ЛЁД
1
В воскресной школе нас учили, что солнце — это Господь наш Иисус Христос, в интернате мы услышали, что это непрерывный термоядерный взрыв.
Для меня оно всегда будет Небесным Клоуном. В моем первом сознательном воспоминании о солнце я, сощурив глаза, смотрю прямо на него, хорошо понимая, что это нельзя, и думаю, что оно одновременно и угрожает, и смеется, как лицо клоуна, когда он мажет его кровью и золой, и берет в зубы палочку, и, незнакомый, вселяющий ужас и радостный, идет навстречу нам, детям.
Теперь, прямо перед тем как солнечный диск коснется горизонта, где он на мгновение спасается от черной пелены облаков, отбрасывая огненный свет на лед и на судно, он повторяет стратегию клоуна — склоняясь как можно ниже, спасается от тьмы. Опасная сила уничижения.
«Кронос» движется по направлению ко льду. Я вижу его на некотором расстоянии, неясно из-за десятимиллиметрового непробиваемого стекла, покрытого снаружи кристаллизованными крупинками соли. Это ничего не меняет, я чувствую этот лед так, как будто ногами стою на нем.
Это плотный полярный лед, и сначала все вокруг серое. Узкий канал, который пробивает «Кронос», похож на поток лавы. Льдины, большинство из которых длиной с судно, похожи на слегка приподнятые, разрушенные морозом обломки скал. Это абсолютно безжизненный мир.
Потом солнце скрывается за облаками, и они вспыхивают, как бензин.
Ледяной панцирь образовался в прошлом году в Ледовитом океане. Оттуда он спустился между Шпицбергеном и восточным побережьем Гренландии, обогнул мыс Фарвель и прошел вверх вдоль западного побережья.
Он создан в красоте. В один октябрьский день температура за четыре часа падает до минус 30 градусов по Цельсию и море становится гладким, как зеркало. Оно готовится воссоздать чудо творения. Облака и море сливаются в завесу серого, тяжелого шелка. Вода становится вязкой и чуть розоватой, словно ликер из диких ягод. Синий туман морозного дыма отрывается от поверхности воды и плывет над водным зеркалом. И вода отвердевает. Холод извлекает из темноты моря сад роз, белый ковер ледяных цветов, созданных солеными, замерзшими водяными каплями. Они могут прожить четыре часа, могут прожить двое суток.
В это время кристаллы льда строятся вокруг числа шесть. В разные стороны от шестиугольников, словно в пчелиных сотах из застывшей воды, протягиваются шесть рук к новым ячейкам, которые снова — сфотографированные через цветной фильтр и сильно увеличенные — растворяются в новых шестигранниках.
Потом образуется ледяная крошка, ледяное сало, блинчатый лед, пластинки которого смерзаются в льдины. Лед выделяет солевой раствор, морская вода замерзает снизу. Лед ломается, поверхностное сжатие, осадки и новый мороз делают его поверхность неровной. И в один прекрасный день лед начинает дрейфовать.
Вдали находится hiku — неподвижный лед, континент замерзшего моря, вдоль которого мы плывем.
Вокруг «Кроноса», в том фьорде, который создали не до конца понятные и описанные местные особенности течения, повсюду hikuaq и puktaaq — льдины. Опаснее всего синие и черные куски пресноводного льда — тяжелые и глубоко сидящие, которые из-за того, что они прозрачны, приобретают цвет окружающей их воды.
Лучше виден белый глетчерный лед и сероватый морской лед, окрашенные воздушными включениями.
Поверхность льдин — это пустынный пейзаж, состоящий из ivuniq — скопления льда, нагнанного течением и возникшего в результате столкновения льдин, maniilaq — глыб льда и apuhiniq — снега, превращенного ветром в прочные баррикады.
Тем же ветром созданы на льду agiuppiniq — снежные полосы, вдоль которых едешь на санях, когда на лед опускается туман.
Пока что погода, лед и море позволяют «Кроносу» двигаться вперед. Лукас сейчас сидит в своем «вороньем гнезде», проводя судно по каналам, ищет killaq — полыньи, направляет нос корабля на молодой лед, толщина которого менее тридцати сантиметров, и раскалывает его весом судна. Он движется вперед. Потому что здесь такое течение. Потому что «Кронос» так сконструирован. Потому что у него есть опыт. Но это все только до поры до времени.
