа-таа-таа-ти-таа?

— Вот-вот, так и есть! — обрадовался Некулай, вытаращив от удовольствия глаза.

— Ну вот значит, пищит там не зря, у каждого звука свое значение есть. Ты грамоту знаешь?

— Не то чтобы знаю, но всё-таки…

— А буквы ты знаешь?

— Вот это знаю.

— Тогда поймешь. Возьмем, например, слово «ад». Если я хочу написать «ад», я должен сначала на бумаге нарисовать букву «а», а потом «д». Ясно?

— Пока ясно!

— Ну а если я хочу, чтобы это слово «ад» дошло до Бухареста, как это сделать? Можно написать письмо или позвонить по телефону. Но у меня нет ни телефона, нп карандаша, чтобы написать письмо. Зато у меня есть этот «курятник». Писать он не может. Но он может передать этот писк, как ты говоришь. Ты слышишь, что и пищит он по-разному — сначала подлиннее, «таа-а», потом покороче «ти». Ну вот один ученый и придумал такую азбуку, в которой каждой букве соответствует определенное количество таких «писков», коротких и длинных. Долго он над этим бился, пока составил азбуку. Теперь, скажем, я хочу передать радисту из «Орла»: «Слушай, брат, у нас тут есть солдат, которого зовут Некулай». Я сажусь сюда на стул, — сержант Пылимару сел на место дежурного телеграфиста, — кладу палец на этот «грибок» и начинаю передавать букву за буквой. Вот так. И пока я здесь стучу, он сидит на другой станции, слушает в наушники и записывает то, что я ему передаю. Вот и вся премудрость. Понял?

— Ну и забавная штука этот радиво! — изумился Некулай, покачав головой. — Значит, только и всего! Ну и ну!

Он еще немного покрутился около аппаратуры и ушел. На следующий день, почти в то же самое время, Некулай явился снова:

— Здравия желаю, господин сержант!

— Здорово, Некулай! Опять потерял своего господина, капитана?

— Да нет! Я пришел еще немножко послушать, как этот «курятник» пищит. Чертовски он мне понравился! Я долго вчера уснуть не мог. Всё думал и дивился, а в ушах так и пищит: «ти-ти, таа-таа»; «таа-таа», «ти-ти-ти». А потом, когда я заснул, мне всё это приснилось. Вот я и говорю себе: «Пойду-ка к господину сержанту Пылимару и попрошу его, пусть он включит маленько этот радиво». И вот пришел. Если, конечно, я не обеспокою вас…

— Не обеспокоишь, Некулай. Значит, тебе это понравилось?

— Грешно врать, очень понравилось. Ужас, как понравилось!..

— Ну, раз нравится, так слушай!

И сержант Пылимару, который как раз закончил передачу контрольного вызова, поймал станцию, передававшую морзянку.

Некулай Тупица, присев на кончик стула и разинув от удовольствия рот, слушал как завороженный.

— II вы понимаете, господин сержант, что он говорит?

— А он говорит вот что: «К-Ж-О, передача закончена. Ответь, понял ли».

— А что это значит… как это вы сказали, я не понял?

— Это позывные станции. Каждая станция имеет свои позывные.

— Вот как! Смотри пожалуйста, мне бы и в голову такое не пришло. Я думал, что только у полков… есть… как это называется, ну, чтобы не узнал враг, какие части стоят перед ним. Наверное, и с этими станциями такое же дело. Господин сержант, а вы когда этому ремеслу научились?

— Да вот здесь, в армии.

— Так! А если, бог даст, кончится война? Бросите это ремесло?

— Брошу, Некулай! У меня дома хозяйство есть.

— А если бы вы не захотели вернуться домой, могли бы вы с этим ремеслом на хлеб себе заработать? Или оно нужно только в армии?

— А ты и этого не знаешь, Некулай? Это ремесло может пригодиться и на «гражданке». На почте служит много телеграфистов. Да вот наш Григоре, вон тот. Он радиотелеграфист на почте в Бухаресте.

Некулай Тупица взглянул робко на Григоре и спросил:

— Вы не обидитесь? Я хотел бы кое-что у вас разузнать.

— Спрашивай, Некулай, чего там обижаться!

— Ну, если не обидитесь, может скажете, какой вы там оклад получали?