Специально оборудованное для плавания во льдах судно Шеклтона «Эндьюранс» было раздавлено паковым льдом в море Уэдделла, «Титаник» потерпел крушение. «Ханс Хедтофт» тоже. И «Протей», когда он пытался спасти экспедицию лейтенанта Гриливо во время Второго международного полярного года. Несть числа потерям в полярном судоходстве.
Сопротивление льда слишком сильно, чтобы стоило стремиться к его покорению. Вот и сейчас я вижу, как в результате столкновения разбились края льдин и возникли двадцатиметровые нагромождения, под которыми лед уходит под воду на глубину тридцать метров. Мороз усиливается. Сейчас, в это мгновение, я чувствую, как море пытается сомкнуться вокруг нас, и лишь случайное, временное соединение разных факторов — воды, ветра и течения — позволяет нам плыть дальше. В ста милях к северу паковый лед стоит стеной, через которую ничто не сможет пробиться. К востоку высятся прочно замерзшие айсберги, отколовшиеся от ледника Якобсхаун. За один год с него сползло тысяча айсбергов, сто сорок миллионов тонн льда, вставшего между нами и землей, как застывшая цепь гор, на расстоянии семьдесят пять морских миль от берега. В любой момент времени на четвертой части Мирового океана есть плавающий лед, пояс дрейфующего льда в Антарктиде составляет двадцать миллионов квадратных километров, вокруг Гренландии и Канады — от восьми до десяти миллионов.
И все же они хотят покорить лед. Они хотят плавать по нему, строить на нем нефтяные платформы и таскать столообразные айсберги от Южного полюса до Сахары, чтобы орошать почву в пустынях.
Есть проекты, в которых меня совершенно не интересуют предварительные вычисления. Пустая трата времени — пытаться рассчитать неосуществимое. Можно попытаться жить со льдом. Нельзя жить против него или пытаться переделать его и жить вместо него.
В чем-то лед такой понятный — вся его история запечатлена на поверхности. Торосы, глыбы, тающий и снова замерзающий лед. Мозаичная смесь льда различных возрастов, большие куски sikussaq — старого льда, созданного в защищенных фьордах, со временем оторвавшегося и выдавленного в море. Теперь из тех облаков, за которые нырнуло солнце, в последних солнечных лучах опускается на землю тонкая пелена qanik — медленно падающего снега.
Между белой поверхностью и моим сердцем протянута нить. Словно это продолжение солевого дерева внутри льда.
Очнувшись, я понимаю, что спала. Должно быть, сейчас ночь.
«Кронос» все еще плывет. Судя по движениям судна, Лукас продолжает пробиваться сквозь молодой лед.
Я осматриваю ящики в шкафчике с лекарствами. Они заперты. Я оборачиваю локоть свитером и выдавливаю стекло дверцы. На полках лежат ножницы, зажимы, пинцеты, отоскоп, бутылочка спирта, йод, хирургические иглы в стерильной упаковке. Я нахожу два одноразовых пластмассовых скальпеля и рулончик лейкопластыря. Соединяю две тоненькие узкие пластмассовые ручки и обматываю их пластырем. Теперь они приобретают некоторую прочность.
Не было слышно никаких шагов, дверь просто открывается. Входит механик с подносом. Он кажется более усталым и более ссутулившимся, чем в последний раз, когда я его видела. Его взгляд останавливается на разбитом стекле.
Я прижимаю скальпели к бедру. Ладони у меня покрываются потом. Он смотрит на мою руку, и я откладываю скальпели на кровать. Он ставит поднос на стол.
— У-урс очень старался.
Я чувствую, что меня стошнит, если я посмотрю на еду. Он подходит к двери и закрывает ее. Я отодвигаюсь. Самообладание держится на волоске.
Самое страшное — это не гнев. Самое страшное — это желание, скрывающееся за гневом. Можно смириться с чистым чувством без всяких примесей. Но меня всерьез пугает таящаяся в глубине души потребность прижаться к нему.