— Около четырех тысяч лей.

— Сколько?…

— Четыре тысячи.

— Четыре тысячи лей?! — и Некулай Тупица в восторге хлопнул себя по щеке.

— Это много, Некулай?

— Столько денег, сколько вы получаете за месяц, мне не попадает в руки и после целого года трудов.

— Возможно и так, Некулай. Но всё-таки наше ремесло не оплачивается как следовало бы.

— Так ведь и это деньги нешуточные! Четыре тысячи лей!.. Никогда не подумал бы… И очень это трудное дело?

— Нелегкое, — ответил ему сержант Пылпмару.

— Должно быть, вы здорово грамоту знаете!

— Надо знать. Чем больше знаешь, тем лучше. — М-да! Так-то оно!

Некулай глубоко вздохнул, робко глядя на телеграфистов. Потом, ни слова не говоря, начал терзать свою пилотку, то свертывая ее валиком, то разглаживая на колене, чтобы через минуту снова скрутить из нее жгут.

— Что это ты вздыхаешь?

— Да вот так, вздыхаю. Какие люди бывают!..

— Ну, ну, не хитри, Некулай! Скажи-ка лучше, что у тебя на душе, может мы тебе поможем?

— Да есть у меня одна мыслишка, но я всё не решался вам сказать, думаю, если я им скажу, они меня засмеют!

— Да говори же ты наконец, чего мы зря будем смеяться?

Некулай Тупица вздохнул еще несколько раз и в конце концов решился:

— Я говорил вам, господин сержант, что совсем не спал нынче ночью. А не спал я потому, что думал об этой забавной штуковине и от этого ворочался с боку на бок. А тут вдруг пришла мне на ум такая мысль: «Неужто, сказал я себе, не смог бы ты, Некулай Сырмышан, научиться ремеслу господина сержанта Пылимару?» А потом подумал: «Брось ты, Некулай, это трудное дело. Надо голову иметь на плечах, да и грамоту знать…» И очень мне горько стало, господин сержант. Не сегодня-завтра покончим с немцами, и придется мне ехать в свою деревню. А там у меня ни земли, ни скота. Одно только и осталось — дедов дом, в котором старуха моя живет. Ну, вернусь я в деревню, — и опять придется батрачить то у одного хозяина, то у другого, как и до войны. А уж как мне эта жизнь надоела, прямо сказать не могу, господин сержант. Очень хочется быть не хуже людей. Теперь понимаете, откуда пришла мне такая мысль. Только ничего не выйдет, для такого ремесла другая голова нужна.

— Вот оно что, Некулай! Так ты задумал стать радиотелеграфистом?

— Очень был бы рад, если бы только можно было, господин сержант. Может, возьмете меня в ученики. Чуть-чуть сегодня, немного завтра, — глядишь, пока кончится война, что-нибудь и пристанет к моей глупой голове.

Радисты переглядывались, с трудом сдерживая смех. Они были глубоко убеждены, что тупоумный'Некулай и за десять лет не освоит азбуки Морзе. Но предположение Некулая давало им возможность немного развлечься. И они усиленно подмигивали сержанту Пылимару, взглядами уговаривая его согласиться.

— Что ж, Некулай, попробуем.

Лицо Некулая Тупицы расплылось в улыбке. Выцветшие глаза заблестели от удовольствия.

— Бог вам этого не забудет, господин сержант, за ваше доброе сердце. Если пристанет ко мне хоть немножко это ремесло, то, как кончится война, попрошу господина капитана замолвить за меня словечко у господ с почты. И если бы они меня приняли, мне бы довольно было и половины вашего оклада. А когда можно будет начать, господин сержант?

— Да хоть сегодня.

— С превеликой радостью, господин сержант.

И, к общему удовольствию, урок начался тут же. Сержант объяснил Некулаю самые простые буквы азбуки Морзе. Некулай слушал, наморщив от напряжения лоб, вытаращив глаза, ерзая на стуле. Всё его лицо было мокрым от усилий, которые он делал, чтобы понять объяснения учителя, и он непрерывно вытирал пот со лба.

Урок давался ему с трудом. После того как он, казалось, еле-еле выучил несколько букв, всё приходилось начинать заново, под веселый смех радистов, так как буквы тут же забывались.